Page 33 - Дневник - 1946 год...
P. 33

Лейпцига.

          04.06.1946
                 Берлин.
                 Теперь нелишне отдаться воспоминаниям. Только что вернулся от Ленских – у них
          давно не был. Ждали нетерпеливо, но более чем уверен - не столь меня, как
          фотокарточек. И, представь, дневник, их конфуз и разочарование, когда они увидели
          своего любимца Владимира Ивановича таким обезображенным и некрасивым. Выражая
          общее мнение - свое и матери (отец не разделяет их увлечения), Дина заметила мне:
          «Почему Володя, вы лучше выходите на фотоснимках, чем Владимир Иванович? Или
          же вы нарочно так снимали?» Я не нашелся с ответом, хотя в душе хранил злорадство
          и удовольствие – получилось так, как мне хотелось. Вступился отец и объяснил все
          просто: «Володя всегда спокоен, умеет фотографироваться, а вы с Владимиром
          Ивановичем все прыгаете». Ответ никого не удовлетворил, но и не обидел.
                 Пусть себе любится на здоровье. Я еще Дин таких немало найду в жизни. Сами
          будут проситься на ласки и любовь. И все-таки Динка чертовски интересна.

                 Надо было смотреть, с каким восторгом и цепкостью она ухватилась за
          фотокарточки, где был капитан. Как она их ласкала взором, руками и даже прижимала
          к губам; мать тоже, – успел парень обоим закрутить головы.
                 Магнитны глаза у Дины - опять пригвоздили к месту. И я согласен был выслушать
          все: и тошнотворные старческие разглагольствования ее отца, и поцелуи,
          запечатленные на фотоснимках с Владимиром Ивановичем, и отсутствие Дины, когда
          она готовила чай, за одну улыбку, за теплое слово девушки. А все-таки мало, так мало
          она подарила таких минут.
                 Волосы у нее рыжие наполовину. Я не смею ее любить - для этого надо быть
          счастливым и старым, если не годами, то жизнью и душой.
                 Теперь о Веймаре.

                 Мысль о писателе Никитине была главной в моей поездке. Девушки - потом, а
          если город - уж на третьем плане. В дорогу захватил с собой все наброски, даже
          письма, даже черновики – полный чемодан бумаги. Взял 14 фильмов. Захватил и хлеб,
          и масло на случай если там тяжело с питанием. Рассчитывал проболтаться в Веймаре
          дня три-четыре. Хотел застать обеих девушек дома и непременно объясниться
          Никитину. Захватил с собой даже журнал «Знамя», где в одной из рецензий жестко
          критиковался писатель за одну неудачную вещь.
                 Всю ночь не спал. Накануне приехала Лизелоте, привезла белье со стирки, свои
          боли и страдания, и - запах женского тела. Помогала собираться в дорогу, и когда я на
          всякий случай незаметно вбросил в чемоданчик пачку из трех презервативов, ревниво
          вынула их оттуда и спросила зачем. Я покраснел и оправдывался, что ошибся.
                 В два часа ночи купался. Лизелоте не пошла со мной, осталась в комнате и,
          вернувшись, я застал ее за наклеиванием в блокнотик фотокарточек моего изделия.
                 Быстро разделись. Она до половины, я наголо. Тесно прижался к ней.

                 По телефону предупредил охрану заводскую, чтоб разбудили в шесть. Лизелоте
          перехватила трубку и поправила меня - пять.

                 Едва вздремнули, как наступило утро. Стали одеваться, и когда уже были готовы,
          зазвонил телефон.
                 Трудно добираться до Антгальского вокзала – потребовалось два часа. На
          полпути, у Александер Платца, Лизелоте простилась со мной и обещала ждать у себя
          дома когда я вернусь из Веймара.
   28   29   30   31   32   33   34   35   36   37   38