Page 73 - Дневник - 1944 год...

- Пробую писать.
- Что же вы пишите?
- Стихи.
- Почитайте нам, я люблю стихи.
И я принялся за чтение. Прочел один, «В Бессарабии».
- Все? – спросил майор, – или еще есть?
- Еще есть.
- Тогда читайте.
И я снова читал: «На привале», «В Одессе», «Глаза большие, синие» и другие.
Когда я кончил, он сказал, обращаясь к НША:
– Нужно его использовать для создания истории полка. Я еще раньше говорил,
почему не исполнили. Смотрите, человек больше месяца шатается без дела в резерве
и мы не можем его с пользой использовать. И затем ко мне:
- Вы что же не пишете о героях полка, о своей части? Вероятно, вы большой
лодырь, раз за такое время нахождения в резерве ничего не написали на актуальную
тему?
- Я люблю лирику.
- Так вот, теперь придется перейти к сухой прозе.
Вчера ознакомился вечером с состоянием дела. Оказывается, история полка была
уже однажды написана. Бурксер сказал, что ему даже медаль «За боевые заслуги»
выдали, отмечая его роль в ее написании.
- Сейчас, – информировал меня Бурксер, – уже 15 листов этой истории
печатается, а остальные почему-то задерживаются в редакции. А ведь я на нее больше
чем полтора года трудов положил и ее одобрил политотдел дивизии.
Однако майор только посмеялся, когда я передал ему слова Бурксера: -
«История» забракована, ее нужно переделать. Назначил мне аудиенцию на 9 часов
утра 9 числа, то есть сегодня. Обещал проехать со мной в редакцию.

10.09.1944
История с моей «Историей» слишком запутана и неблагодарна. Материал неоткуда
выкапывать, а имеющийся под рукой далеко недостаточен.
От мамы два письма. Пишет, что жизнь у нее улучшается и она стала даже
получать ежедневно 500 грамм хлеба. Мои письма подействовали до некоторой
степени, однако в редакции местной газеты маму ругали за то, что она мне писала о
своем положении и представитель редакции заявил ей категорически, что квартирный
вопрос не его дело.

Написать снова придется, но уже в другое место. Как они мне надоели, эти все
бюрократы-тыловики, дополняющие мои страдания, чинимые мне здесь некоторыми
мерзавцами в больших санах.
Ругает меня мама за усы, говорит некрасиво. С каким-то майором познакомить
хочет из авиачасти. Спрашивает и о папе. Папа в письмах о маме не раз упоминает. Но
почему же они, черт возьми, не хотят возвратиться к совместной жизни, чего ожидают?
Пока их за руку не сведешь?
Тетя Люба готовит мне нового братика или сестричку – забеременела – Саня
сообщает.
Софа Рабина наивничает в письмах, говорит: «Ты, очевидно, не в самом пекле,
ибо пишешь чернилами и на хорошей бумаге». Зато у нее товарищ есть – пишет ей на
клочках бумаги, грязно и карандашом. Она считает, что он «фронтовик». Что ж,