Page 44 - Дневник - 1946 год...

21.07.1946
Хеннигсдорф.
В поезде, дорогой на Берлин.
Позавчера, когда я был еще в госпитальном халате, ко мне приехал Купцов.
Оказывается, с Берлином до сих пор не рассчитались, запутались в полностью
оформленных мною документах, деловые люди, нечего сказать - решили искать меня в
госпитале!
Случайное совпадение в день выписки. Домой приехал поздно вечером, писем не
очень много – три от мамы, три от Шуры с фотокарточками и по одному – от папы, от
Софы Рабиной и А. Короткиной. Вчера от Нины К. – а ведь утекло немало дней – почти
месяц!

До двух ночи (с двенадцати) писал ответы первым трем адресатам. Теперь решил
только отвечать регулярно и подробно, но не унижаться, не надоедать первому.
В части к моему приходу прогремели слухи о том, что у меня двойная тяга и
прочие ужасы, от которых еще тяжелей на сердце. Слухи, оказывается, распустил
капитан Юрьев, наш начальник – авторитетный источник по единогласному решению
офицеров. Со мной не хотят здороваться за руку, меня опасаются в столовой и так
много рассказывают обо мне, что иной раз и сам начинаю сомневаться в себе и
опасаться самого себя. Ведь это сказано не шутя, а совершенно официально на одной
из "лекций", посвященной вензаболеваниям. Сказано для вескости, для красного
словечка, и еще для того, чтобы уничтожить меня еще заживо.

Утром сегодня не выдержал, пришел требовать к жене Юрьева - фельдшеру,
чтобы направила в Олимпишес Дорф на исследование анализ крови. Капитан встретил
недовольно: «Что заслужил, то и носи!» - циничней нельзя выразиться. Но зачем же
распространяют слухи? Свое я выносил, приехал в часть полуживой после лечения, а
меня боятся как зачумленного.

24.07.1946
Берлин Осткройц.
Все выходящие в Германии газеты, немцы, подразделяют на русские, английские,
американские, французские и партийные – коммунистические, социалистические,
христианско-демократические, либеральные и другие, - своими не считают.
Берлин-Райникендорф. Еду обратно в Хенигсдорф. Накупил продуктов – по
пальцам перечесть, а денег – 700 марок как не бывало. Теперь принимают немецкие,
что при Гитлере имели оборот, хорошо. У меня их было до пятисот – избавился.

Вишни свежие намокли и разорвали конверт. Надо было их ликвидировать, и я,
при всей своей ставшей после болезни особенно утонченной брезгливости, не помыв
их и не освежив рук, стал есть тут же на станции.

Эдакий сморчок подошел ко мне, плюгавенький ехидный немец, и заглянул
вначале с одной стороны, затем с другой, поднявшись на цыпочки (он карлик ростом),
улыбнулся заискивающе, – что я ем? И когда я сердито спросил «Чего вы хотите?» -
отвернулся. Затем он отошел, не меняя улыбки, - «Schmeckt gut?», и долго потом
крутил носом, нюхал и оглядывался вокруг своими маленькими, даже из-под очков,
глазками, что тошно стало в его присутствии. Долго плевался вишнями, испытывая
единственное успокоение при виде этого человеческого безобразия. Но подошел
поезд, и отлегло, забылось.
Вишен было много – не одолеть. К счастью в вагоне оказались две девочки лет
семи каждая. Они забавно играли в игру-отгадку, в которой, между прочим, были