Page 96 - Дневник - 1945 год...

требовательными и даже злыми, но утром ребята меняются, и мне уже трудно изменить
их, я бы сказал трогательное отношение к молодым красивым немкам. А ведь все были
в рабстве немецком и большинство испытало ужасы фашистских концлагерей и
застенков. Впрочем, некоторые хранят о немках хорошие воспоминания. Так один из
бойцов показывал мне фотокарточку одной [...]

ХХ.12.1945
Креммен. 12 часов ночи.
Девушка мне приглянулась еще давно, в бытность мою «кандидатом в
политработники» здесь при бригаде. Я нечаянно увидел ее в парикмахерской города и
с тех пор стал частым гостем этого незавидного предприятия. Всегда было полно
людей, говорить нельзя было, и только беглая улыбка, да в сердце крадущийся взгляд
ловил я на ходу в минуты посещения парикмахерской.
Она работала ученицей по завивке перманента, или, как его здесь называют,
локона. Лицо у нее было юное, взгляд бархатный красивый, но руки, видимо от
непосильной работы, полоснились и покрылись прыщами.
Дня три тому назад мне посчастливилось ее увидеть на улице, узнать ее имя,
возраст, и даже проводить домой. На крыльце, где мы остановились, она пожала мне
руку, прижалась и щеки ее зардели. Тогда впервые мы поцеловались.
На другой день в назначенный час она впустила меня в квартиру. Мать была
заблаговременно подготовлена, и, несмотря на свой дурной нрав, отнеслась ко мне
хорошо, но подозрительно.

В следующий раз, когда я пришел, Маргот плакала. Мать сердито смотрела на
меня и исподболобья на девушку. Я был сконфужен и обозлен одновременно. С одной
стороны было неприятно, что я оказался виновником семейной распри, а с другой
досадно, что эта скверная старуха-немка издевается и угнетает своим Schimpfen
невинную ни в чем девчонку. С трудом успокоил и одну и другую, а про себя решил
больше не приходить в квартиру эту.
На следующий день, однако, получил доппаек, побывав в Вельтене и вернувшись
в сей город, опять решил попытать счастья и любви.
Но не затем я родился, чтоб быть счастливым. Мать обрадовавшись продуктам,
как и ожидал я накануне, но своим поведением и алчностью она убила во мне всякое
терпение и отравила во мне столько чувств, что даже симпатия моя погасла
наполовину.
Я отдал ей полную баночку с жиром и предложил пожарить картошку, чтоб потом
с ними вместе поужинать. Она схватила ее обеими руками, выложила содержимое на
тарелку и, затем вылизала ложечкой и пальцами банку насухо. На сковороде уже
плавала какая-то жидкость и я, подошел с ножиком, отрезал слой жира, который
принес, и уже хотел было бросить в сковородку, как старуха встрепенулась, подлетела
ко мне, и вскрикнув как одержимая, кинулась отнимать его.
- В чем дело? – удивился я. – Warum?
Она объяснила, что это останется на завтра и на другие дни для нее, а сегодня
мне придется кушать ее жижу.
Меня это не устраивало. Я знал, что порядочные люди так не делают, и потому
возмущению моему не хватало границ, но я сдержался и, улыбаясь, точно ничего не
заметил, все-таки вбросил кусочек жиру в сковороду, что заставило немку закрыть
глаза и охнуть.

Стал умываться принесенным с собой мылом, – она попросила. Отрезал кусочек, -