Page 20 - Дневник - 1946 год...

подорванной, и что им недовольны в штабе. Он при мне пробовал опять поговорить с
майором Шамесом, но телефон Глёвена по-прежнему был верен себе.
Перед отъездом мы выпили, и дорогой я был навеселе – осушил грамм 400 водки.
Скомпоновался с одним капитаном-летчиком, умным, но простым человеком,
скромным, несмотря на полную грудь орденов. Он все время мне подстегивал
подтяжки, когда отрывались пуговицы на брюках (они как назло терялись, пока не
осталось ни одной), и мне казалось тогда, что он один только может достать так много
шпилек взамен утерянных пуговиц и изумрудных брошек (ими я тоже поддерживал
штаны), которых больше не было.
На одной из станций взбрело на ум проехаться вдоль полотна, а уже в процессе
езды показать свое мастерство, и на узкой тропинке отнял от педалей ноги – положил
на руль, от руля руки – за спину. Два рейса прошло удачно, третий завершился
классическим падением с многими ушибами и вывихом ноги.
К 8 вечера окончательно протрезвился, выспался и решил внять совету моего
красноармейца Карпюка: ехать в противоположную сторону, чем я ехал пьяный в
сторону Берлина.
До Берлина оставалось 103 км., до Науэна – 90, а до Креммена – около 100.
Немцы в один голос рекомендовали нам этот путь. На станциях было полно
людей. В поезде мест не хватало, только воинский офицерский вагон был свободен, и
к нему потоком хлынули немцы, умоляя взять с собой. Решили делать отбор. Карпюк
стал на дверях, пропуская молодых и красивых, насколько можно было увидеть в
темноте. К моменту отправки поезда таких немок появилось в вагоне три. Одна была с
матерью – сидели в уголку обособленно, - ею то мне и советовал заняться Карпюк.
Другие уже были нарасхват. Я решил, что полезнее и умнее будет лечь спать, и занял
с этой целью свободную скамейку как раз против этой досадно скомпонованной пары.
На одной из остановок, где наш вагон вдруг осветился электрической
иллюминацией со станции, я открыл глаза. Немочка смотрела на меня так пристально
и так нежно, что я перестал думать о сне. А мать – та совсем притворилась спящей, и
ее старческое лукавое лицо ничего не выражало.
Стал смелее. И, когда застучали колеса в дорогой темноте, я придвинулся к
немке, прижался. Она не отклонилась и, даже напротив, потянулась ко мне губами. Я
принял вызов – поцеловались. Мать не меняла позы и, казалось, совсем умерла, чтобы
не мешать шалостям юности, которые ввели меня в ряд соблазнов и искушений.
Первый шаг повлек за собой второй. Груди у нее оказались большими и мягкими.
Она не сопротивлялась, пока я не отважился на третий шаг, когда она уже перешла ко
мне, оставив матери всю площадь.

Доре, так звали немку, исполнилось недавно 21, она живет в Берлине на
Шёнгаузер Аллее. На все вопросы отвечала прямо, правдиво. И все бы окончилось как
надо, если бы не одна, внезапно выявившаяся деталь, касающаяся "тайного" вопроса.
В самый последний момент, когда преодолено было (показавшееся мне странным,
после всей ее предыдущей кротости) сопротивление, вдруг завоняло. Мне стало
противно, и вся моя горячность исчезла.

2 часа. Где мотовод?
Передвинуть вагоны-полувагоны ненужные. Причин много.
А сколько раз случалось, когда шум поднимут – катастрофа! Вагонов нет!
Всегда не хватает 6-10 вагонов пустых. Загружают не по порядку, чтоб можно было
вывозить гружёные, а очередные ставить под погрузку. Не согласовывают, например,