Page 49 - Дневник - 1946 год...

- Пройти давно пора!
Вспорхнули где-то вороны
И вскрикнули «кра, кра!»

Люблю дорожку узкую
В таком густом лесу
Люблю родную, русскую
Зеленую красу!

Лейтенант В. Гельфанд.

05.08.1946

В поезде давка: много народу собралось на вокзале, все хотят ехать, а мест не
хватает. Немцы настойчивы, но боязливы. Лезут в окно, втискиваются в середину,
аккуратней еще, чем селедка укладывается в бочку – все равно все не вмещаются.
Поезд один, вагонов мало - остаются. Для военнослужащих оккупационных войск
отгорожена особая площадка – для немцев это запретная зона. Они смотрят,
соблазненные обилием пустых мест, трогают за двери, заглядывают в окна и уходят.
Но вдруг один смельчак решается пройти в середину и быстро усаживается прямо
на полу в уголке вагона. Жест этот не остается незамеченным: тотчас в открытую
дверь устремляется толпа народа, становится тесно. Все стоят, не решаясь коснуться
свободных сидений. Так длится долго. Поезд минует ряд остановок, но и здесь без
смельчака не обходится, и тогда все, как по команде, бросаются к скамейкам.
Женщины оспаривают места мужчин: приводятся аргументы; и те, и другие ссылаются
на работу, на утомление, доказывают, вынимают документы. Сидящий напротив
немолодой немец в очках от солнца, говорит:
- Немецкий юмор. Вы понимаете о чем они спорят?
- Немножко, - отвечаю и продолжаю писать.
Вдруг появляется французский солдат и моментально очищает вагон.

Встал в 12 ч. дня. До 4 накануне занимался писаниной. На работу поторопился,
не умываясь, думал, ругаться станут за опоздание, но где там! На Базе ни одного
офицера. Бойцы разбрелись кто куда. Даже дежурный по части сержант, средний
комсостав, занят, ему не до работы.
Покрутился у штаба. Было совестно и за себя, и за других, но затем,
поразмыслив, ушел к себе. Дай, думаю, в Берлин съезжу. Пошел к начальнику просить
разрешения. Тот был пьян, да так страшно, что я растерялся. Он обрадовался моему
явлению, бросился меня целовать:
- Мой помощник! Жинка, смотри, мой помощник пришел.
А сам еле стоял на ногах. Лицо у него приняло тупое, почти дикое выражение, и,
вместе с тем, дурацки доброе. Никогда я не видел таким майора.
- В Берлин хочешь? Езжай! Только выпей чарку! – Я отказывался, но безуспешно.
- Пей, пей, я говорю, - почти требовал он.
На меня действовал соблазн. Выпил рюмку, но больше ни-ни! Надо было быть
трезвым. Между тем шло время, я торопился и надо было уйти незаметнее.
Сфотографировал несколько раз самого начальника, его жену и ребенка. Два фильма
израсходовал. Наконец, улучил момент, чтоб проститься. Майор вышел со мной
вместе, завел меня в кухню и начал рассказывать о патриотах и трудолюбах его типа,