Page 66 - Дневник - 1944 год...

боем.
Встречал раненых. Они возмущались артподготовкой и во всем винили этого
«бога войны». Да, сегодня бог артиллерии был немилостив к людям и отсюда
результаты, возможно. Я, конечно, склонен верить, что здесь преувеличение, но доля
истины, большая доля чувствуется в показаниях пехотинцев.
Много оружия осталось на поле боя. Пехотинцы, оставшиеся в живых, проявляли
большой героизм. Одного такого героя, который, очевидно, так и останется
безвестным и не награжденным, я видел сегодня. Он был ранен в обе руки, но
ранеными руками перевязывал других раненных (не было санитаров), вынес этими же
руками 10 автоматов и одиннадцатый свой. Больше у него не хватило сил и, когда я
встретил его, он истекал кровью.

20.08.1944
Оказывается, пехота сама подлезла под артогонь, раньше времени начав
наступление, а саперы не разминировали минное поле противника и ушли. Петрусян
мне рассказывал, что он сам разминировал большой участок у окопов противника.
Первая линия ходов сообщения оказалась ложной – вырытой на пол штыка. Вторая
была значительно дальше и обе разделяла сеть проволочных заграждений и минное
поле. Часть людей подорвалась на минах, часть от артогня. Противник не стрелял и,
если бы согласованные и правильные действия пехоты и артиллерии с саперами,
можно было бы удачно завершить операцию.

Язык мой – враг мой! Совершил огромную глупость. Читал Пугачу дневник в
присутствии бойцов. Особенно в присутствии Тарнавского. Это исключительно подлый,
коварный и нахальный человек. Мне теперь придется бояться его и добиваться
расположения, но я знаю, что никогда не пойду на это и при первом же выговоре ему
или взыскании, он постарается меня угробить путем доноса о непозволительных
записях в дневнике. Это может повлечь за собой отнятие у меня (конфискацию)
дневников и даже больше. Вот почему я хочу начать новый дневник.
Вот так из-за какого-то подлеца можно пострадать невинно. Кто его знает, что
могут приписать мне за этот дневник, возможно даже позабыв о моей жизни, о моей
честной службе в Красной Армии и беззаветной преданности Сталину и правительству,
советскому народу. Ведь я еврей и этого никогда не забываю, хотя абсолютно не знаю
еврейского языка, а русский стал мне самым близким и дорогим на свете. Я, конечно,
буду изучать и другие, особенно основные западноевропейские, но тем не менее -
русский язык навсегда останется для меня родным языком. Советская власть и, в
первую очередь Сталин и партия, стерли грань между национальностями и народами,
и потому я обязан им всей своей жизнью и старанием, не говоря уже о другом, за что я
так люблю и беззаветно предан СССР и ВКП(б).

Дежурю по роте. Ночь. Темная, глубокая. Ребята хорошо несут службу. Враг не
пройдет! Гул орудий, рокот самолетов, ружейно-пулеметная перестрелка –
впечатление рубки мяса секачом – Чак! Чак-чак! Чак–чак-чак!
Где-то на других плацдармах и участках фронта бои сильнее, чем здесь.
Собираюсь написать много писем. 5 писем получил вчера-позавчера и еще не
ответил. На новый адрес мне уже пришли письма от Нины К. и Ани Л. От Б. Койфман
получил письмо. Легко, свежо пишет, но с ветерком холодным. Рассказывает о своем
желании и цели переехать в Днепропетровск, а пока едет в Молотов в мединститут.