Page 8 - Дневник - 1946 год...

сторону, говорили, что там Шпандау и О. Дорф. Другие, наоборот, указывали
«форверст». Но машин больше не было, хотелось спать и было холодно.
В сторожевой будке контрольно-охранного отделения, где стоял часовой
красноармеец, прикорнул возле печки. Разбудили какие-то женщины, принесшие
уголь. Боец посоветовал переспать до утра, и женщины отвели меня в комнату, где
располагались солдаты. Они потеснились, уступили мне койку. Лег, не раздеваясь, и
сразу уснул.
Наутро встал рано. Ребята попросили подождать завтрака, и я уступил их
уговорам. Поел с ними плотно, однако машины не было до 12 часов. Пошел пешком и
еще километров 10 проделал в это утро. На дороге стали тарахтеть легковушки,
появились и грузовые. Я вышел на широкий шлагбаум. Но никто не хотел посадить, а
тем более остановиться на полном разбеге. Я шел, ругаясь на всех шоферов и иже с
ними, бесчувственных встречных и попутных негодяев, так бесчеловечно ведущих
себя на машинах, но это не помогало. И только маленькую коптилку немецкую мне
удалось остановить и подъехать на ней еще несколько километров.
Теперь до Олимп. Дорфа было недалеко.
Шофер хотел закурить и остановил машину. Довез до самых ворот с высокими
белыми львами наверху. Я ему дал пачку сигарет и поблагодарил крепко. Наконец-то
я был на месте!
Предстояло еще немало хлопот, и первым делом я выяснил, что ни одна
канцелярия, и другие учреждение кроме библиотеки и читальни не работали в полку в
этот день.
Ночевал в комнате отдыха на диване, скорчившись, не раздеваясь. Было жарко, и
я долго не мог заснуть, вспоминая и раздумывая о своей дороге.
Полк не изменился. Люди в нем тоже – скандалы и ругань, самоволки и
безответственность – характерно. Люди убивают свой день, и ждут вечера.
Заболеваемость венерическими болезнями стала массовой: не держат ни решетки, ни
проволочные заграждения – прорываются и ездят в Берлин и в окрестности. У входа в
лагерь контроль сильный: несколько офицеров всех рангов, до подполковника
включительно. Все спрашивают куда, зачем, и тщательно проверяют документы.
Смотрел кинокартину «Морская пехота», ленинградской студией сработанную. Не
очень сильная, но интересная вещь. Офицеров развлекают, но их тяготит застенок, в
котором их хотят удержать.
Много старых знакомых. Меня узнавали, а я не всех – память проклятущая
подводит!
Вещевую книжку получил быстро и легко, хотя вполне свободно мне могли ее не
выдать, ведь прошло столько времени.
В голове росли дурные мысли: был шестой день моего отсутствия из части. Как
отнесутся майор Скоркин и капитан Ануфриев к моему поведению? Может и на работу
не примут больше а отошлют в бригаду, тогда я потеряю свою комнатку и хорошую
службу – я люблю такую жизнь и работу, в разъезде, где впечатления и весь
водоворот жизни в движении.
В Берлин приехал на попутной. Слез возле толкучки, что возле Рейстага, походил
с краю, чтоб легче было избежать облавы. Кое-что купил (ручку, батарейки) – и
деньги вышли. Тогда решил продать часы, что купил у Ришовских, офицеру-товарищу
с которым приехал с полка - он едет домой. Продал по той же цене, что и купил. И
снова появилось 1,5 тысячи марок в кармане.
Было холодно и клонило к вечеру. Мне надоело замерзать на улице, тем более что
в дороге меня внушительно продуло ветром, а я без шинели и без шапки зимней.
Привык, не болею и не коченею как прежде, до войны, при первом осеннем ветерке.
Но организм человеческий не железо и чувствителен к температуре.
Трамвай сбросил меня у гастронома, и я в последний раз (так решено),
остановился у Ришовских. Кушать отказался, да и они настаивали не сильно. Быстро
собрал вещи, поехал.
Болгарина Димитрова, у которого оставил приемник, дома не оказалось, и в
Вельтен вернулся без моей столь желанной музыки.