Page 94 - Дневник - 1945 год...

Одну, которая мне нравилась (было темно, и я не мог отчетливо рассмотреть ее
лица) прижал к себе (было холодно, и у нее обледенели руки), стал согревать теплом
и лаской. Другая, быстро поняла, что ей надо уйти и сказала, что печальна роль
свидетеля чужой любви и распрощалась. Я заметил, что не могу любить одновременно
или увлекаться несколькими.
Пригласил в окно, на что она согласилась после минутной нерешительности и
колебания. Хорошего я подумать о ней не мог, в особенности же после того, как она
сама и первая спросила: «Ты не болен?». Было ясно, что она пришла только из
полового влечения и лишена чувств и совести. Но мое мнение оказалось
преждевременным, хотя упрочнялось с каждой минутой нашего разговора.

В коридоре шумели и стучали дверьми. Стенки легкие, через них все хорошо
слышно, и потому говорили шепотом. Ей это не нравилось, она собиралась домой и
уговаривала отпустить. Безусловно, я этого не мог сделать, иначе какой же я
мужчина?!
Соседи услышали мой разговор. Законспирировать нельзя было, и пришлось
посвятить их в свою тайну. И то и дело они спрашивали: «Ты уже?», а когда я отвечал,
что еще и не начинал, - смеялись, и уверяли, что если я их пущу, они оформят все,
как полагается и гораздо быстрей.
Кто-то потянул за дверную ручку. Потом услышался голос майора Корнеева (мне
сразу показалось майора Скоркина): «Где Гельфанд?», и ответы офицеров: «Я его
видел в городе, он шел домой», «Я его только что встречал в коридоре». Попросил
немку вылезть и подождать за окном, пока я переговорю с майором. Она моментально
исполнила мою просьбу.

В коридоре офицеры в один голос уверяли, когда я спросил, кто и зачем меня
спрашивал, что пришла батальонный врач старший лейтенант и хочет осматривать
половые органы. Поэтому, дескать, и искали меня и спрашивали.
Майор Корнеев, когда я к нему постучался, сказал, чтоб подождал. Остался
ждать, терзаясь нетерпением. Вдруг подошел капитан (зам. по политчасти), повел
меня к себе, и заставил написать характеристику на одного нашего офицера. Я не мог
отказать, ибо предполагал, что он догадывается о моем «темном деле».
Когда освободился - снова постучался к майору, спросил, зачем вызывал.
- Я вас не вызывал, – ответил он, - но раз вы хотели со мной поговорить, - просил
подождать, так как сейчас занят.
Отлегло на сердце. И снова вернулся к себе. Аукнул. Женщина подошла, и я
впустил ее "durch Fenster". Долго потом шептались. Она тянулась поцелуями, а мне
целоваться отвратно было.

Надо было поесть. Я вынул маргарин с медом, опять закрыл дверь, на этот раз
вместе с немкой, а сам побежал в столовую. Суп с лапшей и холодный чай. Ужинать не
стал - только набрал хлеба несколько слойков - и сразу домой. Мое поведение было
подозрительно и присутствующие высказали ряд предположений, до которых мне,
однако, стало безразлично, ибо мысли мои были заняты другим.
Пришел, включил свет. Она лежала в той же позе, в какой я ее оставил.
Подзакусили с шепотом и со страхом перед посторонним вмешательством. Я разделся
при свете фонарика. Она просила свет не включать.
Говорила об евреях с отвращением, – знакомила с расовой теорией. Лепетала о
красной, белой и голубой крови. Меня это раздражало, во мне вызывало возмущение
невежество этой и других молодых немок, о чем я не замедлил ей признаться. Дальше
я пытался убедить ее, что у всех людей кровь одинаково красная и горячая, где бы