Page 74 - Дневник - 1945 год...

Поеду, решил я, обрадовавшись случаю прокатиться в одной машине с генерал-
лейтенантом.
Путь был недолог. Я молчал, между тем как генерал беседовал с шофером по
поводу указа президиума Верховного Совета СССР о дополнительных мероприятиях
помощи семьям военнослужащих, погибших в войне. Внезапно он прервал разговор и,
приоткрыв дверцу, сказал: «Ну, вот и доехали! Здесь ходит поезд и автомашин
поболее».
Я вышел, преисполненный смущенной благодарностью, не зная, как передать
такому высокому человеку что накопилось на душе. Хотелось узнать его фамилию,
запомнить, чтобы когда-нибудь на равных правах отдать ему дань уважения и
признательности. А пока я, маленький, неизвестный человек, не смел надоедать
генералу своими восторгами.

- Спасибо, товарищ генерал! Большущее спасибо! – выпалил я, одновременно с
движением старика для того, чтобы захлопнуть дверцу кабины, и, отдав четкую
красноармейскую честь, застыл в долгом военном приветствии.
Короткий вихрь пыли поднялся на месте, где перед этим стояла машина, и
разостлался вдогонку ей сероватой воздушной дорожкой.
Я подошел к шлагбауму. Поезда еще не было, а машины, как назло, редко
появлялись на дороге. Пришлось сильно намучаться в тщетном ожидании транспорта.
Вдруг на противоположную улицу шариком метнулась маленькая машина, и замерла
странно и вопросительно на перекрестке. Вылез шофер, выбрался еще один военный в
красной французской шапке, напоминающей историю Версаля, Парижской коммуны,
Пьера и прочее из старины глубокой. С трудом выговаривая по-немецки, француз-
пассажир интересовался дорогой на Берлин. Я обрадовался бросился к машине.
– Покажу, - вздохнул усаживаясь в середину я -хорошо знаю!
И мягко понеслись старенькой французской вездеходкой по широкому
асфальтированному берлинскому шоссе.
Пробовал заговорить со спутниками. Один с трудом понимал, шофер не знал или
не уважал немецкий разговор. Молчание оказалось неловким, я постарался как мог,
чтобы его избежать поскорее. Вдруг мой сосед засвистел веселый мотив марсельезы,
шофер подхватил его. Мне захотелось доставить удовольствие веселым иностранцам, и
я запел знакомые и популярные у нас песенки из французских кинофильмов «Под
крышами Парижа», из неизвестного мне песенку о «Чилите». Эффект оказался сверх
ожидания бурным. Мой сосед чуть не расцеловал меня и вместе со своим шофером
восторженно захлопал в ладоши: «Браво, русский, браво!», и больше от удовольствия
ничего не мог сказать. Затем они оба подхватили мелодию, и мы втроем пели ее,
позабыв о языках и званиях, и помня об одном понятии: человек, которое на всех
языках и во всех странах самое высокое.

Машина резко затормозила и мы остановились, не доезжая до группы русских и
американских офицеров, беседовавших о чем-то на дороге. Высокий статный
американец с двумя звездочками на погонах что-то объяснял нашему полковнику, и
тот утвердительно кивал головой, будто понимал о чем ему говорят. Остальные
офицеры с обеих сторон почтительно вслушивались в ломаную беседу на немецком
языке, и, видимо, не знали Deutsche Sprache.
Так немецкий язык превращается в международный. Немцы попадают в самый
зенит международных встреч и связей, а Берлин становится центром, где
сталкиваются людские интересы, обычаи, где оседает и рассеивается человеческая
культура и невежество.