Page 85 - Дневник - 1944 год...

утешение. Тем не менее решил не писать на каждое письмо по одному ответу. Нет
писем и я молчу – таков мой девиз на сегодняшний день.
Просматривал адреса и даты отправки по ним писем. От всех (30 человек) ожидаю
писем, за исключением, правда, одной, которой я не написал еще ни разу и которой,
возможно, еще и писать не буду.
На рассвете людей вывели на парад. Всю дивизию! И люди, и техника, и лошади!
Удивляюсь, как только вместила их всех площадь.

09.10.1944
Антюфеев уже второй раз заявляет мне, что отправит в роту.
- Что вы здесь делаете? Пишите?
- И пишу, и нет, – отвечал я ему.

- Завтра последний срок. Пойдите к командиру полка и спросите его, что вам
делать!
Новости. Буду я еще ходить спрашивать. Пусть сам дознается, если я ему мешаю.

11.10.1944
Ни одного письма не получил сегодня. Адресатка, с которой познакомился в пути

и на которую тщетно израсходовал деньги – не пишет вовсе. Попробую ей вторично
написать. Вчера написал пять писем.
Большое место в моей переписке занимают хлопоты о квартире для мамы. В
строевом отделе сегодня печатали письмо в горсовет. Они говорят, что это второй раз.
Но я не верю. Иначе уже давно были бы результаты. Все эти бумажные крысы, типа
антюфеевых, полушкиных - крайне бездушные люди. К великому удивлению не далек
от них и теперь уже старший лейтенант Скоробогатов, что в Девятке. Он тоже говорил,
что отправил письмо от имени части, но все это чистый блеф.
Сегодня выдают пистолеты, бинокли, компаса. Я опять за бортом остался.

Историю полка писать перестал. Подполковник Шаренко, который обещал мне
помочь создать условия для писания «Истории», уехал в отпуск в Киев. Остальные не
понимают или не хотят понимать и вмешиваться в мою работу. Я ведь должен
выслушать чье-либо мнение.
Часто раскаиваюсь, когда знакомлю кого-либо со своим неоконченным
произведением. Критика, пусть даже в неоконченном виде и мало понимающими в
поэзии людьми, тем не менее способна вызвать у меня отвращение к своему детищу и
я не могу больше продолжать писать. Однако и без критики я не могу жить. Часто она
служит стимулом для серьезной обработки раз написанного еще начерно
стихотворения, или… Впрочем, прозой я писать не умею, за исключением разве
критических вещей и дневника, с обработкой которых я еще так-сяк справляюсь. Мне
не достает грамотности в русском синтаксисе и в грамматике, пожалуй.
И сегодня ни одного письма не получил - убиться мало! Решил не писать и сам
сегодня, хотя очень трудно отвыкнуть от переписки, даже на один день.

Антюфеев меня уговаривает обратиться к майору, чтобы тот меня направил в
батальон. Нашел дурака!

Сейчас очень тяжелое для меня время: муштровка, муштровка и еще раз
муштровка. До чего же не люблю я ее! Хотя пополнить свои знания теоретически не
мешает – ведь мне придется еще воевать и в предстоящих боях я должен добиться,
наконец, того, чего не добился раньше из-за отдельных полушкиных,
препятствовавших мне на всем боевом пути. Чего добиться, это секрет. Я не хочу