Page 23 - Дневник - 1946 год...

тупым, а под конец пригрозить офицерским званием.
Я лейтенант, он подполковник, и по возрасту не ниже рангом. Он ничего не
делал, что от него зависело, уехал и оставил мне, незначительному, в сравнении с его
персоной, человеку сделать то, чего не сумел он. Поистине, достойно подражания
такое отношение к делу. А я тоже, не будь дураком, сделал, что было приказано,
успокоился, не разузнал всего как следует, чтобы можно было потом оправдаться,
уехал в Берлин, центр.
Сегодня еще один визит, какого-то майора из трофейного отдела армии.
Встретились у майора Меньшенина. Все было тихо, спокойно. А в цеху разорался,
начал стаканы бить, телефон бросил, заставил побледнеть, а потом и побелеть
несчастного мастера. С немцами так, криком - не возьмешь, а он этого не понимает.
Имел я и от него "скучную жизнь". Так все время: ждешь, авось еще кто явится, да
повыше, да поплотней. Никуда не хожу, не езжу. Дожидаюсь скандалов и снятия с
этой работы, как не справившегося. Ведь так проще начальству: и с больной головы
свалить и показать свою деловитость и строгость.

Станция Трептов.
Решил опять побаловать писаниной. Вчера, нет, теперь уже позавчера, был в
Вельтене. Визит был кратким.
Почти ничего не успел сделать, однако претерпел много неприятностей в пути и
по приезду в Кёпеник.

Дома (так называю теперь Вельтен-Базу) все по-старому. Так же пьянствует
Полоскин и бузит безнаказанно (мне случилось, кстати, с ним ужинать за одним
столом): я пришел первый, и мне подали раньше. Тогда он подозвал официанта и стал
пробирать его нагло и грубо: «Ты уважаешь старших?» - это относилось и ко мне, но я
сделал вид, что не обратил внимания. Тогда он стал искать новых поводов, вернее
подавать повод для столкновения; и когда я говорил с майором Жарким – вмешался в
разговор: «Гельфанд посоветует!», «Ждите, что Гельфанд скажет.», но я и тут
промолчал, хотя и надеялся на то, что майор не пройдет мимо этого факта.
По-прежнему плачет и жалуется капитан Панков и торгует приемниками и
фотоаппаратами из военторга. Морщится Варавин (капитан, у которого в войну
сбежала молодая жена) и бьет дичь начальству Солуянов, (и – в почете). И все
поголовно пьянствуют и орут.
Приехал голодный, и ради того, чтоб покушать, напомнил Панкову о водке. Тот
ухватился за стопочку, но закусить выложил селедку с луком (моя завонялась в дни
отсутствия) – я был рад и этому. Пили, я подливал, сам стараясь держаться в рамках
трезвости. Но вот язык развязался у моего собутыльника – начались надоевшие
воспоминания о партсобрании, где его «обидели», о предшествовавшей всей этой
истории драке, где у него «часы украли» и прочее. Нарочно я перевел разговор на
радиоприемники.
Нечаянно, и теперь уже я, выбрал для себя лучшего из всего этого сборища
Панкова. Он сам проболтался, что у него есть сало. Я принципиально потребовал
поставить его на стол. Капитан колебался, но все же не устоял: выложил с килограмм
жирного и соленого, и сам стал резать тоненькие и маленькие слойки, чтобы и я
следовал его примеру. Но чужого, и притом такого вкусного не жалко – и я нажимал
на сало, как умел. Когда от куска сала осталась половина, – я ушел к себе в комнату.
Там кавардак. Постель не застилается, вещи разбросаны – ведь я теперь вроде
гостя всюду: две комнаты, два города, две среды и две обстановки. А сам я всего на