Page 7 - Дневник - 1946 год...

Шенвальде.
В Берлине задержался надолго. Приобрел радиоприемник, материал на шинель и
многое другое. Но теперь уже пятый день моего отсутствия из части. Что может
сказать начальник, и что я ему ответить?
Вчера, когда ехал на Шпандау, еще в трамвае разговорился с девушками-
младшими лейтенантами из той самой военной части, предназначения которой и
"Beruf" так и не знаю по сей день. Они уговорили меня поехать с ними в цирк, и до 7
вечера время было потеряно. Поздно возвращался на станцию, и все четверо меня
провожали и грели «мальчика», обхватив за руки. На память надписал каждой
открытки с изображением красивого мужчины и тепло распрощался, пообещав
баловать весточками.
А до О. Дорф в тот день, и даже сегодня, добраться не пришлось. Поезда,
автомашины и автобусы перестали ходить. Было уже начало 11 вечера, когда я
приехал в Шпандау. На трамвае доехал до шоссе и по нему пешком. Через 2
километра пути углубился в густой лес. Светлый диск луны серебрил землю,
старательно выглядывая из-за деревьев своими ровными неяркими лучами. Было
немного страшно одному и без оружия. Лес тянулся вдоль дороги, и, казалось,
бесконечна его мохнатая непроглядность.
Где-то сзади вдруг послышались женские голоса, и зазвучала вихрастая мелодия
песни. Я не знал дороги дальше и остановился, подождать, чтобы расспросить ее у
подорожных певунь. Они тотчас насторожились и засуетились, однако с песней не
расстались, только мелодия стала робкой и прерывистой. Их было четверо. Когда уже
были недалеко от меня, вдруг поменялись местами, и я заметил с краю англичанина с
широкой грудью, испуганным лицом, напряженной поступью и заложенной в карман
правой рукой. Мне показалось, что он пьян, и я осторожно, чтоб не потревожить его
нервов, касающихся, спускового крючка пистолета в кармане, спросил дорогу на О.
Дорф. Мне показали, наперебой объяснили маршрут.
Лес, отступивший перед деревней, снова потянулся далеко по длине шоссе.
Теперь я опять остался один, и движение веток хрустевших на ветру и на холоде,
шорох ног моих, подхватывался эхом и уносились в разожженный колючим холодом
воздух. Я старался неслышно ступать по обхваченной холодом земле, но выходило как
раз наоборот: мои шаги кошмаром грохотали в ушах, тяжелым шорохом догоняя меня
в движении.
Впереди блеснула красная фара велосипеда, и приближалась мне навстречу.
Стало легче. Вдруг яркий луч прожектора вырвался из темноты и на мгновение
ослепил меня своим светом. Когда автомашина проехала, велосипед исчез из виду и
больше нигде не появлялся. Стало опять тревожно. Как никогда почувствовал цену
жизни, в душе ругал себя за небрежное отношение к ней. А лес нигде не кончался. Я
шел уже почти бегом – хотелось вырваться из этого сгустка тревожных ощущений.
Где-то замелькали огоньки. Их становилось все больше и они оживали на глазах,
мигали, из далека веселили душу. И деревня показалась мне не столь отдаленной, как
было на самом деле. Она была рядом (я не чувствовал километров между нами), ибо
жизнь и свет неотделимы от моего существования.
Лес, однако, тянулся дальше, и только через полчаса нетерпеливой прогулки я
вырвался в каменную двухэтажную деревню, которая долго, не выпускала меня из
своих улиц.
На окраине достиг регулировочного пункта. Там простоял часа два. Был выходной
день, а шофера не любят лишать себя отдыха, начальство тоже, и, тем более, свято
блюдущие свои «зоннтаги» немцы.
Случайно подвернулась «гулящая» машина – доехал до следующей деревни, еще
10 километров пути сминусовал из своего маршрута. Но вперед было еще долго шаго-
часов, и я решил остановиться до следующей «попутной».
До Вельтена было 15 километров, до Хенигсдорфа 7, а до Креммена, по той самой
дороге, на которой меня застала ночь – 32. Я растерялся: куда и как я шел, если после
более 20 километров пути до О. Дорфа не добрался, оказался по-прежнему если не
более близко к Креммену, Вельтену и Шпандау. Немцы советовали ехать в другую