Page 21 - Дневник - 1944 год...

картошки. Наелся до последней возможности, как в Ессентуках когда-то.
Двое ребят из резерва хотели ко мне перейти, но не пришлось и мне там побывать
долго. Среди дня, когда я вышел - мою квартиру занял медсанбат нашей дивизии. Я
как раз ходил на перевязку в санроту. Палец мой болел все сильнее и сильнее.
Невыносимо было. В санроте посмотрели и, оказалось, что вторично на том же пальце
появился панариций и опять надо делать операцию, но еще больший разрез в пальце,
чем прежде должны были делать. Палец заморозили. Операцию делали в санроте, ибо
я не хотел идти в медсанбат. Еще до операции меня стало тошнить, когда мне
замораживали палец, а во время операции я совсем обеспамятел. Давали нашатырь
нюхать. Долго меня тошнило и в глазах было темно. Я очень мнителен и нервы мои
чрезмерно чувствительны ко всякой боли.
Вскоре, однако, мне стало легче и я пошел. Дорогой, однако, палец отошел после
обморожения и так заболел, что, казалось, не выдержу. Поспешил на квартиру.
Пришел – медсанбат уже хозяйничает там: стелет матрасы, одеяла укладывает,
подушки.
Лег на одну из постелей, но не мог улежать – сел, но не смог усидеть на одном
месте – встал, но и стоять трудно было. Заходил по комнате. Нервы взбудоражились,
сердце застучало жалобно, но плакать я не умею.
Как назло тут пришла проститутка, что вместе с Васильевой смеялась надо мной,
когда я приходил в первый раз туда. Она завела песенку, что мне придется уходить,
ибо помещение занято раненными и для того, чтобы в нем находиться, нужно иметь
направление от санроты в медсанбат. Я еще пуще разнервничался, но не хотел
скандала и ушел молча искать квартиру.
Нашел, но хозяйка даже не предложила мне ничего поесть и когда я сам попросил
сварить мне картошку (она варила ведро для бойцов и командиров, что пришли позже
меня), а у них к тому же была мука и свои продукты - у меня кроме двух кусочков
хлеба ничего, мне дала на дорогу старая хозяйка.
Позже пришел майор-доктор с двумя старшинами и двумя бойцами. Они все
бегали и суетились вокруг майора, как будто он был бароном или помещиком.
Ухаживали, варили для него вкусные блюда, но он не хотел есть: выпил чай и оладьи
поел. Меня никто не угостил.
Позже, когда уже давно стемнело, старшины начали ворковать вокруг меня, чтобы
я уступил майору место и лег на полу (мне, как первому поселившемуся, а также из-за
болезни, хозяйка уступила койку). На полу же было тесно и неудобно. Людей
набилось много и повернуться нельзя было от тесноты, особенно с рукой больной.
Я не соглашался. Майор стал искать место в соседней квартире, но там для него
оказался испорченным воздух, хотя была хорошая лежанка. Я объяснял, что не могу
на полу спать с больной рукой, но им ничего не нужно было знать.
- Старший будет лежать на полу, а младший на койке? Где это видано, это
недопустимо.
Майор, грузин или азербайджанец по национальности, прикрыл глаза и
притворился спящим, но когда он увидел, что у них ничего не получается, он широко
раскрыл глаза и проговорил:
- Лейтенант, лейтенант… ляг на полу, встань с койки!
Мне стало страшно неловко, я весь покраснел от обиды и унижения, но в
присутствии мирных граждан не хотел ему ни грубить, ни стыдить его, и вообще
разговаривать с этим нахалом-помещиком. Я встал и лег на полу.
Майору постелили несколько одеял, подушку. Видно было, что он привык к