Page 16 - Дневник - 1943 год...

невелика, материал в ней помещается очень ограниченный, но это не мешает мне, как
литератору, уделить художественному отделу должное внимание. Литературные
произведения послужат ценным пособием-материалом для агитаторов».
На этой квартире, где пишу сейчас эти строки, решил больше не оставаться.
Сейчас буду искать другую квартиру, ибо здесь я уже очень долго, дней четыре-пять –
соседи могут заявить. При проверке пострадаю и я и хозяйка, тем более, что хозяйке
надоело приглашать меня за стол, когда они кушают в моем присутствии. И она, даже
сейчас, не угостила меня пирожками (вся семья ела), утром - пышками, когда ели
все. А совсем рано, часов в 8, угостила супом, но без хлеба и то, после долгих
колебаний. Видимо все уже поели и остатки она все же решила мне дать.
На почте сегодня написал пять писем. Маме и родным в Среднюю Азию, в
Магнитогорск, в Дербент папе, и два письма родным в Ессентуки.

23.03.1943
Вечером вчера распрощался с хозяйкой. Принялся искать квартиру. Обошел
несколько хат, пока, наконец, в одну пустили. Хозяйка молодая, красивая, однако
страшно скупая. Утром дала полтарелочки борща и намеками дала понять, что надо
искать квартиру. Спал на полу под соломой.
Опять наутро – разные хозяева и собаки встречали меня неприветливыми
взглядами и угрожающим лаем. Наконец впустили в одну хату. Хозяйка не возражала,
чтоб я остался, но два деда в один голос завопили, что без разрешения правления, без
бумажки, они не могут позволить ночевать. Посылали меня в правление, говорили, что
только спровадили трех человек и прочее. Особенно выставляли аргумент, что нужно
кормить, а у них забирают хлеб последний. Мешков семь заготовлено для отнятия (а
сколько тогда у них осталось?!) колхозом в фонд обороны, как трофейный.
Я вынул свой последний кусочек хлеба, тонко разрезал его и положил на плитку
освежить. Они кушали оладьи с кислым молоком. Когда я стал есть хлеб – хозяйка
налила мне кислого молока. Теперь у меня кроме маленькой луковицы ничего не
осталось за душой. Что дальше делать – не знаю. Сейчас только 9 часов, а мне
предстоит прожить целый день еще.

Сейчас 6 часов вечера. Только что возвратился после поисков хлеба, кстати,
неудачных, на новую свою квартиру. В три часа дня, проголодавшись, я спросил
хозяйку, не продаст ли она мне хлеба за 30 рублей, которые якобы у меня остались. Я
надеялся на доброту хозяев, думал, что они предложат мне (за деньги, конечно)
буханку хлеба. Но не тут-то было. Хозяйка не угостила меня сама и не продала за
деньги ни грамма хлеба. Мне пришлось идти добывать хлеб по хатам.
В первых двух хатах мне отказались продавать хлеб. В третьей отсюда хате
хозяйка отрезала мне порядочный кусок хлеба и угостила вареным горохом. К ней
приехал раненный под Ростовом сын 23 года рождения. Он посоветовал мне пойти
попросить хлеб, ибо так мне (за деньги) никто не продаст. И я пошел еще в одну хату.
Однако хозяйка, вынула буханочку, перерезала ее пополам, и подала мне одну
половину, вынула огурец и подала мне. О деньгах она и знать не хотела. Фамилия ее
Мусиенкова Христина Вакиловна. У нее муж, два сына и дочь на фронте. С ней
осталась одна девочка Катя (Петровна). Мужа хозяйки звать Петр Акимович.
Много рассказывала хозяйка о нужде своей, о том, что у нее, как и у всех
колхозников, отбирают хлеб ныне, горько жаловалась на судьбу, отобравшую в ее
семье четырех человек и угнавшую их туда, где гибель. Дочь грамотная ушла
добровольно и говорила матери, что так нужно Родине. Много рассказывала о немцах.
Жалея мою молодость, советовала уйти к немцам (после того даже, когда я сказал ей,
что коммунист). Я возразил, что с немцами мне не по пути, как бы хорошо они не
вздумали ко мне относиться. Во-первых, я не люблю быть лакеем, а немцу нужно
обязательно быть им (я не говорил ей еще, что я еврей, и что немцы со мной не
цацкались бы, попади я им в руки). Во-вторых, я не хочу быть изменником своего
народа, своей Родины. Лучше погибнуть, нежели предать свой народ, свое