Page 24 - Дневник - 1943 год...

выстрелами зениток. Дрожат стекла и дрожат стены комнаты, но хочется, несмотря на
все, рассказать где я сейчас нахожусь, похвалить хозяев квартиры, где ночевал
сегодня за их доброту и приветливость.
Много-много домов обошел в поисках жилья, но нигде не пускали, говорили «У
нас стоят военные». Здесь тоже мне сказали обычное «У нас стоят», но потом
одумались, и сначала одна женщина, а потом все остальные, сказали долгожданное
«оставайся». Остался. Попросил сварить кашу из оставшейся у меня крупы пшенной,
но хозяева угостили борщом вкусным с картошкой и рыбой, с хлебом и дали пол-литра
молока свежего! Я с удовольствием поел. Кашу не варил.
Спал я в отдельной комнате на кровати. Хорошо и удобно. Сейчас я здесь и пишу.
Только что написал три письма родным в Среднюю Азию, Дербент и Магнитогорск.
Известий вчера не слыхал, сегодня тоже. Позавчерашние известия узнал в
редакции местной газеты. Газетка выходит здесь махонькая, и редактор сказал, что
даже свой материал они не имеют возможности всегда помещать полностью. Все
делает отсутствие бумаги. Он мне показал прошлогодние номера,
выпускавшиеся здесь до прихода немцев. Они были вчетверо больше и состояли из
двух страниц каждый. Теперь в Батайске ничего нет. Ни фотографий, ни магазинов.
Даже непошкаребанных зданий – налеты здесь почти ежедневны.
Кстати, сейчас уже нет налета, хотя и отбоя тревоги не было еще.
Много зданий разрушено и много совсем пустуют – жители эвакуировались, боясь
бомбежек. Кругом замки на дверях висят. Разрушения приченены самым различным
уголкам города – и центру и всем окрестностям. Бомбы бросались неприятелем
беспорядочно. Сам Батайск, оказывается, не является пригородом Ростова, а отделен
от него степью и расстоянием не в 8 километров, как я полагал, а 11 – 13 км.
День сегодня ясный, безоблачный и солнце тепло согревает и землю и воздух.
Команда наша будет, очевидно, чегодня ночевать здесь, но я поеду в Ростов,
пусть даже без продуктов, в ущерб своему желудку. Здесь два обстоятельства, но
самое главное – желание побродить по Ростову, повидать кое-чего,
сфотографироваться вторично и отпечатать в газете свои стихи. Второе –
антисемитизм, преследующий меня везде, где собирается группа бойцов, с которыми
мне приходится быть вместе.

Карымов. Сам не русский, но антисемит и шовинист. Это тип, подобный Сеньке-
еврею (с производства) и еще многим нерусским людям, способным осмеивать свой
народ, нападать на него вместе с русскими антисемитами и шовинистами, предавать
его интересы в угоду собственному благополучию. Таких любят, такие везде в числе
счастливцев. Взять Сеньку. Он дразнил евреев и картавил под общий смех и
одобрение. Его любили за это. Я же всегда спорил и доказывал, что никакая нация и
народ в целом плохими не бывают, а находятся отдельные люди, обладающие
скверными качествами. Со мной спорили, меня не любили за это.
Помню одного украинца, утверждавшего, под общее одобрение многих, что
украинцы все трусы и предатели и большинство(!) их перешло на сторону врага. Я и
тут стал доказывать, что большинство – значит больше половины, а украинцев 40
миллионов и, если б даже половина их перешла на сторону немцев, то это составило
бы 20 миллионов, а разве это так в действительности?
Со мной и тут спорили. Меня готовы были ненавидеть за это, ибо доказать мне
обратное трудно. И теперь Карымов, он был […]

[…] Я был там замполитом. Он – старшим одной из палат. Вместе нас выписали.
Никогда я не слышал от него ничего плохого. А теперь вдруг услышал. Стали говорить
о начпроде. Ругать его. Кто-то сказал, что он еврей (хотя он и был русский).
- Евреи все такие, все мерзавцы, – подхватил вдруг Карымов – они и в госпитале
засели. Выписали меня, когда рана моя еще не залечилась. Где врачи не евреи – там
хорошо. Жиды […]ки. Их не даром немец стреляет. С нами тоже Абгам. - Заключил он
свою тираду.