Page 28 - Дневник - 1945 год...

словом, уйма работы.
Холодно. Мороз отнимает у меня половину сил и желания, а жизнь требует: пиши,
и нужно подчиняться ее воле. Уж скоро почтальон принесет почту и надо подготовить
письма.

03.03.1945
Лес у реки Одер. Свой дневник оставил.
Движемся по направлению к реке, где сейчас идут очень жестокие бои. Над
головами у нас кружатся вражеские стервятники, хлещут длинными, а чаще короткими
очередями разрывных пуль из крупнокалиберных пулеметов.
Отдохнуть не пришлось. Занимался ночью очищением сумок от излишнего
трофейного барахла – носиться ведь невозможно.
Получил письма от мамы, Оли, Зои, Саши, но ответить им буквально не в
состоянии – время. Сейчас оно, как воздух на учете – по миллиграммам.
Немцы боятся, трусятся. Они почему-то все глупые, тупые, как истуканы, чего я
при всем моем о них мнении, никак не ожидал раньше.
Богатства уйма. Поляки ходят ободранные, почти нищие. Встречал много русских
девушек, почти землячек (из Криворожья), но поговорить с ними не успел – мы
двигались.
Время к вечеру. Теплый, почти летний день – удивительно в разгаре зимы. Снег,
который успел по колено взобраться над землей, стаял почти совсем и поля
позеленели. Впрочем, полей здесь не много. Густые темно-зеленые леса, красивые
еловые, тянутся сплошными массивами, тянутся по «шёнем фатерланд», как любят
называть свою страну немцы.

04.03.1945
Плацдарм на западном берегу реки Одер. Ночью переправились через реку (вода
всюду по колено). Шел дождь. Снег весь стаял. Грязь непролазная по полям, через
которые нам случилось проходить. Идти было тяжело. Сапоги разлезлись, вода и грязь
хлюпали внутри их.
До темноты нас обстреливали из пулеметов, артиллерии, самолетов, и, наконец,
танков. Все, казалось, встало перед нами тяжелым препятствием. Река оказалась
хорошо промерзшей, так что вслед за нами сумели переправиться повозки с
боеприпасами. Ночью подвода привезла мою сумку, в которой были дневники и
подготовленные к отправке письма. До темноты писал в дневник свои мысли, или для
отвлечения тоски, играл на маленькой губной гармошке.
Бойцы стали невыносимы, оскорбляют меня беззастенчиво, встречая потворство
капитана Рысева и, в особенности, Каноненко. Мне очень тяжело командовать, хотя
никогда еще у меня не было так мало людей – шесть человек бойцов.
В середине ночи вышли на хорошую шоссейную дорогу. По ней двинулись легко,
свободно – она была суха и гладка и все мы почувствовали облегчение. Сзади нас
затарахтела машина. Вдруг раздалась команда: «От дороги в стороны!» – и в ту же
минуту прогремел выстрел, за ним другой, третий. Кое-кого ранило. Мы опомнились,
спохватились, вернулись на дорогу, и пэтээровцы открыли огонь. Это был немецкий
тягач, везший на буксире подбитый танк. Он легко и неожиданно проскочил,
ошеломив нас своей дерзостью. Было поздно, когда наши открыли огонь и удалось
окончательно остановить и добить только одну машину, зато несколько человек были
ранены вражеской мушкой. После этого мы немного прошли, очутились в отдельном
двудомном хуторе, где заняли оборону.
Ночью стало спокойно. До рассвета ни одного выстрела не было, так что даже не
верилось, что враг рядом. Когда только пришли во двор, кто-то сказал из начальства:
«Проверьте дома». В один дом зашли пулеметчики капитана Мусаева и командир
взвода из его роты. Они начали шарить повсюду, искать трофеи с фонариком в руках.
Пошел и я вслед за ними. Остановился в одной из комнат, зажег спичку и нашел пару
свечей. Засветив свечи, стал осматривать шкаф. Нашел ручку вечную, колоду
игральных карт в футляре, часы и цепочку серебряную для ручных часов. Рассказал о