Page 23 - Дневник - 1945 год...

офицером, да еще кто… Был бы он хотя бы комбатом, и то бы обидным считалось бы
его недоверие ко мне, но в данном случае - его отношение не имеет себе прецедента.
Какой глупый и мерзкий мальчишка.

26.02.1945
С Рысевым у меня снова начались трения. Дело дошло до командира полка
(временно Штанько и.о. командира полка) и до следователя, который разбирал наше
дело. Рысев написал рапорт, из-за которого меня направили к командиру полка. В
этом рапорте он оклеветал меня. Сегодня я написал свой рапорт, в нем я разоблачаю
несусветную ложь капитана Рысева.
Командир полка обещал судить, но в связи с развернувшимися событиями, второй
день меня никто не трогает. Я же в постоянно напряженном ожидании чего-то
неприятного – люди злы и строят козни, в настоящее время – исключительно и
главным образом Рысев. О Каноненко не знаю, ему сейчас не к чему придраться - он
сыт своей славой – каждому показывает свою грудь с тремя орденами и медалью,
пишет или просит других писать о нем заметки в газету, рассказывает о своих
подвигах, и вообще очень увлечен своей популярностью. Я стараюсь с ним меньше
встречаться и сталкиваться, – с двумя опасно враждовать, как бы не справедливо и
отвратно было бы моему сердцу их поведение.
Несомненно - Рысев глупый мальчишка, иначе - забавный котенок, стремящийся
показать, что он лев. Каноненко хитрый, ловкий человек, умеющий своими словами, а
не действием, убедить всех, что он незаменимый и непревзойденный на войне
человек. Я видел его в боях, и хотя знаю, что он не трус, но убежден, что свою жизнь
он будет спасать всегда и везде, даже за счет жизней своих товарищей, с которыми он
считается настолько, они пользуются авторитетом у комбата и других старших
начальников. О Рысеве он говорит что он тряпка и у него целиком на поводу. Так оно
и есть и здесь я с ним согласен.
Теперь мне приходится опасаться споров с ним, хотя ежедневно он говорит
бойцам: «Я тебе не Гельфанд!», но я молчу, будто не замечаю, а на самом деле - как
больно, что это ничтожество, урод, стал красив и величен только благодаря бог весть
за что полученным орденам и разнесшейся славе.
В бою 12 числа я больше сделал и обо мне больше людей знает и хорошо
отзывается, однако скромность помешала мне прославиться, а Каноненко везде и
всюду кричал о своих действиях, и потом кое у кого заискивающе, кое у кого
требовательно: «Ну, как я даю?!» И все утвердительно отвечали: «Не меньше!»,
причем находились подражатели, которые тоже спрашивали: «Ну а я как давал?!» и,
правда, меньше людей, но и тем отвечали «Не меньше!», и они, чтобы не уронить
своего престижа, в один голос подпевали Каноненко.
У нас новый замкомбата по политической части, лейтенант. Без орденов. Таких я
люблю, если только он фронтовик. Значит справедливый и скромный парень, и его за
это невзлюбили. Ведь меня, например, трижды представляли к ордену (как и всех
офицеров по приказу верхнего командования) и до сих пор нет даже ни одного
приказа. Понятно, я самый незаслуженный человек, несмотря на свое активное
участие в боях, особенно 12/ІІ, когда почти все, в том числе и Каноненко, попрятались
в подвалах, и оттуда по телефону, были героями, а я на поверхности руководил всеми
силами обороны – и минометчиками, и стрелками, и даже раненными, кто только мог
говорить и мыслить. А сколько людей на моих глазах падало, истекая кровью, лишаясь
ног, рук, живота, который вместе с осколками и кишками вываливался наружу –
страшная картина! Но я не замечал ее, а видел впереди, в каких-нибудь пятидесяти
метрах наступающих немцев, танки, и для меня это было наглядней всего. Я не трусил,
не убегал от снарядов, и судьба меня берегла, хотя я бегал по двору, устланному
трупами людей и животных, усыпанному щепками, кирпичом, изрешеченному
снарядами и минами, и их осколками, окутанному дымом и гарью.

Алексей Толстой умер. Какая обидная утрата перед самым окончанием войны!
Ромен Роллан не дожил до нового года одного дня, а Алексей Толстой погиб за месяц