Page 267 - Владимир Гельфанд, письма. 1941-1946

Здесь вошли в моду русские фильмы и поэтому за границами Родины мне

посчастливилось увидеть некоторые нашумевшие повсюду фильмы, о которых, в силу
своей былой (так ли, Олька?) замкнутости и нелюдимости, я знал понаслышке и по

прочтенным в газетах на них рецензиям. Такими, увиденными мной здесь, явились:
«Музыкальная история», «Тахир и Зухра» и, кажется, «Большой вальс» - очень
трогательные.

Отношение к родным кинофильмам и прочим произведениям искусства, к
живописи, у нас, годами разлученными с Родиной – совсем особенное, необъяснимое.
Поэтому, каждая русская книга, портрет писателя в газете, ученого, открытка почтовая,

даже перышко канцелярское – мне роднее и ближе, чем когда-то до войны в
Днепропетровске. Кинофильмы на немецком языке: и записи и песни - только игра
артистов и мелодия музыки наша родная. И все же приятно видеть то, что никогда ни в

каком переводе не перестанет быть нашим, советским.
Кроме фильмов и поездок по другим местам в командировках, или же, редких

теперь, визитах в Берлин – никакой отрады. Танцевать я не умею, а учиться не у кого и
негде – это мое большое горе. В кафе и ресторанах бываю редко, на танцах еще реже.
Есть красивые и неглупые немки, но они не в силах покорить мое сердце и я их почти

не замечаю, хотя, как только захожу куда-либо в ресторан или кафе, да и просто на
улице – все взоры на мне, так, что даже смешно и неловко (мое откровение далеко от
скромности, но не пойми меня превратно, ведь я не хочу и не умею хвалиться, а от

фактов не убежишь), и не радость это моя, а мучение в этом.
Из войны я уцелел и умом и здоровьем. Много выстрадал, увидел и стал другими
глазами обозревать, теперь нагую передо мной, красавицу-жизнь. Сердце мое не

остыло, страсти во мне еще много. Но вся она там. На Родине, на моей материнской
земле, где все дорого: и девушки, и мечты; где люди-то совсем другие, чем в Германии

– умней. Чище и благородней неизмеримо. Вот и сейчас в соседней комнате совсем
по-русски, так выразительно, так красиво, что хочется глаза закрыть от умиления,
звучит по радио передача из Москвы. Вот он, Шаляпин, его бархатный грудной бас,

глубоко вкрадывающийся в меня сегодня. И затем слова диктора о том, что когда
Шаляпин оторвался от Родины – стал угасать его талант. Да, только с Родиной

неразрывно можно и жить и дышать и смеяться. Только на ее большой, как у русской
девушки, только на ее широкой и свободной груди, можно жить и поработать на славу.
Вот где мои мысли, дерзания.

Кстати, купил себе радиоприемник большой и тяжелый – тот перегорел от
неосторожного обращения, и сейчас некогда отнести в ремонт. Часов тоже хороших не
достал. Только цилиндры – их купил трое. Они дорогие. В Берлине американцы и

англичане их продают по 3-5 тысяч марок. Но я решил, что подожду пока цены
урегулируются – идет к тому. Купил фотоаппарат, но не знаю как скоро сумею заняться
обучением в обращении и пользовании с ним. Это нелегко, не просто дается. Комнатка