Владимир Гельфанд. Дневник, письма 1946 - 1983		  
 





 
 
 
04.02.1965
       В комитет парт-гос. контр.
       Красногв. района г. Дн-вска
       Преп. ГПТУ-12
       комм. Гельфанда
       прож. там-то
 
       Прошу Вас рассмотреть мою жалобу по поводу бездушного отношения Председателя Постройкома т. Почепая к моим просьбам и заявлениям о представлении мне квартиры.
       Я живу с семьей из 4-х человек у родителей, которые в свою очередь снимают квартиру у частного лица.
       Комнатка, которую нам временно уступают родители, имеет площадь 10 кв. метров.
       Мы с женой оба учителя, нам нужны минимальные условия для подготовки к урокам, а мы их не имеем. У нас двое маленьких детей, 70-летние родители мои тяжело болеют: у отца злокачественная опухоль в области мочевого пузыря, у матери опасное заболевание сердца, она перенесла 2 инфаркта и в настоящее время находится под непрерывным наблюдением врачей клинической больницы им. Мечникова.
       В этих страшных условиях мы живем в течение долгих лет, и мои заявления о предоставлении жилья либо не находили отклика, либо пропадали.
       С 1955 года я неоднократно подавал заявления в местком училища и в постройком строительного треста № 17. Трижды за это время – в 1955, 1958 и в 1961 году меня посещали комиссии по обследованию моих жилищных условий, но почти все документы и акты обследований за 1955 и 1961 годы из архивов исчезли. Нет моих заявлений и списков за прошлые годы, когда я дважды был первый на очереди на квартиру. В настоящее время в делах месткома сохранились лишь акт обследования за 1958 год и заявление за 1961 год.
       По положению я должен состоять первым в списках на очереди, но я опять отодвинут на второе место.
       Я участник Великой Отечественной войны 1941-45 годов, был ранен под Волгоградом, там же в боях в 1942 году был принят в партию, награжден правительственными наградами. С 1955 года работаю в строительном училище на базе «Треста 17» преподавателем.
 
       Обо всем этом я рассказал председателю постройкома т. Почепаю, подавая ему свое заявление. Имея горький опыт неоднократной «утери» моих документов, я попросил секретаря сделать отметку на копии заявления о дате его приема. На это т. Почепай резко и грубо возразил: «Никаких записей! Наверно кляузничать хочет или сутяжничать!»
       Я не стал спорить и довольствовался регистрацией заявления в книге. В следующие мои визиты в постройком т. Почепай обещал, что как только поступят списки от месткома училища, он решит мой вопрос. Списки же за прошлые годы, как мне объяснил т. Почепай, утеряны в делах Постройкома.
       Когда списки были переданы, переждав несколько дней, я вновь пришел на прием к т. Почепаю 15/XII-64 г., воспользовавшись тем, что у него был на прием назначен председатель месткома училища т. Клочко.
       -   Вы – второй. Первым числится Краснобаев, которого выселяют. И притом у нас сотни рабочих есть в списках, так что вам нечего рассчитывать на квартиру - заявил мне он.
       -   Да, но у нас в училище за все годы, что я хлопочу о квартире, получила от треста жилье всего три человека. За 10 лет – 3 человека! - подчеркнул я.
       -   Вы, наверно, в облаках витаете, а не ходите по земле, - опять нагрубил т. Почепай. - В той пропорции, что представляют другие организации к вашей, вам надо не каждый год выделять квартиру, а раз в два-три года. И потом, кому надо раньше давать квартиру: вам или рабочему?
       -   Партия ставит вопрос так, что учителя должны в первую очередь обеспечиваться квартирами. А насчет пропорции я вам скажу, что там в строительной организации получают квартиры все 100 человек раньше, чем у нас 10. Наши 10 стоят на очереди 10 лет, а те 100 получают за 2-3 года. И многие получают и уходят из Треста.
       -   Вы еще и сплетник! – Сказал т. Почепай.
       Я не стал выяснять кто я еще кроме «сплетника» и, попрощавшись, заметил ему, что он ведет себя нетактично с посетителями.
       Прошу Вас рассмотреть мою жалобу о бестактном отношении ко мне т. Почепая и оказать помощь в получении квартиры.
 
       Справка:
       Проживаю в городе с 1934 года
       Площадь проживания – 10,5 кв. м.
       Хозяин квартиры Федоровская И. В. 42 кв. м.
 
       В связи с тяжелыми жилищными условиями и серьезной болезнью моих родителей, которые являются квартиросъемщиками, и у которых мы сейчас проживаем, прошу предоставить мне и моей семье квартиру, так как дальше жить так невозможно с двумя детьми в одной комнате.
 
       Копия акта обследования.
       16 декабря 1964 г.
       О проверке жилищных условий.
       Гражданин Гельфанд В. Н., работает ГорПТУ-12 в должности преподавателя, проживает в кв. 12 дом № 41 по ул. Жуковской Октябрьского р-на. Дом принадлежит частному владельцу Федоровской Ирине Васильевне.
       Площадь занимаемой жилой комнаты составляет 10,5 кв. м. на данной площади проживает 4 человека. Имеется газовая форсунка для отопления (других удобств нет).
       Проживает с семьей из 4 человек на указанной площади с апреля 1956 г. в качестве квартиронанимателя. Дом каменный, комната-пристройка, одноэтажный ветхий, аварийный. Комната сырая, холодная, светлая, изолированная. 2 окна. Крыша протекает, имеются сырые места.
      
       Комиссия: Карась Д. А., Лысеко В. М., Стасенко Л. А., установили: условия проживания т. Гельфанда тяжелые и он нуждается в предоставлении жилой площади.
 
05.02.1965
       Я знал, что моя работа, как Председателя группы содействия партгосконтролю лавров не сулит. До меня Председателем был Назаров. Он вообще ничего не делал, ни как воспитатель, ни как парторг училища, ни по контролю... и был хороший, нравился директору, даже был рекомендован в лучшее училище (Благмана) на должность замполита.
       За 2 года, что он был Председателем, он не сделал ни одной проверки, ему не поступало жалоб, не известно даже, была ли у него группа и кто в ней, если была, состоял. Никакой документации, даже замызганной бумажки, как след его деятельности, не осталось.
       Когда меня выбрали, я не мог позволить себе роскошь ничего не делать. Совесть не давала мне по своему партийному долгу закрывать на все глаза.
       Я решил работать. Но прошел месяц, другой, меня и мою группу никто не утверждал, и я не мог действовать. После районного семинара партконтроля, видя, что парторгу на это наплевать, я сам сколотил группу из 7 человек, показал список Бутовской и помполиту и сразу же решил начать проверку.
       На мой взгляд, хуже обстояло дело с месткомом. Назаров и Бутовская – председатель и зам. председателя месткома запустили работу. Вся документация хранилась у Лысенко, которая вообще оказалось нечистой нáруку:
       1) «Утеряла» важные документы (например, «О лишении Краснобаева места в списках очередности, за отказ получить двухкомнатную квартиру в прошлом году),
       2) Переделывала по-своему квартирные списки очередности, изменяя нумерацию, поставив себя на 3 место с 10, а Ненадовича с 8-го на 5-е.
       Я лично был немало ущемлен из-за такого положения вещей и, после всех комбинаций и подтасовок, оказался в этом году не 1, а 2 в списках.
       Взяв с собой Николаенко, Клименко, Стасенко и пригласив Бутовскую, первым делом решил проверить профсоюзную документацию. Это вызвало протесты профорга Клочко. Он решил, видимо, что я хочу помешать ему выдать квартиру Краснобаеву и полез в бутылку.
       Дал он нам старые второстепенные бумаги для проверки. Квартирные документы не дал. Во время проверки и сам он и Бутовская и даже Бородавкин скандалили, ругали нас, убеждали, что у нас нет прав проверять работу месткома, что мы подрываем этим ее авторитет, немного угрожали.
       В ходе проверки Николаенко и Клименко начали тушеваться, терять свою, ранее выявленную, принципиальность и, по существу, даже, помешали провести проверку до конца. Николаенко, например, заявила при Клочко и Бутовской, что мы неправильно действуем, так как у нас нет документа, заверенного директором.
       Клочко воспользовался нашим разладом и вырвал из рук документы по жилищному вопросу, которые он стал было выдавать нам издевательски по одному. Затем все спрятал и отказался от дальнейшей проверки. Так мы ни с чем и ушли.
       Через минут 10 меня позвал замполит и Бутовская, обозвали дураком, ругали и грозили, что я получу партвзыскание за превышение своих полномочий и подрыв авторитета вышестоящих инстанций.
       После этого меня стали обвинять в самоуправстве. Я был виноват целый месяц и ждал наказания, как вдруг пришел внештатный инструктор райкома партии по контролю и отбил некоторые атаки на меня. Он посоветовал: 1) Создать уголок партконтроля: ящик, список группы, график дежурств и объявление о работе группы. Все это установить в вестибюле. 2) Вести журнал по учету жалоб и предложений. 3) проверки завершать актами за подписью членов комиссии по проверкам. 4) в случаях нападок администрации заявлять в райком Козлову.
       И тут начался второй этап моей адской работы.
       1. Мой список группы Бутовская и другие отвергли. Они вывели Амосову, Артеменко, Николаенко, Стасенко – деятельных людей, определив некоторых из них как «склочников» (собственно, всех, кроме Клименко) и, дав мне жену Назарова – Татьяну Никифоровну в качестве балласта для всей моей работы, успокоились. Делать Назарова ничего не станет, но осведомлять о моих действиях директора – будет, так что при ней никаких деталей работы обсуждать будет нельзя.
       2. Вместо 7 человек, они мне (вопреки положению о группах) навязали 5. В результате нас сейчас действует двое: – я и Юрковский. Живодер 2 месяца уже отсутствует. Назарова и Клименко работать боятся и не хотят.
       3. Список группы составляла Бутовская без меня, членов группы не делегировали общественные организации, так что, по сути дела, и сейчас состав группы незаконный. На партсобрании Бутовская, потребовала не считаться с моим мнением, и под ее давлением утвердили группу списком, которого я до этого даже не знал. А потом меня еще и ругали, что я подрываю авторитет парторга (специально для этого собрали коммунистов после собрания).
       Но, как бы то ни было, а работать нужно. Я решил организовать уголок партгосконтроля в вестибюле, но Бутовская, Бородавкин и другие - запретили.
       -   У вас есть голова на плечах? – урезонивали они, - сколько жалоб будет, если ящик повесить на виду?
       Пришлось повесить объявление, а уголок организовать в учительской, подальше от глаз учащихся. Несмотря на это, посыпались жалобы. Жалобы на воспитателей, замполита, мастеров. Я, понимая опасность разбора их, посоветовал писать только о культурно-воспитательной работе и бытовых условиях.
       Особенно сильная жалоба поступила от 15 группы. Сначала они мне дали жалобу на 10 листов – там было о комендантах, о Бутовской, о Бородавкине, о Лысенко – их мастере, об Асе – незаконно присваивает себе их деньги, о физруке – бьет учащихся. Я постарался, чтобы учащиеся сами в этом разобрались со старшими, к кому имели претензии, так как понимал, что со всем коллективом заводиться не следует (директор специально сколотил такой коллектив сотрудников, где большинство с запятнанной репутацией на предмет круговой поруки, чтоб не могли выносить сор из избы – ему легче так властвовать, никто не поднимет голос против него. Я объяснил, что с жалобами о сотрудниках нужно обратиться к директору или парторгу, а мне пусть пишут только о своей жизни и быте, но обещал переговорить с директором лично об их нуждах и проблемах.
       Они написали новое заявление, тоже довольно острое. Поступили жалобы и от других учащихся.
       Я обратился к Смушко (Камеки тогда не было), к Бутовской, к Бородавкину. Показал им жалобы, рассказал о нашем реагировании, о результатах обследования общежития девочек, попросил принять меры. Они все повозмущались жалобами, заодно возмущаясь мной.
       Только Смушко обещал провести собрание с 15 группой, когда (28/VII) приедет директор. Он в Ялте (получил путевку). На все училище дают путевки в постройкоме ежегодно только ему, – других людей у нас не существует – так себе Камеко постановил, что и в тресте на нас всех смотрят, как на не заслуживающих внимания людей. Знают там, что все будут молчать, если удовлетворять одного его. Еще ему без всяких списков, без очереди выдали 3-х комнатную квартиру и местком даже не проштамповал это решение, как будто для него закон не писан.
       Приехал директор в конце декабря 64 г. Я сразу к нему с актами обследования и жалобами. Зашел вместе с Юрковским. Рассказываю ему о неблагополучии с бытом и культурно-воспитательной работой.
       -   А ты чего здесь? – стрельнул он глазами в Юрковского. – Тот вышел, а он мне: - Это ерунда! Это не жалобы. Вот у меня есть жалоба, с которой снимать с работы и отдавать под суд! – и показал мне жалобу на Бородавкина. Стал затем доказывать, что у него право есть даже порвать паспорт, что он все может.
       Вошел Ненадович. Заметил, что я сам подбиваю ребят писать жалобы.
       Как реагировать – директор не сказал. Все вымещал свой гнев на учащихся, грозился: «я им покажу, я дам им баламутить, я найду зачинщиков!»
       Мне пришлось уйти несолоно хлебавши. Я только попросил его собрать собрание 15 группы. Он обещал, но не сделал этого, хотя завуч сам вызвал девочек на беседу и обещал собрание провести 28/VII-64.
       Трижды я приходил к директору, говорил, что девочки ждут его, что классный руководитель, мастер, члены группы и воспитатель предупреждены, что будет собрание. Но он так и не провел его.
       Прошел месяц, прежде чем Камеко побеседовал с девочками.
       Перед тем произошли следующие события:
       1. Было сорвано объявление о уголке партгосконтроля и дежурстве членов группы.
       2. Учащихся вызывали поодиночке и выясняли кто подстрекатели (имели ввиду меня), кто зачинщик (среди учащихся) и т. д. Их запугивали, шантажировали Бородавкин, Бутовская, сам Камеко, мастера, коменданты, старшие мастера и др.
       3. Девочки добивались, чтобы их выслушали, чтобы с ними провели собрание, чтобы присутствовал директор. Камеко уклонялся, перекладывал все на завуча и старшего мастера. И тогда девочки сами пришли к нему в кабинет. Эта импровизированная встреча состоялась в присутствии помпохоза (помпохоза он взял себе подстать – прямо с шоферов, теперь это самый доверенный его человек). Ни парторга, ни меня, ни завуча, ни мастера группы, ни воспитателя, ни классного руководителя, ни замполита, ни коменданта – никого, кто причастен к вопросам, поднятым в их жалобе.
       Девочки были на высоте: они выступали, как я им советовал; каждая взяла на себя часть разговора. Высказались буквально все, и кто зачинщик директор так и не определил. Он вначале пытался их запугать, угрожал, называл заводилами всех безобразий, говорил, что найдет главных виновников скандала. Но девочки не поддались на испуг, и смело выложили свои соображения. Он был сбит и подавлен их аргументами. Особенно много нареканий было на Лысенко Валерию Михайловну - их мастерицу. Разговор продолжался 4 часа и Камеко потом говорил на всех перекрестках, что мастер группы «обосралась», что она не годится и ее надо выгнать.
       Девочкам Камеко ничего не обещал, ничего не сделал по услышанному, да и не собирался делать. Но зато впоследствии он затеял, в обычном для него стиле, тайную возню против предполагаемых зачинщиц 15 группы и, особенно, против меня.
       Лысенко смекнула, что лучшей возможностью для нее удержаться – подхалимаж, доносы и сотрудничество с Камекой. Однажды, когда я занимался с 15 группой, девочки мне сказали «Валерия Михайловна сказала директору, что вы нас настроили написать жалобу на нее».
       Я удивился:
       –    Неужели так она и думает?
       Она вдруг открыла дверь (до этого стояла и подслушивала), просунула голову в класс и затем закрыла стремительно и громко. Побежала к директору доносить, что я настраиваю девочек и против нее и него. Директор на такие «сигналы» реагирует быстро.
       Он сразу прибежал в учительскую, красный от негодования, что не может открыть своей тенденции, начал для вида по очереди спрашивать всех учителей какая у них группа, и пошел ко мне на урок, вдруг внезапно войдя в класс. Увидев его, от неожиданности и от мысли, что он пришел по наущению моих врагов и с предвзятой целью, я растерялся, с трудом нашелся, как начать опрос, а ребята, как будто специально, стали задавать вопросы о делах училища, высказывать претензии о многочисленных недостатках, о плохом быте, культурном и санитарном обслуживании, столовой.
       Я для виду пытался притушить страсти, но ребят не прерывал, стараясь отвечать на их вопросы, обращенные не столько ко мне, сколько к директору.
       Ребята себя вести не умеют, вопросы задают наперебой, не дают ответить, а уже задают новые. Было шумно. Некоторые допускали грубые реплики, но в целом разговор велся по существу, был целенаправлен и имел главной мишенью непорядки в училище, а острием – директора. Но он понял критику по-своему и на перемене заявил мне в учительской:
       -   Если бы мне задавали такие вопросы, - я бы повесился!
       А придя в класс, попросил оставить ему 10 минут для беседы с учащимися. Вторая половина урока протекала не так бурно. Я рассказывал новый материал, учащиеся 11 группы сидели тихо, писали план, слушали. Но время было упущено, и я не успел объяснить весь материал, тем более что позвонили с урока на 5 минут раньше.
       Я дал ему слово. Он начал весьма своеобразно. Повторив учащимся, что он умирал от стыда, видя в какое положение они поставили преподавателя, добавил, что преподаватель «свое получит».
       -   Я с ним отдельно поговорю, как надо задавать вопросы. Конечно, он провел урок неинтересно, неправильно задавал вопросы, ни к чему говорил о Китае. При чем тут Китай, если у нас более близкие для нас вещи есть, жизненные, например, как мы сами подтягивали штаны (продемонстрировал это, подкрепляя сказанное, на своих брюках), когда у нас скот забирали (я говорил на уроке о том, что опасно преждевременно вводить коммунистические принципы).
       Затем он заявил им, что они вели себя безобразно и осрамили преподавателя своими вопросами.
       -   Я бы повесился, если бы мне такие вопросы задавали! – патетически воскликнул Камеко.
       Но ребята не дали ему говорить. Они наперебой стали выкладывать свои претензии и насчет бытовых условий, и насчет культурно-воспитательной работы, и насчет обслуживания в столовой. Кончилось тем, что он даже слегка стушевался, притих, даже записал, на что жаловались ребята. Но очень быстро пришел в себя, и его записи приняли характер угроз:
       -   Как твоя фамилия? – спрашивал он наиболее ретивых ораторов, - как твоя? А твоя? Ты больше всех кричал! – и записывал.
       Тем и закончилось посещение моего урока.
       В учительской он повторил свое «я бы повесился», сказал, что соберет всех учителей, чтоб обсудить мой урок. Но, спохватившись, что один урок - неубедительно, взял с собой завуча и пошел еще на часок к Шаульской. Обсуждения он не сделал, да и со мной побеседовать не захотел. Зато в коридоре и в кабинетах каждому встречному он спешил подвернуть какую-нибудь сенсацию насчет моего урока.
       Через пару дней он решил, что я уже достаточно напуган и решил добить  меня через завуча, которому поручил побеседовать со мной насчет того, как вести себя по линии партконтроля:
       1. Не контролировать без ведома и помимо воли начальства;
       2. Обо всех жалобах докладывать и спрашивать, как с этими жалобами поступить – уничтожить, или сделать вид, что реагирую;
       3. Стремиться заглушить критику, чтобы она не вышла за пределы училища.
       Я обещал завучу, что все свои действия по контролю буду согласовывать с ним, но по плану у нас уже были намечены новые проверки. Я выделил ряд товарищей проверять санобслуживание и хранение имущества на складах, а также порядок списывания этого имущества, но, видя, что на мне уже отыгрывается директор и, боясь репрессий, Клименко, Стасенко, Николаенко и Назарова, отказались контролировать, причем некоторые из них прямо заявили, что боятся.
       На открытом партсобрании, которое состоялось 2/II-65, я заявил об этом, что взорвало директора и вызвало с его стороны новые нападки на меня.
       Собрание началось с доклада Бородавкина. Чувствовалось, Камеко его подготовил, и он, как марионетка, говорил, будучи проинструктированным, буквально следующее:
       -   Отдельные работники, вместо того, чтобы умерять требования учащихся, сами их подогревают. Находятся люди, которые труд мастеров и других работников сводят на нет.
       Директор:
       –    Фамилии называйте!
       Бородавкин:
       –    Это наши преподаватели–коммунисты, которые преподают обществоведение. Они настраивают учащихся, пишут за них жалобы, подсказывают, что им должны дать утюги, репродукторы, развивают у них иждивенческие настроения, вместо того чтобы внушать им, что они сами должны приобретать себе удобства и уют.
       Камеко:
       –    Называйте фамилию!
       Бородавкин:
       –    Неправильно повел себя товарищ Гельфанд. Как член партии, как зам. секретаря парторганизации, не говоря уже об уроке. Как проводятся им уроки?!
       Я сказал в своем выступлении, что не я выдумал недостатки, их у нас очень много. Я не сам действую, а вместе с группой содействия, что я не выискиваю недостатки, никуда не хожу жаловаться, а стараюсь помочь их устранить. И вместо «спасибо» - меня ругают, выдумывают, что я подстрекаю писать жалобы, ищут во мне корень зла, обвиняют во всех грехах, ищут ошибки, стараются меня запятнать. На моем примере люди видят, что критиковать опасно, бороться с недостатками – большой риск и отказываются участвовать в контроле. Я назвал фамилии тех, кто побоялся делать проверку.
       Директор заерзал на своем месте, выкрикнул:
       -   Это ложь, это ерунда! – а потом вскочил – Я не хотел говорить про его урок, но, раз он сказал, что у нас запугивают, скажу! Это было страшное дело: он стоял и дрожал! Руки у него дрожали, губы дрожали, он стоял беспомощно, не мог остановить ребят. Это была 11 группа – хорошая группа, но что они у него творили! Они задавали антисоветские вопросы, а он стоял беспомощно и не мог установить дисциплину. Я бы повесился, если бы я был таким преподавателем!
       А что касается контроля, так надо с умом это делать. Надо не утюгами заниматься, а дисциплиной. Неправда, что у нас запугивают членов группы контроля. Никто им не мешает, пусть занимаются своим делом, но пусть не лезут не в свои дела. Пусть не копаются в вопросах, что их не касаются.
       Во время собрания директор несколько раз выходил из аудитории, и входил, никого не спросив. На собрание он опоздал на 30 минут, все его ждали. Это возмутило даже Бутовскую. Она специально оставила коммунистов, послала за Камекой и, когда все пришли, сказала робко, извиняющимся тоном:
       -   Евгений Константинович, вы почему-то опаздываете, неудобно как-то, - и нежным подхалимским взглядом стрельнула ему в лицо.
       Но он и этот униженно-несмелый выпад, против себя немедленно парировал:
       -   Мне очень нравится, Александра Ивановна, что вы подняли этот вопрос, но я опоздал один раз, а вы 101!
       На это она ему не возразила, и, помолчав от испуга минут 5, закрыла собрание.
 
       Дня за два до собрания, готовя занятия политкружка, я попросил выступить Камеку, но он не только не взял материала, предложенного ему, но еще и обругал меня. Это было 1/II-65. Я сказал ему:
       -   Евгений Константинович! Я вам подготовил материал для доклада. Выступите, пожалуйста, на кружке.
       Он вспыхнул, как спичка:
       -   Иди отсюда! Как бы я тебе не дал за твой доклад, что ты мне подготовил (он имел ввиду урок!). Он мне будет давать доклады! Я тебе покажу доклад!
       Я повернулся и ушел, как оплеванный.
       Перед открытым партсобранием, на котором посыпались против меня обвинения в подстрекательстве, я дал тему для доклада Бородавкину и материал, но тот публично в присутствии людей отказался:
       -   Не буду делать, я у Трипольского делал. — Это услышали все, он почти выкрикнул.
       На собрании выступила Николаенко и выстыдила его как следует. А он потом все сваливал на меня, говорил всем и вся, что я с ней шушукался, подговорил ее на критику его.
       На одном из занятий политкружка 8/II-65, когда я сказал слушателям, что многие отказались делать доклады, и перечислил кто именно, в том числе Камеку и Бородавкина. Лысенко, у которой особая хватка на эти вещи, бросилась опрометью за Камекой, и тот прибежал уже к концу занятий, запыхавшись от быстрого бега. Когда он появился вместе с Лысенко, я даже растерялся, увидев в этом определенную тенденцию. Чтобы прийти в себя и немного успокоиться, стал читать выдержку из передовой «Правды» о высоком долге руководителя, акцентируя внимание именно на тех качествах, - честность, порядочность, личный пример, скромность и т. д., которых у Камеки нет. Он, конечно, сделал вид, что эти слова относятся не к нему, но в тот момент, когда я читал, - опустил голову и слова сыпались на него, как удары.
       Потом я достиг равновесия, стал разговаривать спокойно, и, подытожив выступления на кружке, перешел к международным событиям. Я рассказал о пресс-конференции де Голля и об особой его политике среди деятелей НАТО, о разногласиях среди ведущих стран капиталистического мира и об укреплении наших торговых, дипломатических и иных связях с соседними странами, особо остановившись на Турции, Японии, Швеции.
       Мне не дал договорить Камеко. Он вскочил, и, перебивая меня, стал высказывать свои соображения, пытаясь убедить слушателей, что я не прав. Его аргументы лишний раз показали поверхностность его суждений. Разбить их ничего не стоило. Например, о Франции, кроме пресс-конференции де Голля он ничего не читал и спорил по-своему неведению.
       - Рано вы хвалите наших врагов! – воскликнул он, - де Голль – это политическая проститутка. Он ненавидит нас, а вы говорите, что он выступил с трезвыми мыслями. Погодите, он еще себя покажет! Посмотрите, что он скажет завтра! А доллары он не обменивает на золото. Он только высказал такую мысль, что хорошо бы это сделать, но на это он не пойдет. Нигде об этом нет. Вы уже от себя это придумали. Вы хвалите наших политических врагов!
       Я сразу же нашел в подшивках своих статью из свежего номера «Правды», где об этом идет речь, от 7 февраля 65 года под названием «Валютное соперничество» и показал ему:
       -   Вы этого, видимо, не читали еще. Прочтите, и вы убедитесь, что я прав.
       Он замолчал, дал мне закончить занятие, но когда я закончил, сказал, как бы под занавес:
       -   Надо интереснее проводить занятия. Тогда ваш кружок будут посещать! Давайте следующее занятие проведем вместе, - вдруг с превышенной аффектацией, подчеркнуто громко воскликнул он и залился весь промасленной улыбкой.
 
       На другой день, 9/II-65, к концу работы, когда все преподаватели уже разошлись, а я задержался, прибежала Бутовская и строго сообщила:
       -   Идите сейчас же в кабинет к директору!
       Я не стал спрашивать зачем, по ее тону догадавшись, что мне готовится сюрприз.
       Когда пришел, все коммунисты были в сборе, кроме самых честных из этого круга: Халепы, Трипольского и Краснобаева. Были Камеко, Бородавкин, Клочко, Завальный, Бутовская, Живодер (со мной – 8, а всего у нас с прикрепленными, 12). Холодной стеной стали против меня, не по своему убеждению, а из раболепия перед Камекой.
       Первым выступил Бородавкин. Он заявил, что я на кружке нагружаю всех, а сам не готовлюсь и ничего не делаю:
       -   Конечно, так легко вести кружок, чтоб другие выступали и готовились, а сам только распределяет выступления.
       Еще резче высказался Камеко, дав направление всем остальным выступлениям:
       -   Гельфанд подрывает авторитет руководителей. Он нашептывает из-за угла. Ишь, как высоко он полез! Он замахивается на директора! Меня он будет к занятиям привлекать! Я правильно ему сказал: «Ты мне будешь давать доклады!? Убирайся отсюда!»
       Я знаю, что он и среди учащихся ведет про меня разговоры. По-моему, он не годится в пропагандисты. Надо подумать, следует ли его оставлять. Занятия он проводит скучно. Это какой-то лепет, а не беседа. Неудивительно, что коммунисты не ходят. Ведь не интересно слушать, как руководитель читает по шпаргалке. И он еще имеет требовать, чтобы я был в его кружке! Я лучше всех знаю этот материал, к вашему сведению, товарищ Гельфанд, я десять лет был пропагандистом. И сейчас не вам, а мне предложили быть им, но я не мог, – был занят.
       Я попытался воззвать к совести присутствующих:
       –    Те, кто был на занятиях (а из участников собрания была одна Бутовская), могут опровергнуть необоснованные утверждения о том, что я читаю по шпаргалке или не готовлюсь к занятиям и жду, чтобы за меня выступили другие. Я не могу настаивать, что веду занятия хорошо, но я протестую против наговоров. Как могут люди, никогда не присутствовавшие на занятиях, как Бородавкин или Завальный, или же люди, один раз побывавшие на кружке, как Камеко, Клочко, Живодер, как они могут здесь говорить, как я веду занятия, нравится им или нет, полезно им или бесполезно?
       Директор здесь заявил, что он человек уважаемый, с большим авторитетом и знаниями, и не мне ему доклады давать. Но авторитет предназначен не для того, чтобы подавлять собой. Авторитет – это большой, но скромный титул. Настоящий уважаемый, хотя бы собой, человек, никогда не использует своего авторитета, тем более авторитета власти, чтобы унижать людей, топтать их ногами. Ведь вот как директор уважает партийное собрание: все выступают стоя, а он сидит. Разве не культ личности? На предыдущем собрании, когда парторг Бутовская осмелилась сделать замечание директору за то, что он на полчаса-час опаздывает на собрания, уходит, когда ему вздумается, приходит, когда ему угодно, он даже на эту робкую критику ответил вызывающе: «Я, Александра Ивановна, один раз опоздал, а вы 101!». Товарищ Камеко у нас – недосягаемая величина. Власть его – это власть сверху, и все мы – служители его сана. Действительно, как смеет простой смертный давать ему доклад? Трипольский рангом повыше. У него он делал доклад. А у меня – унизительно.
       Да и Бородавкин не счел нужным снизойти до того, чтобы сделать доклад, на руководимом мной кружке. Он тоже мне ответил, что делал доклады у Трипольского, а у меня не будет. И это не моя вина, а его, Бородавкина, что он при всем собрании отказался делать доклад, – его слышали все беспартийные. О каком же подрыве авторитета помполита идет речь? Разве я подрывал его авторитет? Нет, он сам его себе подорвал! Неправда, что я шушукался с Николаенко, я к ней и близко не подошел. Она выступила не по моему наущению, и отчитала Бородавкина, как он это и заслужил.
       Мне не дали говорить, особенно после того, как я вернулся к моей дискуссии с директором. Все подняли шум, что это доклад, а не выступление, и, хотя Камеко проявил «благородство» (хитрая бестия!), заявив: «Пусть говорит, а то он обвинит меня в зажиме демократии», я не стал говорить больше, видя, что все против меня и доказать ничего не смогу.
       После меня и против меня выступили остальные.
       Клочко:
       -   Мне неинтересно. Поэтому я не хожу. Тему для выступления т. Гельфанд дает неправильно. Вот мне он дал доклад о руководителе, - Клочко эффектно вынул из бокового кармана статью, - для чего она? При чем здесь руководители? Ведь тема о партии, а не о руководителях. Он сам придумал этот доклад, наверно специально, в своих интересах.
       Завальный:
       -   Я на занятиях ни разу не был, потому что неинтересно. В прошлом году, хотя я тоже не был, - занятия проходили интересней, потому что вел их Трипольский. А руководителей нечего трогать, подрывать авторитет их. Они – люди занятые, читают больше нас, им надо самостоятельно изучать, а не тратить время на кружках, где им неинтересно.
       Живодер:
       -   Руководителям на кружке делать нечего! Они знают больше нас, они на голову выше нас. Что им с нами делать, когда то, что мы учим – для них азбучные истины. И, если они будут сидеть рядом с нами – это подорвет их авторитет. Тов. Гельфанд должен оставить руководителей в покое, он не имеет права их заставлять посещать кружок, это не его дело.
       В таком духе высказались они все.
       Я ожидал, что справедливо выступит хоть Бутовская, которая была на всех занятиях и у меня и у Трипольского и может сравнить то, что преподносил я и он и, хотя бы справедливо оценить преимущества моих знаний. Но она оказалась еще подлей, чем я это себе представлял.
       -   Неправильно повел себя тов. Гельфанд, - начала Бутовская. – Он старается подорвать авторитет руководителей, шушукается с сотрудниками в учительской, ведет разлагательную работу из-за угла. Он подрывает авторитет не только директора, но и всех коммунистов. Выносит сор из избы, наговаривает на нас в райкоме и теперь они тычут на нас пальцами. И в коллективе, благодаря ему, о нас плохого мнения. Вот Бородавкина авторитет подорвал при всех беспартийных. Разве можно говорить не коммунисту о коммунисте плохое? Для этого есть партсобрание. Надо не хныкать по за углами, а прямо в лицо говорить, но так, чтобы беспартийные этого не слышали. У тов. Гельфанда очень больное самолюбие, - там, где нет оскорбления, он видит оскорбление. Я, например, правильно приняла критику Евгения Константиновича и поэтому не обиделась, когда он сказал, что он один раз опоздал, а я опоздала 101 раз: он имел ввиду не меня, а вас – коммунистов. Я это восприняла, как справедливую критику в адрес нашей партийной организации.
       С отвращением слушал я эту извращенную лесть, не знаю как другие, что они чувствовали, хотя на глазах Камеки они все притворились, что одобряют это выступление, согласно кивая головами. Большего лицемерия я не знаю!
       -   Он пошел в райком и сказал, - продолжала Бутовская, - что руководители не посещают занятий. Они подумали, что у нас плохие руководители, раз не посещают. А по-моему руководителей трогать не надо! Пусть себе самостоятельно изучают.
       Выступлений никто не записывал, хоть был избран президиум: Бородавкин и Бутовская. Решили составить протокол задним часом, когда закончится собрание.
       Камеко:
       -   Я больше выступать сейчас не хочу, хотя Гельфанд здесь такого наговорил, что ему следует как следует всыпать. Но я о нем скажу на другом собрании. – И, закрывая тем самым собрание, повернулся, - Бородавкин и Бутовская, останьтесь!
       Ясно, что они разрабатывают тактику войны со мной. Ну и пусть! Я их не боюсь. За мной нет вины, нет преступлений и аморальных поступков, как за ними. И как бы они не старались, - коллектив меня поддержит, – там нет замкнутой касты лицемеров и подхалимов, как в нашей парторганизации. Там есть честные люди, пусть немного, но все же есть. Хорошо сознавать, что ты не одинок, что есть еще кто-то справедливый.
 
15.02.1965
       Я сделал попытку еще раз откровенно побеседовать с Трипольским, и от него узнал дикую новость: директор ему сказал, что я спрашивал учащихся на уроке «Какие неправильные постановления партии вы знаете?»
       Раньше он вменял мне в вину, что учащиеся задавали мне антисоветские вопросы, а теперь перешел к другой версии – я распространял антипартийные взгляды. Это более, конечно, страшно.
       Еще мне Трипольский сказал, что Бутовская жаловалась инструктору т. Биде, что я подрываю ее авторитет, что действую неправильно и как председатель группы и как пропагандист. И он ей велел, чтобы она передала, что он меня вызывает к себе. Но она мне ничего не сказала, и я так у него не был.
       Еще мне Трипольский сказал, что обо мне только когда зашла речь, Бида воскликнул: «А, это тот, который действует в партконтроле в корыстных интересах!». Так меня там охарактеризовала Бутовская.
       Еще Трипольский рассказал, что она заявила Биде:
       -   Он сам на себя брал функции, которые ему не положены, не советуясь со мной. Заставлял даже руководителей делать доклады, наседал на директора, чтобы даже он ему готовил доклад и правильно получил за это (в действительности же, я ее просил – дайте доклад замполиту, директору, коммунистам, говорил и по другим вопросам ей, просил о помощи, но она мне на это отвечала: «Не буду. Сами делайте – вы пропагандист»).
       Еще мне Трипольский рассказал, что когда он, Трипольский, пригрозил, что он мне задаст за то, что я плохо отношусь к занятиям, она ему стыдливо, пытаясь замазать неправду, сказанную ранее, и чтобы не поднимать шум вокруг этой надуманной истории, поторопилась предупредить:
       -   Не трогайте вы его, он знает материал.
       Дальше о несостоявшемся партсобрании.
       Бутовская всех приглашала на пол 4 дня, а меня – на 4. В пол 4, когда собрались не все, она сказала тем, кто пришел:
       -   Гельфанда нет, а я ведь его предупреждала.
 
01.03.1965
       Белла сказала мне:
       -   Ты много потерял. Мама хотела тебе подарить 10 рублей на день рождения, но обиделась и не подарила.
       Другая бы обиделась за меня, скрыла, а она еще хвастает. Когда у моей мамы был кожаный плащ, и она хотела его продать, Белла узнала и сказала мне, пусть ей подарит. За плащ давали 700 рублей (старыми). Я настоял, чтоб мама подарила его Белле, хотя Белла тогда ее крепко обидела и они не разговаривали.
 
05.03.1965
       КАРТОЧКА ПОЧТОВАЯ
       Здесь
       Днепропетровск
       Абхазская 10, кв. 25
       Штуль Е. В.
 
       Дорогая тётя Ева!
       Рады представившейся нам возможности поздравить тебя с наступающим женским днём! Желаем тебе хорошего здоровья, радостной благополучной жизни и счастья!
       Крепко обнимаем тебя, целуем и жмём руки!
       Надя, Бэла, Вова, родители, дети.
 
19.03.1965
       Москва, К –160
       Отдел присвоения званий и награждений
       Главного управления кадров
       Министерства Обороны
 
       Уважаемые товарищи!
       К Вам обращается бывший фронтовик, старший лейтенант запаса, участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Фамилия моя – Гельфанд, Владимир Натанович.
       В годы войны я несколько раз был представлен к правительственным наградам, но кроме ордена «Красной Звезды» и медалей «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», других наград, к которым был представлен, не получил.
       Впервые меня представили к ордену под Сталинградом. Но перед самым окончанием Сталинградской битвы, я выбыл в госпиталь и даже медали «За оборону Сталинграда» не получил. Служил я тогда в 50 Гвардейском стрелковом полку 15 Гвардейской стрелковой дивизии.
       Там же, под Сталинградом, когда мне было 19 лет, я был принят в партию. Но в часть свою я больше не попал и о судьбе моей награды ничего не знаю. Позднее, в 1944 году я видел несколько наградных листов на меня в штабе 1052 Стрелкового полка 301 Стрелковой дивизии, где я служил командиром минометного взвода. Самих наград я не получил, возможно документы застряли в полковых архивах.
       Мои однополчане, как мне известно, за взятие Варшавы, в котором и я участвовал, были удостоены также и Польского ордена.
       Прошу уточнить судьбу моих наград. Я служил в войну в 54 Уре (427 отдельный арт-пул. батальон) командиром минометного расчета на Юго-Западном фронте, с мая 1942 по июль 1942, в 50 Гвардейском СП, 15 Гвардейской СД на Сталинградском фронте командиром расчета и зам. командира роты по политчасти, с июля 1942 по январь 1943 в 899 СП, 248 СД командиром минометного взвода на 3 Украинском фронте, с марта 1943 по август 1943 г., в 1052 СП 301 СД командиром минометного взвода в I Белорусском фронте до Победы в Берлине. С августа 1943 г. по май 1945. Затем до демобилизации служил в составе оккупационных войск в 21 ОТБ, 2 Танковой Армии.
       Мои боевые заслуги были засвидетельствованы
       а) в боевой характеристике, выданной мне при вступлении в партию в ноябре 1942 года, в которой подчеркивалось, что мною лично в боях под Сталинградом было уничтожено свыше 90 фашистов.
       б) в письме моим родителям с фронта командиров подразделения, где я воевал от 4 ноября 1942 г., в котором указывалось, что я со своим расчетом уничтожил 120 фашистских солдат и офицеров и ручной пулемет.
       в) в фронтовой газете «Сталинский воин» за № 252 от 2 ноября 1942 г. в статье Мих. Маковеева «Комсомольцы одной роты», в которой сказано: «120 фашистов истребил сегодня расчет Гвардии сержанта Владимира Гельфанда.
       Таков мой послужной список за время прохождения службы в рядах Советской Армии.
       Ныне я работаю преподавателем обществоведения в ГорПТУ № 12, г. Днепропетровска.
 
       Мой адрес:
       г. Днепропетровск-5
       ул. Жуковского 41, кв. 12,
       Гельфанду В. Н.
 
       за общ.[ественно]-пол.[итическую] работу
       На курсах мл.[адших] л-тов 1943 г. благодарность по курсам (начальник курсов полк.[овник] Шапкин)
       за акт.[ивное] участ[ие] в худ[ожественной] самод[еятельности] и пом.[ощи] в провед[ении] концертов.
       V-42 из Рем[онтно]-вост[ановительной] кол.[онны] связи добров[ольцем] – на фронт (заявлен[ие] – разбронир[ован]).
       VII-42 – XII-42 Стал.[инградский] фр[онт] 50 гв. с.п. 15 гв. с.д.
       В чл.[ены] КПСС 43 ноябрь, Политотдел 248 с.д. 3 гв. арм.
       дек[абрь] 1942 – госп.[италь]
 
25.03.1965
       19 марта в училище была передана телефонограмма. Меня вызывал к себе срочно товарищ Козлов – председатель районного комитета партгосконтроля. Он требовал представить ему списки членов группы. Я показал ему перечеркнутый список, в котором осталось всего 5 человек, и сказал, что только двое из них работают – я и Юрковский, остальные отказались. Я попросил его подождать, пока парторганизация не утвердит более полномочного и действенного состава группы. Он согласился, но сказал, что пришлет человека разобраться.
       Я ушел, не очень полагаясь на его обещание. Но был немало удивлен, когда 23/III приехал внештатный инструктор комитета тов. Манко Иван Николаевич и от имени Козлова начал проверять мои документы по контролю. Дав много ценных советов, поговорив с членами группы, с Живодером и Клименко, он отправился к директору и Бородавкину, а потом снова пришел ко мне и мы продолжили разговор.
       Прощаясь, он попросил у меня акты обследования мужского и женского общежитий, жалобу девочек 15 группы. «Я хочу внимательней с ними ознакомиться» - сказал он. Я их ему охотно отдал, не подозревая, что он покажет Козлову и что сам Козлов по ним прибудет в училище.
       Сегодня, когда меня вызвали к директору и я услышал от директора, что в 3 часа приедет Козлов – ушам своим не поверил. Директор меня сухо и с виду бесстрастно спросил:
       -   Вы были в райкоме?
       -   Был.
       -   Чего вы туда ходили?
       Я рассказал, что меня телефонограммой вызывал Козлов насчет списков, и далее рассказал по порядку как было дело, вплоть до приезда нештатного инструктора.
       -   Так вот, никуда не ходите, он будет в 3 часа.
       В половине третьего меня позвали к директору. Я подумал, что он заранее меня пригласил, чтобы выведать еще кое-какие сведения и не очень к нему спешил, но был немало удивлен, застав там Козлова.
       Он поздоровался со мной за руку и сразу задал вопрос о списках. Почему я не представил их вовремя и почему в списках только 5 человек. Я объяснил. Он предложил мне сесть и я дипломатично сел с ним рядом. Это было мне позднее преимуществом перед всеми теми, вызванными затем директором.
       Я сидел на половине обвинения и спрашиваемые, смешавшись, не всегда говорили то, что они смогли бы сказать при другой ситуации, путались, теряли логику, говорили глупости, выдавали себя с головой, хотя им этого не следовало делать с точки зрения их шкурных интересов.
       Началось с членов группы:
       -   Почему не работали?
       -   Боялись, - объяснил я.
       Камеко взбеленился:
       -   Ложь! Вот я их сейчас позову. – нажал кнопку, явилась Нэлли. – Позовите мне Клименко.
       Пока та пришла, начал ее расписывать:
       -   Знаете, ей не до работы. Она столько пережила. Молодой специалист, муж – студент, а жить негде. Я ей добился квартиры, она теперь ожила. Но все-таки ей не до того было, она так трудно жила.
       Пришла Анна Павловна. Директор спрашивает:
       -   Почему не работали?
       -   Я же сказала Владимиру Натановичу, мне неловко было. Я потеряла учетную карточку.
       Пока ее спрашивали, Камеко еще раз нажал на кнопку:
       -   Позвать Кравца!
       Кравец растерялся, не знал что сказать, смотрел то на директора, то на меня и отвечал путано, неправдиво.
       -   Вы знаете, кто у вас члены группы содействия? – спросил Козлов.
       -   Знаю – Клименко и Артеменко.
       -   Вы давали согласие на их выдвижение?
       -   Да!
       -   С кем вы беседовали о них?
       Тут он запнулся и начал говорить то да, то нет, словом, совсем оскандалился.
       Еще больше конфуза было с Клименко, когда она созналась, что уже год как утеряла билет, а комсорг не знал. Тут они стали винить друг друга, пока директор не положил конец перепалке, сказав, что она скрывала от всех потерю билета.
       Короче говоря, Клименко объяснила свое нежелание работать тем, что ей неловко было представлять комсомол, не имея комсомольского билета.
       Когда они оба ушли Камеко стал ее выгораживать и валить на меня, что я придумал «боялась» - «Клименко скромная девочка она не из таких!»
       Я не выдержал:
       -   Если говорить начистоту, то она была смелой пока ей не давали квартиру, но как только вы взялись за это, у нее критический пыл угас и она именно побоялась навлечь на себя ваш гнев.
       Он опять мне сказал:
       -   Чушь! – а потом бросил жестко, - Я ваш язык знаю! Замолчите!
       Его снова прервал Козлов, спросив о Назаровой:
       -   А почему она не работала?
       -   Сейчас я вызову и ее, и вы увидите, что Владимир Натанович говорит неправду, - вызвал кнопкой.
       Пришла хитрая, острожная, испытующе на всех посмотрела:
       -   А чего я буду одна работать? Другие не хотят, а я одна?
       -   Не одна, а с Клименко и Стасенко.
       Ее приперли к стенке, и она созналась, что от работы отстранилась. Камеко вызвал на подмогу Бутовскую, и та начала выгораживать Назарову:
       -   Ей трудно было работать одной. Что она могла сама сделать? А он ее остановил в коридоре и дал задание. Разве так поступают?
       Позвали Стасенко.
       -   Чего я буду в это дело встревать? – сказала она.
       Но когда Камеко ее подправил в нужном ему направлении, она заявила, что не из боязни она отказалась работать, а потому, что не член группы.
       Козлов согласился, что после того, как ее вычеркнули, ей было неприятно участвовать в этой работе.
       Отпустили Стасенко. Камеко ее начал расхваливать, достал из-под полы старую газету «Трудовые резервы» с портретом Лины, когда ее послали на съезд комсомола, и показал:
       -   И это не комсомолка? Это лучшая комсомолка! Как ее могли вычеркнуть?
       Этим он «показал» свою «объективность».
       Стали говорить о списках. Козлов заметил, что надо выбирать весь состав группы, что даже председатель группы содействия избирается на собрании группы.
       -   Я не знал, - обрадовано заметил Камеко. – Значит мы так и сделаем. Выберем новый состав группы, усилим группу за счет коммунистов.
       -   Это значит, что теперь меня не изберут председателем, - подметил я.
       -   Как правило, председателем должен быть зам. секретаря парторганизации, - пришел мне на помощь Козлов. – В исключительных случаях, если парторганизация маленькая и нет зам. секретаря, избирают другого коммуниста на этот пост. Общественные организации, которые выделяют своих представителей в контроль, должны передать протокол решений председателю группы. Группа избирается из 7 человек, не меньше.
       Бутовская и Бородавкин хором:
       -   Мы не знали. Он нас не поставил в известность.
       -   Как же не поставил, когда я раздал вам обоим «Положение о партгосконтроле» и даже стычка у нас произошла на этой почве. Я уже не говорил о составе группы, я просил выделить 7 человек, а Бутовская зачитала на партсобрании 5, даже не сказав мне о том, что вычеркнет трех сотрудников, предложенных мной и поставит Назарову, против которой я возражал. Вот почему я упорно, хотя и тщетно добивался утверждения списка из 7 человек, а Бутовская, вопреки «Положению», на которое я ссылался, провела 5, после открытого партсобрания, оставив коммунистов и сделав мне внушение за то, что я подрываю ее авторитет.
       -   Если я сказала 5, то вы не должны говорить 7. Вам надо было промолчать и поддержать мое предложение, а вы повели себя не по-партийному, - менторским тоном приструнила она меня.
       Директор начал было, что я проверял профсоюз в корыстных целях. За ним подхватили ту же песню Бородавкин и Бутовская, последняя даже сказала:
       -   Это была не проверка, а издевательство, хохот и насмешки. Я не давала своего согласия на эту проверку. Он не имеет права проверять общественные организации, а он, мне вопреки стал проверять.
       -   Но я же вам сказал, я вас пригласил, вы были во время проверки, - вставил я.
       -   Ну и была, но не соглашалась. Сказала даже, что буду жаловаться в райком партии. И правильно поступил товарищ Клочко, что прогнал вас к чертовой матери и забрал у вас документы.
       Козлов остановил ее излияния:
       -   Вы не правы. Он имеет право проверять общественные организации, в том числе и профсоюзные. Неправильно, нетактично поступил профорг, не разрешив проверять. А вы как раз должны были помешать тому, а не выступать с ним заодно против контроля.
       Вмешался Бородавкин, и они наперебой с Бутовской стали уверять, что я хотел подорвать авторитет профсоюзной организации, что у меня нет на это прав, и особенно, что я действовал в корыстных целях.
       -   Я не отрицаю, что личные мотивы были толчком для проверки. Они натолкнули меня на ознакомление с делами месткома. Я знал, что там много безобразий и потому решил проверить.
       -   Все равно вы не имеете права контролировать общественные организации, - упрямо твердил Бородавкин.
       -   Выходит, что и я вас не имею права проверять? Если есть неполадки – надо проверять. Он ведь зам. парторга. И это не имеет значения – по личным или не личным мотивам он проверят, важно другое – имеют место недостатки или нет. Недостатки были. Он их подметил, выявил путем проверки. Составил акт, наметил пути устранения. И результаты есть: улучшение работы. Что же вы от него хотите?
       Разговор опять вернулся к составу группы. Козлов спросил почему вычеркнули Стасенко, если ее так хорошо охарактеризовал директор.
       -   За боевитость, - ответил я. – Ее и Николаенко Клочко и Бутовская прозвали склочниками за то, что они принципиально подошли к проверке профсоюзной документации.
       -   А Артеменко? – спросил Козлов.
       -   Я мотивов не знаю. Лично я считаю ее принципиальной и честной, - охарактеризовал я ее.
       Камеко вмешался:
       -   Нет, пусть он все-таки он нам скажет, за что.
       -   Я не вижу причин, - повторил я.
       -   Тогда я скажу, - не выдержал Камеко. – У нее имеются аморальные явления. Все преподаватели об этом говорят.
       Я решил не заострять на этом разговор и замять его.
       -   У нас всего три комсомольца – сотрудники училища. Один из этих троих – начальник «Прожектора». По-моему надо всех их привлечь к работе.
       Козлов сказал:
       -   А разве начальник «Прожектора» не состоит в группе?
       -   Нет. Я не знал, что он может быть членом группы.
       -   Должен, - ответил Козлов. – Обязательно должен. Введите его. Почему вы ко мне до сих пор не пришли, - спросил он вдруг меня. – Не проконсультировались по составу группы, не спросили относительно правильности проверки документации профсоюза?
       -   Я был, но это случилось в ваше отсутствие. Вы тогда были в отпуске. Я разговаривал тогда с вашим заместителем. Он взял справку в обкоме. Там сказали, что проверять профсоюз можно, но решений не следует принимать. А по количеству точно ответили: 7. Я не дождался утверждения, потому что прошло много времени с момента избрания меня зам. парторга, а группа контроля не работала. До моего вступления на этот пост вообще ничего не делалось. В прошлом году и группы не было, она числилась, но мы даже не знаем, кто в нее входил.
       Бутовская поспешила выгородить дирекцию и парторганизацию:
       -   В прошлом году было три человека: Назаров и еще двое.
       -   Кто же? – спросил Козлов. – По-моему, Юрковский входил.
       -   Нет, кажется, туда входила и я, - по-глупому проговорилась Бутовская.
       -   Я знаю, почему он так поспешил проверять дела месткома, - обрадовано, хоть и ни к селу, ни к городу вдруг выпалил Бородавкин. – Ему надо было отчитаться, но так как он ничего не делал и не о чем было говорить, то он решил взяться за местком для отчета.
       -   Еще одна версия, - заметил я.
       А Козлов его окончательно добил:
       -   Неверно то, что вы говорите. Мы отчетность не требовали. Мы только провели семинар с председателями групп, и Владимир Натанович, получив наши указания начал действовать.
       Мне Александра Ивановна не разрешила проверять дела месткома уже тогда, когда началась проверка. И она, спохватившись, что бьет самое себя, разрешая мне ознакомиться с документацией, вдруг начала активно наседать на всех проверяющих: «Я не даю согласия на проверку! Вы не имеете права проверять местком».
       Она ведь бывший профорг. Она запустила дела, допустила приписки, подтасовки, утерю документов и т. д. Поэтому она и старалась помешать проверке.
       -   А покажите мне протоколы партсобраний, - сказал Козлов.
       Бутовская принесла карандашом написанные шпаргалки. Козлов отметил небрежность веления протокола. Он хотел удостовериться когда меня избрали зам. парторга и когда была утверждена группа партконтролю, чтобы доказать вину парторга в том, что мне пришлось действительно действовать не дождавшись утверждения, но его забили другими вопросами.
       Во-первых, он заметил, что Бутовская называет нас не группой, а постом:
       -   Вы не знаете положения о группах, даже как называется, не знаете, - бросил он.
       Она пустилась в оправдания, сваливая на меня: я от нее скрывал все. Мне легко было доказать, что это не так. Я ей дал «Положение», и она могла с ним ознакомиться, если бы хотела.
       Насчет протокола хочу для себя отметить, как они у нас ведутся вообще: под диктовку директора после собрания. Смысл подлинных выступлений на собраниях искажается. Протоколам придается то направление, которое устраивает директора. Даже протоколы педсоветов он диктовал Жанне.
       Что касается партсобраний, особенно тех, которые собираются с целью избить кого-то, то они проходят без протоколов, хотя состав президиума назначается заранее по указке Камеко. Так было, когда Камеко решил меня прибить за пропагандистскую работу. Выбрали по его предложению Бородавкина и Бутовскую, но никто ничего не писал. Он сказал: «Протокол мы потом напишем.» Что они могли написать? Все, что подскажет им злоба.
       Камеко старался всячески отмежеваться от Бородавкина и Бутовской, показать, что он объективен, поэтому, когда Бутовская показала свои протоколы, он вынул книгу протоколов педсоветов и похвалился:
       -   Вот как надо вести протоколы. У меня Жанночка их пишет.
       Когда Бородавкин и Бутовская, оба вместе нападали на меня, создавая шум, он кричал на них:
       -   Да замолчите вы! Вы между собой перегрызетесь!
       Когда Бутовская без конца говорила обо мне: «он» и «он», Камеко сказал ей:
       -   Александра Ивановна, хоть вы и женщина, но я должен сказать вам, что вы ведете себя нетактично: у т. Гельфанда есть имя и отчество. Обращайтесь к нему «Владимир Натанович», а не «он».
       Он даже Бородавкина бросил на растерзание, лишь бы показать свою объективность: два раза упомянул в его присутствии о жалобе на него. Этим он преследовал, правда, еще одну цель: сильнее запугать и без того трусливого и ручного Бородавкина, чтобы в том не проснулась вдруг совесть, загнанная камекиными запугиваниями и угрозами, далеко вглубь Бородавкина; чтобы не дать даже заикнуться тому о чем-нибудь, что может приоткрыть завесу правды.
       Но он пытался и подогреть страсти, настроить еще больше против меня и Бородавкина и Бутовскую. Когда читал акты, которые дал ему Козлов,  извращал то, что было написано нами. Я его, по возможности, поправлял и это не ускользнуло от внимания Козлова. Например, было написано: «На день проверки т. Бутовская явилась в 4 часа дня». Камеко читал: «Товарищ Бутовская систематически является на работу в 4 часа дня».
       Когда Козлов дал ему акты, Камеко удивился до крайности, так как впервые их видел. Это его сбило с толку, и он стал отрицать все, стал отрицать даже, что знаком с жалобой 15 группы. Тут-то он смертельно попался на крючок. С актами он действительно не был знаком. После всех нападок и преследований, которые я встретил, когда показал ему жалобы, я решил не ходить к нему больше. Правда, на собраниях, на педсовете я приводил факты, отмеченные в актах, говорил в его присутствии обо всех имеющихся недостатках. Он знал, что было в актах, хотя самих актов не видел. Его, конечно, больше всего поразило обилие подписей, свидетельствующих о безобразиях. За этими подписями был коллектив. Это уже не один я, а Юрковский, Живодер, Амосова, Николаенко, Завальный, Клименко, Стасенко, Артеменко. 8 сотрудников, а еще несколько раз по 25 человек учащихся.
       Тут он попытался тонко бросить упрек в мой адрес, сказав:
       -   Я этих жалоб не видел, иначе я бы их научил, что если жалуется один, то не нужно много подписей. Видно кто-то их неправильно направлял. Под каждой жалобой 25 подписей. Почему Владимир Натанович не мог им подсказать?
       Я ответил, что не хотел вмешиваться в то, что делали учащиеся:
       -   Меня и так упрекали, что я им писал жалобы, подсказывал, как писать.
       -   А что, неправда? – вмешался замполит. – Вы их учили прямо на уроках как надо писать жалобы.
       -   Поэтому-то мы и сорвали объявление о партгосконтроле. – Неожиданно проболталась Бутовская. Тут же поправилась – Что там было написано? Только пишите жалобы, жалуйтесь побольше – другого ничего там не было.
       Директор поспешил сгладить впечатление этого откровения. Он сказал:
       -   Ведь Владимир Натанович сам сказал, что объявление провисело месяц. Учащиеся его сорвали из озорства.
       -   Они сорвали потому, - опять выскочила Бутовская, - что возмутились призывом писать жалобы.
       Все было таким образом направлено по прежнему руслу и чуть было не вырвавшееся признание Бутовской, что это ее рук дело, было завуалировано. Но то, что она сказала, двойная ложь, она еще добавила, что объявление я поместил не на доске объявлений, а в «Прожекторе».
       Я показал тов. Козлову то, что я писал, и он, по-моему, мне поверил. Только не следовало писать «под пломбой ящик», - заметил он.
       -   А что тут такого, если председатель группы содействия группы партгосконтроля, даже объявляет учащимся, чтобы они со всеми претензиями обращались к нему, ко всей группе, - спросил он Бородавкина и Бутовскую, - это правильно. Он имеет право так поступать.
       Словом, им всем пришлось заткнуться, что я агитировал, подговаривал, настраивал и пр.
       Когда приступили к разбору жалоб и актов обследований, переданных Козлову нештатным инструктором, Камеко, Бутовская и Бородавкин, как будто сговорившись, отрицали, что они видели или слышали эти акты и жалобы. И так случилось, так повезло, что среди актов была и эта жалоба, и он, не разобравшись, схватил ее и начал уверять, что впервые ее видит. Возможно, если бы он присмотрелся и подумал, то не сказал бы такой глупости, какую позволил себе, при всей осторожности, ловкости и хитрости:
       -   Я никогда не видел этой жалобы. Гельфанд от меня скрыл ее.
       Даже тогда, когда он узнал жалобу, стал читать сто раз известное ему, он продолжал уверять, что впервые видит. Ему неудобно было отступать. Более умный, но менее хитрый человек попросту отступил бы от явной лжи, сказал бы, что не заметил. Что за документ был перед ним, что не узнал его без очков и что теперь узнает и признает, и что занимался этой жалобой и немало. Но если Бутовская сказала, что я ей жалобу даже не показал, на что я ответил, что она внимательно прочла, но хотела взять с собой для того, чтобы сличить почерк и найти зачинщика (ведь она вызывала девочек поодиночке, вела допросы. И не одна только Бутовская добивалась от них признания, что я их настроил, подучил написать жалобу). Так вот, если Бутовская допустила меньшую ложь, которую нельзя было практически доказать, то Камеко соврал так, что разоблачить его не составляло труда и он даже сам помог мне его разоблачить.
       Когда он так нахально, нагло, так неосторожно принялся уверять, что не видел этой жалобы и не знает ее содержания, я сказал ему:
       -   Евгений Константинович! Как вы можете отрицать? Ведь вы же сами 4 часа подряд беседовали с девочками по этому вопросу.
       Он сорвался тогда впервые:
       -   Замолчите! Я знаю ваш язык!
       Я продолжал настаивать:
       -   Ведь вас же очень легко разоблачить! Пойдем в общежитие, спросим и проверим.
       -   И пойдем! – запальчиво воскликнул Камеко. – Я знаю, что у всех есть радио и утюги, выданные училищем, а не купленные за свой счет. Идемте! – позвал нас Камеко.
       И Бутовская толкнула Назарову: «Бегом в общежитие!»
       -   Нет, сказал я, - и обратившись к Козлову, попросил: - Остановите их. Они побежали запугать девочек.
       Козлов улыбнулся и сказал:
       -   Верните ее. Пойдемте все вместе. Не надо никуда никому убегать.
       Назарову вернули, а Камеко побледнел от злости. И, когда мы подходили к общежитию, сорвался еще раз:
       -   Вы уходите отсюда! – прикрикнул он на меня. – Вам здесь делать нечего. Чтоб духу вашего не было здесь!
       -   Пусть идет, - спокойно сказал Козлов.
       И бедный Камеко весь съежился, вошел в себя, стал как будто меньше, стал каким-то жалким, беспомощным, каким я его еще не видел даже в самые трудные его минуты, даже когда его чуть не снимали, и Левых хлестнул его признанием, что он живет с Асей!
       В общежитии хотели нас задержать, провести в другую комнату. Но я потребовал, чтобы пошли прямо в 15 группу. Там сразу же пригвоздил Камеко неопровержимыми уликами.
       Я спросил:
       -   Девочки! Зачем собирал вас директор?
       Они ответили:
       -   Разбирал нашу жалобу.
       -   Правильно, - парировал Камеко, - Жалобу, направленную против Бородавкина!
       -   Вы же 4 часа говорили с девочками, - вставил я, - Неужели все о Якове Михайловиче?
       -   Там такое было! Пришлось все 4 часа разбираться.
       -   Евгений Константинович! – наперебой кричали они, - Как же вы не помните? Вы разбирали нашу жалобу насчет утюгов, бытовых и культурных условий.
       -   Ну что вы такое говорите? Зачем вы обманываете!
       И т. д.
       Пришлось ему, покраснев до ушей, дослушать все эти упреки молча. Что ему было ответить? Его уличили, и крепко уличили, во лжи. Он, правда, попытался отделаться шуточками, переключить разговор, но девочки не молчали. Они говорили о недостатках, о том, что утюги у них отобрали в прошлом году, а в этом заставили купить.
       -   Кто заставил?
       -   Горе заставило, - (в 7 комнате сказали прямо: «замполит»).
       Их прижимали всей свитой. Один Козлов добивался истины, а  все наши старались ее затушевать. И так это было наглядно, что Козлов с улыбкой отмечал про себя развернувшийся перед ним фарс. Я это видел по его лицу.
       Девочек было немного, но претензий – достаточно. В следующую комнату мы зашли уже по порядку. Это была 14 группа. Бутовская сказала Козлову:
       -   Это была самая плохая группа (про15), а сейчас (про 14) будет самая хорошая!
       И когда пришли в комнату, повторила: «это лучшие девочки!», начала лебезить перед ними. А вслед за ней – Камеко и Бородавкин. Заискивали они перед всеми девчонками, в каждой комнате говорили им любезности, даже сальности, но картину сгладить не удалось: всюду купленные за свой счет утюги и репродукторы, свои динамики, неработающие приемнички, поломанные двери в шифоньерах, выпавшие, вместе с зеркалами. Жалобы насчет питания, недостаточного количества хлеба – пол хлеба на 4, насчет санитарного обслуживания.
       В вестибюле, в переходах из комнаты в комнату, Бутовская роптала, что все срывают учащиеся, что ничего нельзя повесить, и Бородавкин ей подъялдыкивал.
       Получалась мрачная картина дисциплины воспитания учащихся. Словом, все, что я говорил и отмечал в актах, подтвердилось. Вся эта гопкомпания оскандалилась до предела. Их обвинения меня во лжи сами собой отпали. Я был оправдан по всем статьям, а они заврались, что и говорить.
       Вернулись мы в кабинет Камеки с другим настроением, они – с унылым, я –  с приподнятым. Козлов теперь видел, на чьей стороне правда.
       О газетах девочка Копач Оля сказала не то, что нужно: «Газеты неинтересные в Красном уголке – «Комсомольская Правда» (там «Комсомольская Юность», центральных нет). Козлов понял, что она осуждает «Комсомолку» и начал расхваливать ее. Но я вмешался и сказал, что как раз «Комсомолки» у них нет, они ее любят, но ... напутала.
       Между прочим, когда в актах Камеко увидел слова о том, что газет у девочек нет, и их заставляют покупать за свои деньги, бросил реплику:
       -   Кто заставляет покупать газеты, так это вы!
       Но Козлов не посвящен в эту историю, и реплика прозвучала в другом плане, как раздражение и беспочвенные нападки, тем более что он не пояснил, что этим хотел сказать. А речь шла о том, что на уроке я предложил учащимся 2 группы покупать газету в день одну на группу, 30 номеров на месяц, что составит 2 копейки в месяц на человека.
       -   Ну, что будем делать? – спросил Козлов.
       -   Надо собрать партсобрание и обсудить на нем работу партгосконтроля, - сказал Бородавкин.
       -   Сейчас не время этим заниматься, - отрезал Камеко. – Нужно, конечно, разобраться в делах группы, тов. Гельфанд немало дров наломал, но для этого собрание не нужно, мы сами обсудим и примем меры. Надо подправить тов. Гельфанда, надо указать ему на его ошибки, на его неправильные действия.
       -   А я думаю, что надо не его обсуждать, а вас, - сказал Козлов, - Вначале и мне показалось, что тов. Гельфанд не прав, но теперь я убежден в обратном. Надо будет все проверить глубоко и основательно. Мы создадим комиссию, тщательно проверим дела училища.
       -   Не надо, не надо, - заторопился Камеко. – Три дня срока и все будет исправлено.
       -   Зачем же так спешить? Такие дела не решаются в три дня.
       -   Эти вопросы мы в состоянии решить сами, - заверил Камеко, - Я за утюги головы поотрываю. Вы видите, насколько я был уверен, что утюги есть, сам напросился даже на проверку. Мы найдем утюги, вернем их в общежитие.
       -   А радио? – спросил Козлов.
       -   И радио тоже!
       -   Ну хорошо, посмотрим, - сказал Козлов, прощаясь, но акты обследования и жалобы девочек забрал с собой.
       Директор сейчас бегает с утра до вечера, гоняет всех, делает ремонты. Начался обычный аврал. Через месяц все успокоится, все затихнет, пойдет своим чередом.  
       По училищу ползут сплетни. Лысенко в столовой громко ругалась на другой день с мастером 2 группы Гагариным. Она роптала, что «кто-то баламутит группу, что было уже все хорошо и тихо, а теперь опять заварили кашу».
       Гагарин ей отвечал, что склочников надо выгонять. Вот у них в 5 училище был такой склочник, который мутил воду, так его выгнали, и стало тихо.
       Это они говорили в моем присутствии. Представляю себе, что говорят, когда меня нет! Круги расходятся все шире. Конечно, будет гроза, надо быть во всеоружии. Камеко не смирится, он обязательно что-нибудь предпримет против меня, но сделает удар против меня, чтобы я не мог защититься. Он увидел, что партсобранием пидлобузников меня не остановит, он ищет более радикальные средства, это ясно.
 
02.04.1965
       Вчера я зашел к директору насчет оформления стенда и уголка группы содействия партгосконтроля. Он взял у меня план стенда и сказал, как бы, между прочим:
       -   Дайте мне те бумажки, я же должен принимать меры.
       -   У меня почти ничего нет, кроме некоторых жалоб. Козлов забрал документы.
       -   Дайте жалобы.
       Я подумал, что, пожалуй, стоит ему отдать их все, пусть действует хоть теперь, когда ходит комиссия. В другое время он реагировать на жалобы не станет. Тем более, что вчера меня позвали в Постройком по поводу моих жалоб туда. Почекай сказал, что списки очередности должно представить училище за подписью директора, парторга и профорга. Теперь для них ситуация не из приятных. Сделать подлость они побоятся. А впрочем, за Бутовскую я не ручаюсь, эта может не поставить подпись, даже если ее казнить будут. Мстительность в ней сильнее рассудка. Почекай написал записку Клочко, чтобы тот представил ему новые списки : «Может, вас поставят первым» - сказал он мне. Но я в этом сильно сомневаюсь. Все зависит от того, насколько они труханули. Во всяком случае директор делает бодрый вид. Он сегодня, когда я к нему пришел, специально для меня звонил по телефону главному инженеру какого-то завода, предупреждал, что придет на завод с проверкой по поручению райкома партии. При этом он искоса посмотрел на меня, какое впечатление? Вот, мол, как его ценят – уважают, доверяют ответственные проверки. А то, что там по моим сигналам комиссия ходит, так это сущий для него пустяк.
       Итак, я решил сегодня отдать Камеке жалобы, которые раньше никому не показывал. Посмотрим, как это подействует, что он предпримет.
       Перед тем я решил «посоветоваться» с Клочко. Пусть думает, что я дорожу его мнением. Дуракам нравится, когда с ними советуются. Мне нужна его благосклонность.
       Видимо, Почекай сообразил, что невыгодно, чтобы первым в списках стоял Краснобаев, и подскажет Клочко переделать списки, незаконно сфабрикованные Бутовской. Клочко – подхалим и трус. Он шага не сделает сам, без оглядки на высокое начальство. А Почекай, очевидно, имеет такие соображения:
       1) Если первым будет Краснобаев, надо давать тому 3-х комнатную квартиру, а ему, Почекаю, это невыгодно.
       2) Краснобаев незаконно остался в списках, его могут побить за это (Почекая, конечно).
       3) Если Краснобаеву дать, то и мне тоже. Я не отстану, он это понимает.
Я написал жалоб больше и в разные инстанции, ему нет покоя от них. Причем, на отписки я тоже реагировал, Краснобаев, очевидно, нет.
Словом, мне кажется, что Почекай подскажет Клочко поставить меня первым, Краснобаева – вторым. Он смотивирует это тем, что сейчас у них нет 3-х комнатной, и это грозит Краснобаеву совсем оказаться без квартиры, а так, на будущий год он получит.
       Словом, у меня есть надежда, если только утвердят списки директор и его лавочки, что все обойдется хорошо. Если они захотят подлость делать мне и дальше, не побоятся, то или оставят меня вторым, или переведут на третье место. Скорее всего, оставят вторым, или попросят дать однокомнатную квартиру, на что уже сам Почекай не решится пойти.
       Он, правда, сказал мне на вопрос «Какую квартиру нам выделят?» : «Все будет зависеть от того, кто будет стоять первым в списках». Я ответил:
       -   Меня первым не поставят, у нас непорядки в делах месткома.
       Он утешил:
       -   Откуда вы знаете, может, они поставят вас первым (это, мне кажется, намек на то, что он подскажет Клочко)
       -   А если нет? Кто проверит правильность составления списка? – спросил я, - Пусть представят нам списки, а мы потом проверим.
 
       Словом, я показал эти жалобы Клочко. Он был возмущен ребятами, их несправедливостью.
       -   Наверное, и на меня написали? – задал вопрос.
       Я уклонился от ответа. Пусть боится, меньше будет мне вредить. Потом я показал ему наше последнее решение о новом составе месткома и о нем, как председателе. Похвалу в его адрес.
       Он старался не подавать вида, что доволен. Но Бутовскую попытался отстаивать, и на просьбу выделить мне 2 человек в контроль, ответил отказом:
       -   Без Бутовской ничего не могу делать. Она разрешит, выделю, утвержу, дам протокол.
       Словом, собака он приличная, я это увидел из беседы с ним.
       После него зашел к директору, отдал жалобы. Он взял папку Неллы, положил их туда. Я сказал:
       -   Вы не смешивайте, там есть жалобы, которые я не показывал Козлову.
       -   Хорошо, я посмотрю. Там уже ходит комиссия от них, - добавил он спокойно и написал записку завучу, чтобы он не позднее 6 апреля вместе со мной и Юрковским составили план и эскиз Уголка партгосконтроля.
       Завуч эту бумажку затеряет, наверняка. Но директор себя застраховал. Он не дурак. При мне он не подавал вида, что интересуется жалобами, но, как только я вышел, - немедленно прихватился к жалобам. Я это узнал по Асе. Она при мне заходила веселая. Но когда я заходил в бухгалтерию за зарплатой, это было через час после моего визита к Камеке, она была мрачная, а когда ее спросили что с ней, она, посмотрев на меня, сказала:
       -   Мне только что испортили настроение!
       Ясно, ее вызывал Камеко, читал ей жалобу.
       А вечером он побежал к девочкам проводить собрание. Заискивал, лебезил вместе с замполитом и Лысенко. Камеко не теряет времени даром и это приносит результаты.
       Когда Юрковский принамекнул Фесенко написать как их прижимали, она сказала:
       -   То, что написали, – подтвердим, а больше не будем. Нам обещали, что сделают для нас все, чтоб хорошо нам было, а если жаловаться будем, – будет хуже.
       Но не все хитрые, как Камеко. Бородавкин и Бутовская – пробки! Они начали действовать по-другому. Бутовская прижала Завального: зачем он подписывал со мной акты? Запретила Клочко и Кравцу выделять и утверждать мне членов группы. Подличает. А Бородавкин ее прикрывает с тыла. Увидев меня, он раскричался:
       -   Вы опять по-детски делаете в обход парторга. Даете указание выделить вам людей без согласования с парторгом. Кто вам разрешил самому давать указание комсоргу?
       Позже, когда я зашел платить взносы и следом Завальный, она аж взвизгнула:
       -   Хорошо, что я вас свела вместе! Зачем вы даете подписывать акты, если человек в проверке не участвовал? А вам не стыдно, Завальный, подписывать? Подписались под всем, что он вам подсунул. Тот дает, видя, что вы не разбираетесь, а вы подписываетесь, делаете ему нáруку.
       Завальный, заикаясь, начал оправдываться:
       -   Я только под одним актом подписался. Там ничего страшного нет. Вы можете посмотреть. Честное слово, я больше нигде не подписывался!
       А она мне:
       -   А ну покажите, я-таки хочу посмотреть!
       Ей нужен был не Завальный, а другие. Надо было узнать кем еще подписаны акты, за кого еще взяться. И когда я ей дал – она внимательно читала, улыбаясь ехидно. А потом заметила:
       -   Он даже план составил перед появлением Козлова на весь год! Какой ушлый! Я до декабря раньше не видела записей в плане.
       -   Вы еще скажите, что этой тетради не видели вовсе!
       -   Не видела!
       -   Вы же себе противоречите: только что сказали, что до декабря не видели, значит, по декабрь видели, и сразу же отрицаете.
       -   Неправда, я этого не говорила. Я вообще не упоминала про декабрь!
       -   Ну, не говорили, значит не говорили...
       Во время этого разговора присутствовал Халепа. Он улыбался достаточно красноречиво, но молчал. Кому?
 
05.04.1965
       [...] она принялась рассматривать весь дневник моей работы партконтроля. Как я и ожидал, ее интересовал не Завальный, а другие, о ком она еще не знала.
       Бородавкин сказал:
       -   Вы не имеете права привлекать к вашей работе Завального и других не членов группы.
       Бутовская его поддержала.
       Я ответил:
       -   Вас еще многому надо учить. Вы даже не знаете, что массовость – основной стимул и принцип работы контроля. Чем больше мы привлекаем не членов, тем шире и действенней наш труд.
       Читая, она все больше язвила насчет моих записей и твердила для Халепы больше, чем для меня:
       -   Я этого не видела, я этого не знала...
       -   Вы же парторг – сказал я. – Надо было позвать меня, попросить рассказать что мы делали. Вы бы лучше интересовались моей работой, чем письмами учащихся. Меньше бы вскрывали письма.
       Она аж побелела.
       -   Я вскрываю? Это Варвара Григорьевна вскрывает! Я уже давно не вскрываю. А то, что вскрывали – правильно! Надо вскрывать, чтоб знать мысли учащихся, но я этого теперь не делаю. Я увидела, что здесь творится, и решила этого не делать. Вот когда у нас Юрковский был замполитом, - он нам велел вскрывать – и были результаты! А сейчас мы ничего не знаем про учащихся, потому, что не вскрываем.
       Бородавкин выступил с поддержкой.
       -   Как же не вскрывать?! Вот у нас были случаи беременности. Если бы мы вскрыли вовремя письма, помешали б этому, а так не сумели узнать.
       -   Надо не слежкой заниматься, а уметь расположить к себе людей, души узнать, но не тайную переписку – заметил я.
       -   Это не я, это Варвара Григорьевна вскрывает.
       -   Зря не скажут. У меня есть показания девочек. Я сейчас этого вопроса не поднимаю, но если нужно будет – подниму.
       -   Теперь понятно, - сказала Бутовская, - кто будоражит учащихся. Это вы подговорили их! По вашему наущению они подняли целую бучу протестов за вскрытые письма. Вместо того, чтобы помогать работе – вы мешаете. Я считаю, что вскрывать письма нужно, хотя теперь этого и не делаю.
       -   Вы не знаете советских законов. Вас самих надо воспитывать, прежде чем доверять вам воспитание детей, - сказал я Бутовской и Бородавкину.  – В конституции записано, что тайна переписки охраняется законом. Даже мать совершит подлость, если вскроет письмо своих детей, а вам и подавно такие методы запрещены.
       Парторг... Кому у нас доверена эта должность? Человеку, занимающемуся сплетнями, наветами, слежкой. Обманщице, каждым своим шагом затемняющей истину, подхалиму, готовому из угодничества на любую несправедливость!
       Вот факты:
       1. Работая в партконтроле (о чем сама проговорилась), Бутовская не вскрыла ни одного факта безобразий в училище, меня подначивая быть зубастей в личных разговорах с учениками.
       2. Пытаясь разведать мои мысли, предложила мне быть готовым принять пост парторга: в январе она сказала, что в феврале уходит на пенсию – «Надо вас подготовить». Я сказал, что не хочу, на что она ответила, что нельзя отступать, надо бороться. Теперь у вас будет возможность де, когда вы станете парторгом. «А почему вы эту возможность сами не используете?» «Я уже стара, да и попытки мои ни к чему не приведут». А потом побежала к директору предупредить его, что я готовлюсь использовать пост парторга, чтоб ему как следует насолить. Это для того, чтоб меня не избрали.
       3. Несколько раз ходила к Биде наговаривать на меня, а когда тот передавал, чтоб меня позвали к нему, - умышленно мне не сообщала, чтобы у Биде сложилось мнение обо мне, как о недисциплинированном человеке (узнал от Трипольского) и еще для того, чтоб я не смог опровергнуть ее наветы. Ну, не подлость?
       Когда сам Биде мне позвонил (она готовилась к отпуску) чтобы я дал протокол партсобрания (я дел у нее не принял, она не предупредила) и я об этом собирался ему сказать по телефону:
       -   Положите трубку! Я сама ему все отнесу.
       Но не отнесла и даже не повидалась с ним, специально, чтобы меня подвести.
       В отношении моих проверок по линии партконтроля внушила Биде, что я действую в корыстных целях, и тот, как рассказывал Трипольский, спросил, когда они оба (Бутовская и Трипольский) к нему пришли:
       -   Гельфанд? Это тот, который проверяет в корыстных интересах?
       С ним, Бидой, они решили, что я превышаю свои полномочия, подрываю авторитет парторга, суюсь не в свое дело, требуя участия в кружке преподавателей, руководителей, коммунистов.
       В результате всего – развал кружка – бывает не больше 14 человек, из них 1-2 коммуниста.
 
06.04.1965
       События развиваются стремительно. Накал обстановки самый высокий. Вчера были товарищи по проверке. Мужчина и женщина (не запомнил их фамилий, когда они представлялись). Со мной они будут беседовать в четверг, а пока попросили отвести им комнату и привести к ним актив 16 группы.
       Я отвел им учительскую. Девочек не было. Они попросили позвать помпохоза. Я сказал, что есть девочки 5 группы и пригласил к ним профорга и старосту группы.
       За мной следят все: мастера, Бутовская, замполит – все, с кем я вожусь и разговариваю. Коменданты и уборщицы приставлены за мной следить. Особенно Назарова – где я ни остановлюсь с ребятами – она тут как тут. Уже несколько раз я ее замечал за своей спиной.
       Агентура у директора разветвленная: почти весь персонал растленных им мастеров, комендантов и воспитателей ему докладывают.
       Встретился я с девочкой Фурлетовой у автобусной остановки. Видел Ненадович, который ехал со мной одним автобусом, видела жена его, как девочка дошла со мной до остановки, и новый факт – доложили директору, что я сговариваюсь с учащимися, «агитирую их выступать против коллектива». Видели, как ко мне подошли девочки 5 группы – и опять донесли директору.
       Назарова подслушала разговор с 17 группой, что фельдшер не помогает девочкам, которым известь разъедает руки, - новая улика против меня.
       Сегодня было партсобрание. Я о нем расскажу позднее. После собрания меня позвал директор. Вначале мягко, с несвойственной ему вежливостью, а потом – все хамовитее наступал:
       -   Владимир Натанович, я хотел бы с вами поговорить, - сказал он мне.
       Я зашел, но он сесть не предложил. (Кстати, позвал он меня через Лину Стасенко, – это девочки ее группы были у членов комиссии по проверке нас, он видно, вначале допросил ее). Я стоял, пока он беседовал то с библиотекаршей, то с Ненадовичем (он сейчас со всеми любезен, всем заглядывает и лижет. Коллективу учащихся и мне хочет противопоставить коллектив мастеров и подхалимов).
       Вдруг он увидел в дверях кабинета каких-то парней.
       -   Заходите, заходите! – воскликнул он, приглашая их, а меня вежливо удаляя со своих вельможных глаз, - Погуляйте, пока я тут с ними побеседую.
       Оказывается, это бывшие ученики. Он хотел подчеркнуть, что настолько ценит свои связи с учащимися-выпускниками, что ради этого и преподавателя ему не стыдно выставить за дверь. Другой бы обиделся и не пришел, но после того, как он выступил с такой яростью против меня на собрании, а потом вдруг с несвойственной ему вежливостью разговаривал с подчиненными, – я хотел узнать, зачем он меня вызвал. Любопытство взяло верх над самолюбием, и я зашел опять.
       Эта пауза нужна была ему, оказывается для того, чтобы обдумать, как себя со мной вести дальше. Видя, что я поддаюсь на ласку, он решил, что еще лучше я поддамся на испуг. Как только я переступил порог его кабинета, он бросил мне без предисловий злой и грубый окрик:
       -   До каких пор вы будете нас всех терзать?!
       И затем посыпал оскорбления одно другого лучше:
       -   Вы обосрали весь наш коллектив. Вы разложили всех. Вы свирепствуете среди учащихся, я к ним теперь не подхожу, чтоб не подумали, что я оказываю на них нажим, вы их агитируете против директора. Вы их останавливаете на дороге, они провожают вас до автобуса, вы их учите делать мне пакости. (Я в тайне подумал: до какого бессилия дошел директор, если так глупо говорит о своей беспомощности в отношении учеников. Ну и авторитет у него – мыльный пузырь! Он меня упрекает в том, что я направляю против него учащихся!) Мне рассказали, как вас провожали, как вы их агитировали (он выдал Ненадовича с головой. Подлец, насплетничал. Ну я ему устрою, – расскажу при случае директору, что он мне говорил на него самого. Я этого двуликого Януса сведу с его шефом, стукну лбами!)
       Затем директор открыл мне еще новость – ему донесли и про то, что я позвал старосту и профорга 5 группы к председателю комиссии партконтроля, который сейчас расследует наши дела. Агентура работает здорово. Директор всегда имел под рукой надежных осведомителей, а сейчас они заползали как жуки по всем уголкам – появилась работа. Стоит мне только заговорить с учащимися, как тотчас же появляется рядом Назарова, Клочко, Легкий, Бутовская, уборщицы, коменданты, официантки столовой, некоторые мастера – и нагло прислушиваются к разговору. Назарова появлялась несколько раз за моей спиной, Клочко тоже. Сдавала его группа экзамены, я договорился с завучем, чтобы принимать в пол восьмого, а Клочко об этом не знал. Но он прибежал запыхавшись к восьми и не отходил от меня ни на миг, чтобы не дать мне остаться с мальчиками наедине. А те ко мне обращаются, только у меня ищут помощи.
       Вечером подошли ко мне девочки 17 группы и стали жаловаться на фельдшера, что им не оказывают помощи: руки у них разъела известь, язвы на пальцах, а она их прогоняет. Я сказал им обратиться к директору, но увидев Назарову рядом, решил лучше сам все уладить. Подошел с двумя девочками к Софье Ивановне и стал ей говорить, чтобы она им помогла. Та заартачилась:
       -   Я после работы сидеть не намерена.
       -   Почему же иногда и после работы не остаться, чтобы помочь людям? Вы и во время работы им не помогаете. Советую вам осмотреть их.
       -   И не подумаю, - бросила она.
       А утром ко мне подошла и с торжеством спросила:
       -   Ну, скажите, кто ни будь из них еще приходил жаловаться к вам? Я им всем вчера сделала перевязки.
       -   Вот и хорошо, – заметил я, – теперь я к вам по этому вопросу не имею претензий.
       Так можно было бы разрешить все вопросы, если бы только хватило ума и желания. Но мудрые наши руководители пошли по другому пути. Вместо исправления ошибок, начали их замазывать, действовать запугиванием сначала меня, потом учащихся, а потом и своих, опутанных сетями улик рабов – Завального (бьет учащихся, лентяй, прогульщик), Живодера (не справляется с группой), Клочко (нет влияния на ребят, недовольство и жалобы с их стороны), Лысенко (на волоске из-за своей злополучной 5 группы).
       Особо досталось тем, кто имел неосторожность подписаться под моими актами – Завальному, Живодеру, Стасенко, Клименко. Бедная Стасенко аж дрожала, когда рассказывала, что ее вызывал директор. Преподавателей он трогать боится.
       Методы борьбы с недостатками: окрики, запугивание, но только не сама борьба со злом. Этими же приемами овладели Бородавкин, Бутовская и другие.
       В этот раз директор уже не разговаривал, а зверски на меня кричал:
       -   Вы что натворили! Вам и этого мало! Я не боюсь, могу показать и те жалобы, что вы не зарегистрировали! Вас распустил Смушко! Вот Гребенюк – это завуч! Он держал вас в руках. При нем вы и пикнуть не смели! А Смушко – не завуч!
       Я молчал.
       -   Что я вам сделал? Квартиру не дал? – вдруг переменил тон он.
       -   Ну, и квартиры не дали, хотя могли. Но здесь это ни при чем.
       Затем опять он начал кричать, перешел к новым угрозам. Кричал, что докажет, что я их агитирую на уроках, я им пишу жалобы и прочее.
       Я пытался убедить, что не вижусь с учениками, что не беседую с ними о жалобах, что они сами пишут, но он и слушать не хотел.
       Я ушел, пожалев, что говорил с ним не очень твердо.
 
       До этого разговора было вот что. Вчера мне прислали телефонограмму, чтобы я явился на семинар при райкоме, который проводил Козлов. Директор держал ее у себя в кабинете до моего ухода. Я знал, что должен быть семинар: Козлов говорил об этом во время своего визита в директорском кабинете. Но в какое время – я не знал. Несколько раз 5/IV забегал к Нэлле, но она ничего не знала, ей директор не сказал, а решил мне подкузьмить, зная, что первых часов у меня нет и я приду в училище поздно, на семинар опоздаю, так как буду думать, что он вечером.
       Телефонограмму он занес завучу после моего ухода. Но случайно там была Ита Трапер, случайно (автобуса долго не было, и я ждал на остановке) мы оказались в одном автобусе, и она мне сообщила:
       -   Там тебя куда-то вызывают на завтра. Директор сказал Илье, чтоб он отправил тебя с работы в райком.
       Когда я потом сказал директору, что случайно попал на семинар, а на работе не был, он аж подпрыгнул от радости:
       -   Значит надо записать прогул! Почему не был?
       Но понял свою оплошность, умолк. Как бы то ни было, телефонограмму Козлова мне не показали. А собрание Бутовская специально назначила на 6/IV, чтоб провести его без меня и принять решение, которым меня получится уязвить. Но, к счастью, семинар был с 9 до часу, а собрание с 4 вечера, так что я успел побывать везде.
       Повестки дня собрания я не знал. Бутовская со мной никогда не согласовывает, не ставит меня в известность.
       Обсуждался вопрос о комсомольской организации, - невинная тема, с виду, ко мне не относится. Но Кравец, молодой мастер 1 группы, впервые работающий в училище, комсорг, по наущению Камеки и его прихлебателей – Бутовской и Бородавкина – сделал в своем десятиминутном «докладе» несколько выпадов против меня. Он заявил, что «преподаватель обществоведения т. Гельфанд не объясняет учащимся биографии Ленина. Стыдно было, что двое учащихся Денисенко – 5 группа и ... не могли сказать больше ничего о Ленине, кроме «вождь». Надо т. Гельфанду учесть этот свой недостаток и рассказывать учащимся о Ленине на каждом уроке».
       Другой выпад о Прожекторе. «Прожектор не работает – Гривковский увез списки и мы не знаем кто в Прожекторе. Т. Гельфанд не сказал сразу как надо выбирать и мы попали впросак. А с группой партгосконтроля мы совсем оскандалились. Я ничего не знал, кого выделить. Выделили Стасенко, а она не комсомолка – в этом виноват т. Гельфанд, что он нас сбил с толку, мы запутались, и я не знал, что отвечать представителю из райкома партии. Мы должны указать на это т. Гельфанду» и т.д., в том же роде путанно и несвязно продолжал он нести галиматью.
       Потом выступала Бутовская и среди прочих пустопорожних фраз допустила выпад против меня:
       -   Преподаватели относятся формально. Дрозд имеет «два», Ульянов имеет «два». Но кто с ними работает, чтобы помочь им ликвидировать двойки?
       Дрозд и Ульянов - круглые двоечники, не первый год у меня. Они ничего не хотят делать, пропускают занятия, не хотят писать конспектов, прогуливают месяцами и, даже не думают учить и исправлять двойки, а она намекает что я с ними не работаю. Таких великовозрастных лодырей не сыскать.
       Досталось и Юрковскому после его выступления. Степанов обвинил его что он выступает против воспитания комсомольцев. Рупором был Степанов.
       Затем выступил Бородавкин. Он, вроде б-то защищал меня. Сделал хитрый ход:
       -   Я не думаю, что Владимир Натанович не объясняет биографии Ленина. Нельзя рассказывать о теории коммунизма, не упоминая Ленина.
       Но после всех выступлений, обсудив с Бутовской текст, он зачитал резолюцию, в которой в постановляющей части было: «Преподавателю обществоведения т. Гельфанду указать на то, что он должен увязывать материал уроков с биографией В. И. Ленина, проводить беседы о жизни и деятельности Ленина, так как из-за отсутствия такой работы с его стороны, учащиеся не могли ответить на вопросы о Ленине в райкоме комсомола, когда их принимали в комсомол».
       Приняли за основу. Выступали с дополнениями и поправками. Когда это зачитывали, я сказал сидящим со мной рядом: «Неумные люди, мелко мстят», а потом попросил слова и сказал:
       -   Что это? Мелкая мстительность? Или это нелепый выпад против меня? Сам Бородавкин ответил Кравцову, что нельзя читать курс обществоведения, не упоминая о Ленине, а затем вдруг выступил с противоположным мнением, закрепленным (составленной совместно с Бутовской) резолюцией. Если уж обвинять кого, так в первую очередь самого Бородавкина, Бутовскую, как парторга - во вторую, воспитателей, мастеров и, если меня, то уже в последнюю. Надо было хотя бы обставить хитрее, если уж так необходимо меня зацепить.
       Бородавкин начал, путаясь, менять формулировку, включил себя и других, и в таком виде резолюция была принята. Но только проголосовали, – выкрикнул Камеко свое мнение:
       -   Я считаю, что нужно оставить, как было. Он не смеет нас оскорблять! Главный виновник Гельфанд, и об этом нужно говорить прямо. Меня вызывали в райком партии и стыдили за то, что наши учащиеся не знают биографии Ленина. Нам с Ал. Гев. досталось на районной конференции за это же. А почему? Потому, что Гельфанд не рассказывает о Ленине. Говорит о чем угодно, только не о Ленине. За это ему и следует дать, как следует.
       Собрание закрыли, и через 15 минут он меня позвал через Нелю к себе в кабинет для разговора, о котором я уже рассказал раньше. Во всяком случае все увидели, что неспроста меня зацепили. Директор своим выступлением подтвердил это.
 
09.04.1965
       В четверг был субботник. У меня вторая лента, на работу я не спешил. В 10 часов, когда я приехал в училище, мне сказали мальчики 12 группы: «Девчонки с 15-й не пошли на работу, разбежались». Я не стал справляться что там произошло, хотя и любопытно было знать.
       Шло время, я делал свое дело, как вдруг прибежала Нелла:
       -   Вас вызывает директор.
       Я пошел.
       -   Садитесь, Владимир Натанович, - необычайно любезно начал со мной Камеко.
       Но когда я сел, - сбросил маску и с нескрываемой злобой и безнадежным отчаянием проговорил:
       -   Теперь все! Терпению моему пришел конец! Вы разложили все училище. Я написал на вас письмо в райком и обком партии и в областное управление. Пусть принимают меры. 15 группа из-за вас сегодня не вышла на работу. Они надеются на вашу защиту. Вы их избаловали тем, что всюду тычете их жалобу об утюгах, радио и лампочках, как будто ничего на свете нет важнее! Заладили: утюги-лампочки, утюги-лампочки. Не дам утюгов! А о вас - доложу кому следует. Вы разложили всех учащихся, подогрели у них критические настроения. За 16 лет моей работы здесь у меня не было случая, чтобы мне не подчинялись – и сотрудники, и учащиеся. Гребенюк вас держал. Пока он был завучем, все шло хорошо. Вы его боялись.
       -   Наоборот, - сказал я, - мы с ним держались проще, чем со Смушко, не уважали. А Илью мы ценим.
       -   Все равно, он вас держал в руках, а этот размазня не может как следует вас прижать! А от вас я подлостей этих не ожидал! Сам вас выбрал на свою голову зампарторга. Это же я вас предложил, а вы вместо того, чтобы поговорить со мной, объясниться, пошли в райком.
       -   Не я в райком ходил. Это Бутовская бегала наговаривать на меня Биде, а когда тот вызвал меня через нее для беседы, скрывала от меня и я не приходил, выявляя в его глазах тем свою недисциплинированность. Что касается возможности откровенно поговорить с вами, то ее у меня никогда не было за все 10 лет моей работы в училище. Мне никогда просто не удавалось что-либо вам сказать. Вы обрывали меня, грубили, сбивали с мыслей, не давая говорить заставляли слушать только себя. Выслушайте меня хоть сейчас. Я зарегистрировал сегодня 3 новых жалобы.
       Камеко снова попытался перебить:
       -   Регистрируйте все! Хоть сто жалоб!
       -   Подождите, - сказал я, - дайте хоть раз мне сказать, что я думаю. Вы неправильно действуете с самого начала и за это расплачиваетесь теперь. Вам надо было не отмахиваться, когда я принес жалобы, а принимать меры, тогда на сегодня была бы другая картина. Я не стал бы вас донимать жалобами, если бы вы на них реагировали. Но вы отнеслись к сигналам о недостатках некритически и проявили мстительность - то хотели меня доконать посещением урока, то обсуждением на педсовете, открытом, а позже закрытом по линии партпросвещения, собрании. Затем прибегали к другого рода уловкам – запугать меня, запутать в сети слежки и шантажа, то стараясь затемнить картину, обманув Козлова и членов районной комиссии. То вы все отрицали, то начали меня обвинять в том, что я сею смуту и возвожу напраслину, а сейчас стали на еще более глупый путь – пытаетесь ребят заставить свидетельствовать против меня. – Камеко впервые меня слушал, не перебивал. – Так вот. Первая жалоба, которую я зарегистрировал – жалоба 2 группы. Я не хотел ее включать, но мне написали учащиеся, что их вызывают и допрашивают, пытаются заставить сказать, что я подбивал их на жалобы.
       Вы подсылаете Ненадовича. Кого вы избрали для этой роли? Двурушника? Он мне говорил что я молодец, что выступил против вас, хвалил за смелость, говорил, что вас давно надо было разоблачить. Жалел, что он не в партии: «У вас там все подхалимы – замкнутая каста, - говорил мне, - я бы разоблачил всех. Вы сами виноваты, что не хотели меня принять». Сначала он это говорил мне, а потом побежал предупреждать вас, что видел меня с девочкой и слышал что я ее натаскивал как выступать с критикой. Вы этому предателю поверили и поручили еще выявить кто подбивал учащихся, поручили раскрыть сеть заговора между мной и учащимися. Но вышло не так как вы хотели. Ребята написали мне жалобу о том, что их допрашивал Ненадович.
       Вторая жалоба, которую я включил, касается вскрытия писем учащихся. Учащийся жалуется, что у него вскрывают письма. Это пока жалоба одного ученика. Третья жалоба – Степанова на Бутовскую.
       -   А Завальный, оказывается, не подписывал ваших актов?! – полувопросом сказал Камеко.
       -   Он подписал, только не тот, в котором вы его с Бутовской обвиняли. Он прибегал ко мне весь дрожа и я подтвердил, что он не при чем. Напрасно на человека так напустились.
       -   А кто подписал акт обследования вместе с вами?
       -   Юрковский и Живодер.
       -   Та-а-ак!... – многозначительно бросил Камеко.
       Теперь держись Живодер! Юрковский свое получил – его отцу донесли, что он связался с кляузником Гельфандом и строчит жалобы. А еще доложили – он связался с сотрудницей Артеменко – разбивает чужую семью и прочее.
       Я выдержал паузу, в течение которой мы оба думали о своем, и затем добавил к сказанному мной ранее:
       -   За мной установлена слежка. Особенно усердствует Назарова. Она подслушивает разговоры, подглядывает. А девочкам 15 группы она сказала:
       -   Вы разоблачены! Все оказалось, что вы писали, неправдой! Теперь вам попадет. Лучше признавайтесь кто вас учил сами, а то вас всех повыгоняют. Вы теперь попались.
       (Девочки мне об этом написали).
       -   Можно было вам решить все эти вопросы со мной, - зло выпалил вдруг Камеко. – Зачем вы довели до партконтроля? Что я вам сделал, квартиру не дал?
       -   И квартиру. Дали бы, уже давно оставил это училище.
       -   Вам в другом училище не дадут. А я подумаю.
       -   А уволить вам меня не удастся.
       -   Я и не думаю вас увольнять, - сказал Камеко, - Но я подумаю, что мне предпринять против вас. Пусть только кончится эта комиссия! А я как-нибудь выкарабкаюсь из этого. Валерию придется снять.
       -   Я не думаю вас топить, - сказал и я. – Если бы я хотел этого, я бы выставил более серьезные обвинения, а они  у меня есть.
       -   Я вам плохого не делал, - оправдывался Камеко. – Кроме квартиры ничего плохого. Даже выручал не раз. Вот была инспектор из райкома партии, я послал ее к Жанне, а не к вам, так как на вас не надеялся. Хотел сделать доброе дело, спасти вас от опасности.
       -   Спасибо, но я в этом не нуждаюсь.
       -   У меня были конфликты с Левых, но мы нашли потом общий язык. Он меня понял. А вы поплатитесь за свои действия. Мы докажем всё. И выпивки преподавателей, и то, что вы рубль вымогали у Дрозда и другие вещи.
       -   Вы на учащихся не рассчитывайте, - предупредил я его. – Они меня любят, уважают.
       -   Да, вы их подкупили фотографиями и тем, что хватали их за грудки – они это любят! У меня есть доказательства, письменные показания выпускниц и тех, что еще учатся, о том, как вы прижимаете их у себя в кабинете!
       -   Что за глупости вы говорите! Кто поверит этой галиматье! А насчет фотографий – опоздали, было время, когда вы меня могли прижать, хотя и парторг Назаров и все этим занимались, но теперь поздно.
       -   Я жалею, конечно, что пожалел тогда вас... – выдавил из себя Камеко.
       Но меня он не жалел, если бы у самого не было рыльце в пуху. За всю мою работу здесь не было случая, чтобы Камеко хоть раз был чист, не запятнан махинациями и жульничеством. Даже выделенные для показухи дежурные мальчики пишут в своих отчетах, что махинаций никаких не было, и директор этим бравирует, мол, самостоятельно писали, никто их не учил, а значит это настоящий контроль, зоркий страж интересов учащихся.
       На самом деле мальчиков-дежурных держат в столовой на побегушках, они не могут контролировать закладку и раздачу продуктов, так как их загружают всевозможными поручениями – от нарезки и раздачи хлеба, до переноса грузов. Если бы это были настоящие стражи, они бы обнаружили хотя бы одну небезынтересную деталь: отдельную комнату в тылах столовой, где кушает (и зачастую пьянствует директор со своим шофером Виктором) бесплатно, старший мастер, и другие «персональные стипендиаты». Они бы обнаружили, что на четырех человек выдают борщ с одной ложкой сметаны, тогда как полагается четыре, да и мало что они могли бы обнаружить!
       Конечно, они не знают о тайнах кулинарии, о том, что директору завозят продукты на дом, о том, что сметана и молоко целыми бочками лежат на складах, а потом разбираются по домам. То же можно сказать о масле, мясе и других продуктах. Вот почему директор охраняет столовую, а столовая директора. Круговая порука! Так во всем. И на складах и в других местах. Если бы сюда основательную ревизию – она бы раскопала такую бездну, такую клоаку, что можно прийти в ужас.
       Между прочим, мне девочки сообщили, что Назарова врывается к ним в комнату, если они что-нибудь пишут, хватает со стола записки или письма, все, что оказывается на виду, и бежит с этими записями к директору. Он, очевидно, поручил ей перехватывать жалобы и записки, которые они мне пишут. И она старается, как может...
       Он меня пытался – уже слабыми аргументами – напоследок припугнуть чем-то.
       -   Я думал, серьезный человек, дети есть, глава семьи, не пойдет на риск. – Это он обо мне так лестно думал!
       Я ему на все предупреждения и угрозы ответил, что в случае надобности не остановлюсь на пол дороге – пойду до конца. Есть газеты, есть другие места, куда можно обратиться.
       -   Вы думаете, что я писал жалобы девочкам? Уверяю вас, я написал бы лучше. Я сумею написать, если придется. Я, быть может, сказать не умею все, что нужно, но если напишу, – то ничего уже не упущу!
       -   Вы не умеете сказать? Умеете. Я в этом убедился.
       -   Так знайте, что я не все сейчас выложил, я про запас немало оставил, главное оставил. Второстепенное выложил. И чем больше мне будут пакостить – тем больше я буду выкладывать. Не думайте, что я такой простак, что не оставил себе запасного хода. Я всегда могу написать в газету и у меня с собой есть доказательства.
       -   Я знаю, что не простак, знаю, что не перед чем не остановитесь, - подтвердил Камеко.
       -   И ребят я не вижу, и девочек не подговариваю, не натаскиваю, - добавил я, - они мне сами все сообщают, как только их вызывают на допросы. Они мне письменно сообщают об этом. Бросают в ящик.
       Пришел директор железнодорожного техникума – председатель комиссии Новицкий. Камеко с новой яростью обрушился на меня при нем.
       -   Вы знаете к чему привели эти проверки? Он разложил всех учащихся, они никого не признают кроме него! Теперь ушла с производства целая группа. И это по его вине – он их толкнул на прогул.
       -   Я не знал до сих пор, пока вы меня не позвали, что 15 группа не пошла на работу. Сейчас 2 часа дня, а я здесь с утра. Надо было сказать мне раньше, я бы уговорил пойти на работу.
       -   Кто вы такой, - разъярился Камеко, - что я вам должен говорить?
       -   Если вы сами не в состоянии справиться, то я, как коммунист, хочу вам помочь. А сам я винтик – не больше.
       -   Ржавый винтик! – Выкрикнул Камеко.
       Председатель комиссии спросил почему группа ушла, почему отказалась работать. Я причины не знал, а директор заявил, что распустились они, видя мое покровительство, и обвинил меня в развале группы.
       -   Я видел девочек этой группы, разговаривал с активом. Там такие ребята, что и я позавидовал их активу. У меня в техникуме нет таких умных, положительных людей. Так что не думаю, что они это сделали без основательных причин.
       Камеко пытался опровергнуть это мнение, но вяло и неубедительно.
       Я сказал, что причину надо искать в политико-воспитательной работе. Камеко обрадовался возможности переменить разговор.
       -   Он не ладит с парторгом и замполитом, поэтому сваливает все на политико-воспитательную работу. Но кто должен возглавлять всю идейную работу? Преподаватель обществоведения!
       -   Я считал вас, - лицемерно возгласил он, - центром всей воспитательной работы. На вас, товарищ Гельфанд, возлагал я все свои надежды – у вас и образование высшее и знания...
       -   Так считали, что даже доклада мне не доверяли. Я готовил доклад по поручению парторга а у меня отбирали его перед самым собранием, говорили по распоряжению директора, который считает, что кроме него и парторга никто не может делать доклад.
       -   Что ж тут такого? – Заметил директор техникума. – Я тоже сам делаю доклады, или парторг.
       -   Я не напрашиваюсь. Надо было не давать мне доклады. Но если дали, – зачем отбирать, зачем подрывать мой авторитет и оскорблять недоверием?
       Мы все вышли. Инспектор пошел к замполиту, а я к себе. За мной следом поднялась Жанна и, улыбаясь, сказала:
       -   Я слышала, как вы там друг на друга кричали при инспекторе.
       Через 20 минут вся в слезах ко мне прибежала Лысенко.
       -   Я наделала глупостей, теперь пусть меня увольняют.
       -   Что вы наделали?
       -   Послала родителям трех девочек открытки, а группа в знак протеста не пошла на работу.
       -   И все?
       -   Нет, я еще допустила глупость, но не могу вам об этом сейчас сказать. Скажу в другой раз.
       Я ей сказал, что директор заявил, что ее уволит. Посоветовал не склонять головы, не брать все на себя. Сказать честно, что она не по своей воле шантажировала группу, а по приказу директора, тогда ее не тронут. Она вроде согласилась на это, но я не надеюсь, что не подумав, не побежит к директору и не передаст тому содержание нашего разговора, хотя бы для того, чтобы он ее уволил с хорошей характеристикой. Она подла и безвольна. Я ей не делал пакостей. Но она, подхалимничая перед директором, насолила мне немало. И теперь я не надеюсь на ее порядочность. Единственно чего я добился – она хоть бояться меня будет!
       Затем прибежал Ненадович. Директор ему «дал прикурить». Он был растерянным, выглядел побитой собакой.
       -   Зачем вы сказали директору, что я вас одобрял и хвалил? Я только одобрил с ваших слов ваши действия во время визита Козлова, но затею с жалобами не одобрял...
       Но я ему еще подбавил жару. За все его подлости отплатил, и обещал, что если он будет повторять, то у меня есть для него хорошее лекарство – жалобы мальчиков, которых он допрашивал.
       -   На подлость буду отвечать двойной подлостью, - сказал я ему на прощание.
       -   И почему они вам все рассказывают? – Изобразил удивление этот подонок.
       -   Потому, что уважают. - Ответил я.
       -   Нет, тут что-то другое. – Задумчиво пролепетал Ненадович, и молча, нагнув голову, удалился.
       Затем прибежала Бутовская.
       Накануне перед планеркой, которую созвали совместно с преподавателями и мастерами, во вторник, за день до этих событий, ко мне подошел Степанов Александр Андреевич – мастер 8 группы (это подлейший человек и не напакостить кому-либо он не может, а в данном случае он делал пакость Бутовской).
       Он показал расписку на 19 с лишним рублей за июль месяц 1964 г., принятых от учащихся на профсоюзные взносы.
       -   Уже год Бутовская мне не отдает ни денег, ни марок, - сказал Степанов, - что мне делать?
       -   Пишите жалобу на имя группы содействия партгосконтролю.
       -   Как писать? – спросил Степанов.
       -   Идемте, - позвал я его, посадил в учительской, и он написал.
       Это был самый благородный поступок в его жизни. Мне не верилось, что он напишет. Я боялся, что еще передумает, что отберет, написав. Он и вправду сказал:
       -   А может это будет подлость? Может для вас будет лучше, если я подам председателю комиссии сам?
       -   Нет уж, давайте мне. Не беспокойтесь, я все сделаю.
       На другой день в среду Бутовская была выходная. Я искал ее, чтобы показать жалобу, но она не пришла в училище. В четверг пришла поздно, – я опять ее не нашел.
       Ко мне заглянул часа в 3 председатель комиссии, мы говорили с ним недолго. Он решил встретиться со мной в другой раз, так как я должен был идти на субботник и он советовал идти, чтобы я не навлекал на себя лишних наговоров.
       В разгар нашей беседы вихрем ворвалась ко мне в кабинет Бутовская:
       -   Вы меня звали?
       Я сказал, что хотел предупредить ее, что на нее поступила жалоба от Степанова, по поводу присвоения ученических профвзносов. Председатель комиссии слышал наш разговор. Бутовская, увидев жалобу, побледнела, и с улыбкой, вызванной растерянностью и потрясением, мяла ее в руках. Он брала у меня жалобу, читала, возвращала, читала опять, хотела спрятать, но вспомнив о председателе комиссии, возвратила. Потом раза три повторялось все снова.
       Вдруг ее осенило:
       -   Побегу в постройком – там документы о том, что я сдала деньги. Даже не я, а девочки отнесли деньги туда. – и она побежала очертя голову искать себе оправдания.
       Словом, забегали, крысы, хотя корабль еще не тонет.
 
11.04.1965
       После ухода председателя комиссии я пошел на работу во двор мальчукового общежития. Ребят 8 группы еще не было, я зашел к ним в комнату. Они выражают недовольство бытовыми условиями и ждут комиссию, чтобы рассказать о своем житье.
       Комната напротив – 12 группа. Туда прибежал Клочко и стал у входа, чтобы меня не пустить. Он боится, чтоб я на него не собрал материал у группы. Он прислушивался к моему разговору с учащимися, мечась по коридору, проявляя излишнюю прыть. Чтоб усмирить его беспокойство, я вышел на улицу.
       Пришла Николаенко. Мы с ней беседовали около ребят 9-10 и 11 групп, когда появились члены комиссии. Бородавкин их сопровождал. Там был Малов и директор техникума. Их повели в корпус № 8. Они пробыли там минут 20, не больше. Я думал, что там ничего не обнаружили. Но в пятницу мне рассказали мальчики 1 группы, что с ними разговаривали члены комиссии. Они только пришли в общежитие и встретились с членами комиссии, рассказали о плохих культ-быт-условиях. Их спросили, когда увидели 1 лампочку, вместо пяти, на комнату:
       –    Это на 25 свечей лампочка?
       –    Да! – ответили мальчики.
       Замполит поспешил опровергнуть:
       –    Это на 75 свечей!
       Тогда ребята выкрутили лампочку и показали: 25! Словом, заврался. Все они врут и всех их разоблачают, уличают во лжи.
       Вернувшись в училище, я увидел трех девочек с 15 группы. Их вызвал директор, они дожидались в коридоре у его кабинета.
       Я сказал им:
       –    Пойдемте ко мне!
       Мы как заговорщики быстро пробежали в политкабинет.
       –    Нам директор запретил к вам ходить, сказал, чтоб шли только к нему.
       Мы взаимно выяснили много интересующих нас вопросов.
       Они спросили:
       –    Правда, что они знают, кто писал жалобу? – Их запугали тем, что уже все известно.
       Я успокоил их, что это ложь.
       Они рассказали, что у них ищут в чемоданах, обыскивают одежду, вырывают из рук записки, установили настоящую слежку. Валерия послала письма домой. Допрашивали девочек главным образом на предмет кто им помогал писать жалобу (узнаю руку директора! Он мне говорил, что писал взрослый, так как стиль хороший), и откуда они узнали про 25 % - об этом, последнем, девочек допрашивали не один раз – директор и вся остальная свора.
       Валерия – пешка. Это он Валерию напустил на группу, а теперь уволить хочет. Но и Валерия хороша, мерзавка, - она про фотокарточки сказала, что я девочек фотокарточками подкупал. Теперь ей досталось – и поделом! Пусть плачет, если не хотела умнее быть.
       Девочки разъехались по домам и три дня их нет в училище. Камеко думает спихнуть все на Валерию – есть жертва. Но он и меня не забывает, – это я подстроил своими проверками и разборами жалоб: «девочки обнаглели».
       Камеко самоуверен до глупости. Он думал, что забастовка 15 группы будет свидетельствовать против меня и сказал председателю о том, что группа разбежалась. Бывает же такое – первый очковтиратель на весь Союз вдруг разоблачает себя сам! Теперь этого факта не скроешь. Прибавилось еще одно разоблачение: на глазах комиссии разбежалась в училище целая группа. Такой скандал! Девочек спросят почему не пошли на работу, - они объяснят, раскроют, как их третировали все это время.
 
12.04.1965
       Валерия не унялась. Опять она улыбается. Опять строит козни, шушукается с Назаровой полупоказом легким. Видно ей директор пообещал замять дело, если она будет действовать против меня до конца. Девочки мне обещанных жалоб не несут. Они говорили, что напишут про письма что у них вскрывают, про то, как их запугивают, дергают, допрашивают.
       Сегодня вызвали отца Колесник. Продержали его у Ненадовича целый день. Не знаю о чем они ему говорили. Вызвали с работы и девочку, - я зашел к Ненадовичу в кабинет и увидел ее с отцом под перекрестным огнем мастеров.
       Вечером вызывали еще трех девочек к директору, но он двоих отослал, беседовал только с Жигир. Она должна со мной встретиться у автобусной остановки в 6 часов и рассказать мне подробно обо всем. Сейчас они пошли в баню, еще почти два часа до нашей встречи.
       Я не знаю каково положение Камеки (директор техникума у меня вызывает сомнения: свой своего не обидит, он может, если по-директорски посочувствует Камеке, смазать картину). Во всяком случае, Камеко злой и подозрительный сегодня.
       Шли все в ДК на просмотр кинофильма об атомной бомбе. Я стоял в вестибюле и ждал преподавателей. Камеко подошел и спросил:
       -   Чего вы здесь стоите? (только-только прошла 15 группа, и он боялся, что я с ними буду говорить).
       Ответил:
       -   Жду учителей.
       -   Идите в клуб, нечего ждать! – приказал он.
       Я не послушался. Он тоже остановился, пока не вышли учителя, а увидев их, быстрым шагом ушел вперед.
       В кино он стоял возле меня, следя, чтоб я не подсел к ученикам.
       В коридоре целый день бегает, как крыса, – патрулирует – Назарова, он подзывает ее:
       -   Танечка! – и о чем-то нашептывает ей.
       Даже в столовой он не удержался от хамства: когда я дал талон и мне Карасиха стала наливать суп, подошел и приказал:
       -   Никому не отпускайте! Подавать только ученикам! – и, проходя, «зацепил» меня локтем в бок, так был зол!
       Юрковский дает отбой. Он сторонится меня, старается не встречаться. Видно отец ему давал накачку. Он теперь даже защищает директора кое в чем, оправдывает хозяйственную неразбериху, злоупотребления с лампочками, утюгами и радио.
       Николаенко рассказывает, что приходила жена Юрковского, жаловалась, что он не бывает с семьей, зарплаты не дает, гуляет где-то с Артеменко, где их видели в ресторане и т.д.
       Видно там уже тоже успел напачкать директор.
 
13.04.1965
       Вчера ко мне забежали Фисенко и Колесник. Девочек продолжают терзать. Уже устраивали экзекуцию учащимся Фесенко, Жагир, Деркач, Злочевской, Зайченко, Волобусовой, Колесник. Всем девочкам послали на дом открытки, – вызывали родителей, грозят выселить из общежития.
       Рассказывают, что натравливали одних на других, сплетничали, запугивали, стараясь внести разлад в группу.
       Директор вызывал вчера Жигир, поставил ей условие: во всем сознаться, иначе выгонит ее из общежития. Затем вызвал двоих – Фесенко и Колесник, промучил их всех полдня у своего кабинета, отобрал снова из трех одну Жигир, а тем сказал, что говорить с ними не будет. Жигир дал срок до 10 часов  сегодняшнего числа подумать и сказать кто их научил писать жалобы, помогал им, сказал им о 25 %, кто у них зачинщик, кто переписывал, кто составлял и т.д. Сегодня в 10 часов Камеко ее опять вызывает. Он, очевидно, считает ее слабой, больше поддающейся на испуг. Вот он за нее взялся...
       Девочки обещали мне все рассказывать, ставить в известность обо всех допросах, на которые их вызывают. Но видно их держат в общежитии, не пускают сюда – они не пришли сегодня, хотя обещали забежать, рассказать о состоявшемся разговоре.
       Деркач и Жигир рассказывали, что их всех вызывали поодиночке в комнату мастеров и там всем скопом допрашивали, заставляя по 4 часа стоять на ногах: кто помогал, кто зачинщик?
       Мастер Лысенко заставляла признаваться их в том, чего не было. По требованию директора, она их уговаривала признаться, обещая, что устроит в техникум, пошлет на курорт, поможет материально. Девочки молчали. Тогда она перешла к угрозам и шантажу: говорила Злочевской, что Жигир уже во всем призналась «за техникум», что ей, Лысенко, уже все известно, и показания которые даст Злочевская нужны постольку-поскольку, но, если она не расскажет то, что ее спрашивают, - ее выселят из общежития, будут судить и техникума ей не видать.
       Не сознавшаяся Злочевская выходила после этой накачки злая, ненавидя «предательницу Жигир», рассказывала о ее продажности девочкам и те не разговаривали с Жигир целую неделю, пока не выяснилось, что она ни в чем не виновата.
       Так продолжается долгие месяцы. В последние дни (с понедельника) издевательства над девочками приняли особенно острый характер. Их таскают по кабинетам со звериной жестокостью, от них вымогают признаний, их пугают страшными карами, угрожают роковыми для них последствиями в будущем за их жалобу и молчание. Директор, Лысенко и другие мастера обещают девочкам: а) плохие назначения, б) пониженные разряды.
       Девочки сказали, что хотят написать жалобы мне о том, как их мучают допросами, о том, что у них вырывают письма и делают обыски. Они просили, чтобы я пришел пораньше, до ухода их на работу, и они мне передадут написанное.
       Я пришел в 7.15. Назарова спустилась вниз с третьего этажа, хотя там у нее прорвало кран, и вода заливала общежитие. Я для нее большее наводнение, чем вода лопнувшего водопровода. Она забыла все другое и караулила меня в вестибюле, вертелась юлой на одном месте, бегала и суетилась у входа, стараясь не пропустить ни одну девчонку наверх. Но я вышел к ней, спросил время, а Деркач, воспользовавшись тем, что она отвернулась и побежала на второй этаж, отдала жалобу.
       Жалоба оказалась худосочная, по сравнению с тем, что мне девочки рассказали. Там ни слова нет ни о подкупах, ни о угрозах, которыми у девочек «вырывали признания», но факт допросов девочек в жалобах отражен. Обещали принести копию, но не принесли, видно побоялись.
       Девочки других групп совсем напуганы происходящим и не решаются даже со мной разговаривать. Только громко меня приветствуют, одобряют, но предпочитают держаться в стороне. Даже 6 и 7 группы, где было больше всего недовольств общежитием - молчат. Правда, зеркало у них поправили. Радио и утюгов не дали, но они примолкли теперь.
       Сегодня попался на крючок Клочко.
       Учащийся 12 группы Беспятый принес мне жалобу, что он, мастер группы, присвоил часы учащегося, стоившие 22 рубля, еще в апреле 1964 года и не отдает. Об этом знает директор, обещал помочь Беспятому, но не помог. Клочко как узнал о жалобе, развопился на всю столовую, хотя я ему сказал об этом тихо.
       -   Вы разжигаете все! – кричал он на меня. – Это не ваше дело! Это не моральная сторона, а административная! Директор знает об этом, а вам нечего вмешиваться! Я отдам ему деньги! Они сами у меня украли! И т. д.
 
16.04.1965
       Позавчера передали телефонограмму от Козлова, чтобы я явился на семинар групп содействия райкома. Мне предложено подготовиться к докладу по обмену опытом работы. Директор как раз пришел и слышал все. Потом говорили с ним. Он сказал Нелле, чтоб держала трубку, сам побежал к себе, крикнул, чтоб в канцелярии трубку положили и стал говорить из своего кабинета, чтоб я не слышал.
       Это должно быть 16/IV в 2 часа дня. Сегодня же семинар пропагандистов в 2 часа дня, сегодня же секция преподавателей обществоведения в 3 часа дня, сегодня же партсобрание по итогам проверки в 2. Словом, 4 мероприятия в разных концах города, на которых я должен быть.
       Я решил съездить в райком в отдел пропаганды – предупредить, что не буду; к Козлову – сообщить, что на то время, когда семинар, - у нас намечается партсобрание, но узнал новое о том, как преследуют девочек за жалобы.
       Они прибежали ко мне и сообщили: 1. У них забрали проездные билеты. 2. Наметили 6 предполагаемых «зачинщиков» выселить из общежития. 3. Пригрозили всем, что напишут плохие характеристики, дадут плохие назначения и пониженные разряды. 4. Вывесили объявление о назначении на 16/IV, то есть во время партсобрания – меня не будет, а будут беспартийные мастера, воспитатели, коменданты и помпохоз, в 3 часа дня комитета комсомола, на котором будет разбор персональных дел всех девочек 15 группы! Несколько наказаний сразу за одну, причем спровоцированную самим директором, «провинность». 
       Они не пошли на работу, когда у них отобрали проездные билеты. Это также вменяется им в вину. Но 3-4 группа почти 2 года не ходит на работу и на занятия. Об этом директор никому не сообщает. Были случаи, когда группа не ходила на работу по 3 месяца подряд! И шито-крыто. Их не разбирали на комитете комсомола, а 15 группу задумали разобрать. За ними установили шпионаж, у них вырывали записки (Назарова), перерывали чемоданы, делая обыски (Бутовская), вскрывали их письма и читали, против их воли. Допрашивали, чуть ли не пытали – это ведь тоже своего рода пытка: по несколько часов держать поодиночке и всем скопом, под перекрестным допросом 10 и более мастеров, набросившихся на несчастную девочку.
       Их вызывали к директору – Шинкаренко, Жигир, Злочевскую, тот называл их хамками (Шинкаренко), обвинял в подрыве дисциплины в училище, говорил всем, кого вызывал: - я выгоню Бутовскую, Лысенко и Шаульскую, потом вас всех повыгоняю! 
       Бросал им в лицо жалобы: - Вот они ваши жалобы! Тут есть и такие, про которые еще никто не знает! Ну что, вам мало? Пишите еще!
       Он вызывал к себе многих, почти полгруппы, но разговаривал с некоторыми. Остальные несколько дней подряд (к работе они не допускались) проторчали с утра до вечера под дверями директорского кабинета, в смятении и страхе, не зная, что их ждет.
       Я был так потрясен услышанным, что решил немедленно ехать к Козлову, рассказать ему обо всем.
       Приехал – у него совещание. Я сказал коротко о том, что у нас преследуют за критику, что мстят и выискивают зачинщиков, и о комитете комсомола сказал.
       Он взял трубку, позвонил. К телефону подошел завуч. Козлов передал ему, чтобы немедленно отменили комитет комсомола.
       -   Что такое ваш Камеко себе думает? Разве можно такое делать, пока еще комиссия работает и расследование не окончено?!
       Я поблагодарил и ушел. Наутро я сказал девочкам, что их не будут обсуждать, потому что райком запретил. Они обрадовались, но ... преждевременно.
       Уходя домой, я заехал опять к Козлову, рассказать о причинах ухода девочек: у них отобрали проездные и проч.
       Он спросил:
       -   Комитет отменен?
       -   Не знаю, - ответил я. – Утром объявление еще висело (это была полуправда. Я не смог проникнуть в столовую и посмотреть, сказал на всякий случай, а в душе был уверен, что Камеко не решится проводить комитет). Каково же было мое изумление, когда утром узнал от мальчиков, что комитет был и что нескольким девочкам объявили выговор. Я просто остолбенел от потрясения.
       С трудом дождался обеда, когда пришли девочки с работы, попросил одну с 5 группы узнать, есть ли уже 15, и, если есть, позвать кого-либо из них ко мне. Девочка вернулась, сообщив, что они все спят, сейчас придут. Я подождал минут 10 – не приходят. Тогда рискнул сам пойти к ним.
       Они попросыпались, кое-что мне рассказали: директор сам вроде не хотел, чтоб их наказывали, но он хитрый, специально так делал. Он показывал нам бумажку, запретил Бутовской проводить комитет, а она, дескать, не послушалась. Выносили самые строгие взыскания, но директор предложил – просто выговор.
       Я немедленно поехал к Козлову, сказать, что комитет все-таки провели, о чем я узнал только утром от мальчиков.
       Козлов ответил, что девочек наказывали не за жалобу, а за проступок невыхода на работу. Камеко был у него и сказал, что на комитете обсудят только невыход на работу.
       Я вышел опечаленный, растерянный. Если даже Козлов бессилен перед Камекой, то, видимо, Камеко выйдет сухим из воды, ему эта проверка не страшна.
       Все делалось не так, как надо. Во-первых, вдруг комиссия срочно свернула всю свою работу. Намечено не собрание сотрудников, а узкое партийное собрание, где комиссия доложит результаты проверки.
       Что такое наше партсобрание я уже на себе испытал не раз. Это бессовестное сборище подхалимов. Они могут не моргнув глазом сказать любую ложь, проголосовать за любое неправое дело, обвинить кого угодно в чем угодно. И я не один раз был без вины виноватым в результате ложных показаний и обвинений членами нашей парторганизации.
       Во-вторых, собрание почему-то назначили на день, когда должен был состояться семинар партконтроля, где мне предстояло сделать доклад. Я сказал об этом Козлову и тот разрешил мне не ходить на семинар, чтоб я мог быть на собрании.
       Но у директора умер тесть. Собрание перенесли.
       Партсобрание состоялось в понедельник. Я не ожидал от него ничего хорошего. Новицкий со мной разговаривал сдержанно, чувствовалось по его обращению и действиям, что он настроен недружелюбно.
       Мои опасения не только оправдались, но и превзошли ожидания. Во-первых, Новицкий, выступая против меня, потрясал Уставом партии, чтоб наглядней пояснить, что я нарушаю его, ведя себя нетактично по отношению к парторгу Бутовской. В качестве примера привел жалобу Степанова и мусолил рассказ о том, как я ей об этом сообщил, осудил меня за то, что я вообще принимал эту жалобу, подрывающую престиж парторганизации. Жалобу на парторга! А затем пустился доказывать, что Бутовская вовсе не была профоргом, зато Степанов – казначей, он фактически и отвечает за все. Не ему жаловаться, а ему отвечать. Так замазал он преступные действия Бутовской – присвоение ученических денег, или преступную по меньшей мере халатность: в течение года не отчиталась, не справилась куда делись эти деньги, почему нет марок.
       Меня, зато, обвинил во всех смертных грехах. Досталось и директору, и Бородавкину, и Бутовской. Но мне наравне с ними. Я оказался соучастником всех их преступлений. Разоблачение мной всех безобразий, Новицкий представил злопыхательством. Он сказал:
       -   Нам нельзя радоваться недостаткам, надо с ними вести борьбу. Чем меньше их есть, тем лучше мы работаем, а тов. Гельфанд рад, что их много, ищет, обостряет. – В таком стиле выступал он против меня.
       Хорошо выступил Манько. Он благородный человек и я ему благодарен за объективность. Он обнаружил, что безобразий в месткоме хоть отбавляй. Отметил отсутствие документации за 2 года, нарушение порядка очередности и т. п.
       Когда комиссия доложилась, директор сказал:
       -   А вы нам не даете сказать?!
       Новицкий разрешил. И тогда пустилась в атаку спущенная Камекой свора. Набросились на меня, как бешенные: хватали за икры, кусались исподтишка, плели кому чего не лень. Из всех присутствующих молчали только Завальный и Халепа. Остальные, будто соревнуясь кто больше и чернее грязи выльет, валили на меня, что только приходило им в головы. Особенно усердствовал Краснобаев, добиваясь обвинений меня в поджигательстве:
       -   Надо отметить в решении кто подстрекал девчонок, - без конца твердил он Новицкому.
       Самое мерзкое выступление было у Живодера:
       -   Я член группы, я знаю все и могу рассказать. Гельфанд сам себя выбрал председателем группы. Он собрал нас всех и заявил: «Я председатель, а вы члены группы!». Его никто не выбирал, - он сам себя назначил. Потом он начал действовать: взял меня и Юрковского, повел в общежитие девочек, потом вынул заранее подготовленную жалобу, акт, и заставил нас расписаться. Я не был согласен с актом, я был против жалобы, но Гельфанд меня заставил. Кроме того, за все время он ни разу нас не собирал, не знакомил с поступающими жалобами, а останавливал на улице и заставлял выслушивать.
       Между прочим в субботу было совещание сотрудников всех училищ района по вопросу обследования районной комиссии. Это было как раз после того, как я рассказал Козлову о намечающейся расправе на комитете комсомола. Я зашел и в отдел пропаганды, где была эта женщина, которая делала доклад. Она меня выслушала сочувственно и в своем докладе хлестанула Камеку и парторганизацию за зажим критики. Как удачно я выбрал время для разговора, хотя и не знал, что она докладчица. А рассказал ей то, что у меня наболело. Ей материал для доклада добавил, а нашим «деятелям» еще один камень на сердце. Шутка сказать: ославили их на все трудовые резервы. Хвастуны теперь поприжмут хвост – слишком много пыли ими пущено вокруг. Камеку считают либералом, демократом, мягким добрым человеком – о нем, очковтирателе, были кругом неплохого мнения. А как он крут, самодурен и груб – никто не знает. Теперь завеса приоткрылась чуть-чуть и люди узнали каков он на самом деле – король остался без покрывала и стало видно, что тело его в зловонных язвах.
       На партсобрании была сделана последняя попытка взять реванш за все неудачи, обрушившиеся на эту свору в связи с проверкой, проинспектировавшей только малую часть их преступной деятельности.
       На партсобрании меня основательно избили и мне было горько, что так есть, что так может быть и в дальнейшем, что эти «коммунисты», представляя лицо парторганизации, говоря от ее имени – называют себя общественным мнением, им верят и с ними считаются.
       Я решил поговорить с шефами так, чтоб они меня поняли. Ночь не спал, думал, как это осуществить. С Новицким говорить бесполезно – он ко мне неприязнен. Теперь понятно, почему он избегал разговора, встречался на две-три минуты, поддерживал Камеку, если тот на меня нападал. Раньше я думал что только из своей директорской солидарности. Ведь он поддержал Камеку, когда я сказал о докладах на торжественном заседании, которые мне не доверяют. Он тогда сказал, что сам никому не дает читать на торжественных и т. д.
       Камеко ему при мне похвалился, что входит в комиссию райкома партии, которая проверят Шинный завод. Он намекнул тогда таким образом: «Сегодня вы меня, завтра – я вас».
       На партсобрании он, между прочим, заметил и такое:
       -   Вы помните, как вам в свое время пришлось из-за пустяка пострадать?
       После партсобрания члены комиссии, как они об этом нам сказали, пошли побеседовать с девочками 15 группы, узнать причины их невыхода на работу.
       Утром я приехал в училище в половине восьмого, чтоб встретиться с девочками. Я их встретил уже на улице и провожал до самого завода, где они проходят практику. Они рассказали, как прошел разговор с комиссией, как разоблачили директора, Бутовскую и других, кто их допрашивал. Но, видимо, они кое-где вспоминали и мое имя, так как впоследствии это было отражено в проекте решения комитета партгосконтроля. Там указывалось, что я вовлек учащихся в разбирательство недостатков быта в училище.
       Девочки мне сказали, что Манко, кому я обязан всей этой кутерьме с проверкой, работает в механическом техникуме. Я очень хотел с ним повидаться, но не знал где он работает. Сразу после моих занятий я пошел к нему: имя, отчество его сказал на собрании Новицкий, так что я теперь знал кого и где мне искать. Мне повезло: я застал Ивана Николаевича Манко в учительской. У него было 20 минут свободных. Я успел ему все рассказать о нашей обстановке, объяснить причину оппозиции мне на партсобрании, поделиться с ним своими сомнениями, привлечь его на свою сторону. Он сказал:
       -   От вашего выступления на комитете будет многое зависеть. Подготовьтесь как следует, продумайте что вам сказать. Не мельчите, – говорите существенное, главное. Он порекомендовал переговорить также с Новицким и Козловым. Я его попросил просмотреть тезисы моего выступления до комитета, он согласился, пообещал прийти раньше.
       Новицкого в техникуме не было, мне сказали, что он в райкоме партии. Я обрадовался, решил, что это лучше – увидеть их сразу вместе. Но, к сожалению, кроме Козлова и Новицкого там были другие. Они все набросились на меня, а Новицкий окончательно меня убил своими аргументами, что коллектив меня не поддерживает, что я повел себя по отношению к нему бестактно, вырвав у него из под носа поданную ему жалобу, злорадно объявив Бутовской при нем, что на нее подана жалоба, обвиняющая ее в присвоении ученических денег.
       Он говорил неприязненно обо мне. Я сказал только, что жалею, что не успел с ним поговорить, у него бы было другое мнение. Но ни Козлову, ни Новицкому со мной говорить не хотелось. Козлов даже спросил меня, когда я открыл дверь: «Чего вы пришли?» и когда я ответил «Поговорить», - предложил подождать, пока они обсудят проект решения и позовут меня.
       Новицкий явно настроил Козлова против меня. Да и Сысоев, он тоже мне старался насолить своими репликами, вроде «Вы никому не даете говорить, перебиваете всех».
       Когда я сказал о нашей парторганизации, что там одни подхалимы и что директор распределил им роли, Новицкий заметил, с угрозой:
       -   Как вы можете говорить так на целую парторганизацию! Факты у вас есть, доказать сумеете? Нет? Так зачем вы об этом заявляете в таком ответственном месте! Против вас весь коллектив пошел, и пошел потому, что вы не те цели преследуете, что нужно!
       Козлов же сказал мне самое горькое, что я боялся от него услышать, когда  я напомнил, что теперь меня обязательно не выберут в партгосконтроль:
       -   А вам что? Вы не можете обойтись без этой должности?
       Я понял, что ему я не нужен, он вполне обойдется без такого разоблачителя, как я. Ему внушили обо мне нелестные мысли и он больше верит Новицкому, чем мне. Ушел я от них еще больше удрученный, чем с партсобрания. Теперь все зависело только от моего выступления. Надо было быстрее ехать домой, готовиться.
       Но времени не хватило. Я только успел покушать и переодеться. Пришлось отложить свои тезисы, важнее было приехать на полчаса раньше, чтобы встретиться с Манко.
       Он уже сидел на комитете, и я решил пока наши не пришли и у меня остается время, пойти на 2 этаж, пописать там немного. Присел к подоконнику, и кое-что вспомнил, записал.
       Когда спустился вниз – увидел всю нашу гопкомпанию. Они читали проект решения. Я попросил дать мне, но Камеко ответил:
       -   Там посмотрите. Это мне дали.
       Затем он передал Бутовской, затем Бородавкину. Когда я подходил чтобы прочитать из-за их спины, - они отходили, увертывались в сторону, не давая прочесть. И только потом, когда опять этот документ попал к Камеко, я попросил еще раз, и он мне дал. Оказывается, его дали для нашего ознакомления, а не одному Камеке.
       Долго ждали, пока нас не позвали на комитет. Наконец, всех четырех нас пригласили. Там опять сделал доклад Новицкий. Члены комитета сидели в президиуме на постаменте, возвышаясь над всеми присутствующими. Вела заседание энергичная прямая женщина, член бюро райкома, видно, завотделом пропаганды. Она бросала язвительные реплики в адрес Камеки, Бородавкина и Бутовской, разговаривала круто, обрывала выступающих резко. Новицкий на комитете выглядел принципиальней, чем у нас на собрании. Он делал меньше реверансов в адрес Камеки, больше отразил деятельность Бородавкина и Бутовской, реже задевал меня. И вообще, настрой был несколько иной, чем у нас на собрании.
       Потом дали выступить Камеке. Он обо мне почти не говорил, но оправдывался, защищался, старался принизить значение вскрытых у нас безобразий, доказать, что они мелкие и легко устранимые. Главную причину всех недостатков он видел в отсутствии единства действий у секретаря парторганизации и его заместителя:
       -   То, что они между собой не ладят, отражается на всей деятельности парторганизации, и это мешает вести всю идейно-политическую работу.
       Выговор строгий был у него в кармане. Проект решения был уже знаком нам. Поэтому Камеко решил отбросить личную полемику со мной (эту миссию он возложил на Бородавкина и Бутовскую) чтоб выгородить себя, смягчить наказание, вызвать сочувствие к себе: вот, дескать, как трудно мне работать, как крепко меня обидели проверкой.
       Он сказал:
       -   Я теперь не могу ничего делать. Учащиеся меня не слушаются. Такого еще не было, чтобы кто-нибудь у нас не пошел на работу, а тут целая группа девочек демонстративно ушла. Все это потому, что они знали: их не накажут. Проверка дезорганизовала всю работу в училище. Все бегут жаловаться, все ищут недостатки, не подчиняются, не выполняют требований. За 17 лет работы меня ни разу не слушали на бюро райкома, никогда еще не было такой проверки, как эта, не находили больших недостатков. Мы были на хорошем счету, у нас недостатков не обнаруживали.
       Женщина-председатель перебила:
       -   Это были не те проверки, что нужны вам. Мы вас достаточно знали, о вас немало нам докладывали, о безобразиях, которые у вас творятся!
       Камеко несколько стушевался, потом опять начал оправдываться:
       -   У меня только 2 жалобы, больше мне никто не показывал.
       Тогда его перебил Козлов:
       -   А вы говорили, что совсем никаких жалоб не видели! Пришлось мне подниматься наверх, чтобы убедиться, что вы о жалобах знали.
       Камеко на это не ответил, а стал опять просить о снисхождении:
       -   Строгий выговор для меня очень большое наказание. Я прошу учесть, что я не имел еще никаких взысканий.
       Женщина-председатель опять его перебила:
       -   Это еще слишком мягко для вас! Мы хотели вас отстранить от работы!
       А Козлов поспешил утешить несчастного Камеку:
       -   Строгий выговор не такое уж страшное наказание. Поработаете, – снимем. Но опять на комитете.
       Затем дали выступить Бородавкину. Тот начал плести галиматью о том, что учащиеся слишком много требуют, а преподаватель обществоведения вместо того, чтобы разъяснить им, что теперь все на общественных началах, сам подстрекает их к иждивенческим настроениям, учит:
       -   Вам все положено! Требуйте! Побольше требуйте! Вам все дадут!
       Я только сидел и покачивал головой. Женщина-председатель, видимо не зная, что я из этого училища, клюнула на мои жесты и сказала:
       -   Вы говорите такую чушь, что люди из других организаций, приглашенные на комитет, возмущенно пожимают плечами, слыша вас.
       Бородавкин еще кое-что промямлил насчет того, что я подстрекаю учащихся, учу их жаловаться, и умолк.
       Слово предоставили мне.
       Я, в отличии от наших ораторов, начал с удивления тем фактом, что парторганизация училища осталась в стороне, не замечала и не заметила, не вскрывала недостатки, которые обнаружила группа партгосконтроля. Даже во время работы комиссии все пытались скрыть недостатки, переложить вину на меня, особенно сам парторг Бутовская. У нас с Бутовской расхождения были на принципиальной основе. Я боролся с недостатками, старался их устранить, стремился к тому, чтобы были приняты меры по жалобам, а Александра Ивановна их не замечала, на мои сигналы реагировала нервозно, отвечая выпадами против меня.
       -   Всю работу она ведет единолично, фактически отстранив меня как заместителя парторга от руководства парторганизацией. Уходя в отпуск она не передавала мне своих полномочий, не ставила в известность о делах, документации. Даже накануне выборов, когда нужно было проводить избирательную кампанию, осуществлять выдвижение кандидатур в избирательные комиссии и агитаторов на избирательные участки, - она ушла, не оставив никаких рекомендаций и документов мне. Хорошо – помог директор: собрал коммунистов у себя в кабинете, помог оформить протоколы партсобрания.
       В затруднительное положение поставила она меня и перед райкомом партии, когда инструктор райкома т. Бида потребовал от меня протоколы партсобраний. Ошибки, которые я допустил, были непреднамеренные. Я первый год работаю председателем группы и многого не знал: я не знал, что надо писать планы работ и давать их на утверждение парторгу. Хорошо, мне помогли внештатные инструктора, семинары при комитете.
       Меня выбрали зампарторгом в октябре месяце. Парторганизация почти 2 месяца ничего не предпринимала для утверждения группы. Только после семинара, когда я узнал, что нужно делать, я приступил к работе. Прежде всего я раздал положения о партгосконтроле парторгу, заместителю парторга, мастерам и другим товарищам для ознакомления. Затем организовал Уголок партгосконтроля.
       Когда начали поступать жалобы, я сразу же ознакомил с ними руководство училища, я не держал их в кармане, а делал их достоянием всех ответственных за дела в училище товарищей. Группа работала впервые. Назаров и Бутовская известны. Неверно, что я самоизбрался, как об этом твердят некоторые товарищи. Меня вместе с группой из 5 человек утвердили на открытом партсобрании, причем, сама т. Бутовская указала, что я по положению являюсь председателем группы.
       Как мы реагировали на жалобу девочек 15 группы? Сразу же обратились к замдиректора (директор был в отпуске), к парторгу, профоргу, замполиту и другим товарищам. Завуч назначил заседание группы на 28/XII, ко дню приезда директора. Он сам при мне оповестил об этом старосту, комсорга и профорга группы.
       Я сообщил т. Бутовской - воспитателю, мастеру группы т. Лысенко, классному руководителю Шаульской. Несколько раз заходил в тот день к т. Камеко, однако он собрание не провел 28/XII, а провел его сам, почти месяц спустя 20/I-65, никого на это собрание не пригласив, никому не сообщив о результатах беседы с группой. После собрания он организовал нападки на меня.
       25/I-65 он и т. Бородавкин разносили меня на педсовете за то, что я вместо того, чтобы заглушить недовольство, поднимаю на щит претензии учащихся.
       2/II-65 меня критиковали на открытом партсобрании директор, старший мастер и другие лица за это же. С отповедью им выступили, кроме меня, Николаенко, Юрковский, Клименко. Они подтвердили правильность вскрытых недостатков, дополнили фактами, выявленными в общежитии ими самими. Но вместо правильных выводов руководство училища – тт. Камеко, Бородавкин, Бутовская и другие, приступили к репрессиям против девочек, написавших жалобу.
       Начались допросы, вызовы, выявления зачинщиков. По четыре часа держали девочек поодиночке в комнате мастеров, директор вызывал их к себе в кабинет, старший мастер допрашивал их у себя, замполит и парторг – у себя. Главная цель допросов – доказать, что жалобы писались под мою диктовку, что я настраивал их жаловаться.
       Я с учащимися не встречался. Мне становилось известно обо всем из писем, которые учащиеся бросали в этот злополучный ящик. Кто же вовлек учащихся в разбор недостатков, я или те, кто их вызывал и допрашивал?!
       О том, как действовать по контролю, что делать – мне подсказали нештатные инструкторы – т. Кучепатов, который посетил нас в декабре месяце и т. Манько, посетивший училище после того, как я не мог представить списки т. Козлову 19/III, так как группа развалилась – никто не хотел работать: боялись расправы.
       23/III-65 т. Манько дал мне ценные советы. Я впервые, после беседы с ним, составил план работы на весь учебный год.
       -   А положения вы не читали? – перебила меня женщина-председатель.
       -   Читал, - ответил я, - т. Манько попросил у меня жалобу и 2 акта обследования. Сам я их никому не показывал в райкоме, хотел устранить недостаток на месте, да, и, откровенно говоря, боялся, что мне попадет. Я знаю, что теперь мне несдобровать!
       Репрессии были направлены не только против учащихся. Вызывали к директору мастера 5 группы, чьи девочки разговаривали с тт. Новицким и Манко, вызывали Завального – коммуниста, который подписал акт обследования. Его так запугали, что он не знал, как доказать, что он подписал только акт о комсомольском прожекторе, а других не подписывал. Он позвал меня, и я его защитил, показав книгу.
       Вызывали других товарищей. Только меня несколько раз вызывал к себе директор. Очевидно, вызывали и Живодера. Я это подтвердить не могу, но иначе чем вызвано беспринципное его выступление на партсобрании накануне данного комитета, где он сам, осуществлявший проверку и возмущавшийся увиденными недостатками, теперь сказал: «Жалоба и акт обследования были подготовлены заранее. Я с ними был не согласен, не хотел их подписывать, но меня заставил подписать т. Гельфанд».
       Репрессии в той или иной мере были обрушены на всех, кто был причастен к проверкам. Так, двое преподавателей, подписавшие акты, были обвинены в аморальном поведении и сейчас вынуждены искать себе работу, чтобы оставить училище. Мастера группы т. Лысенко, которой надоело играть роль орудия репрессий в руках директора, которая заявила на планерке: «Хватит мучить девочек! Оставьте их в покое! Перестаньте делать глупости, настраивать их против!», директор грубо оборвал и приказал: «Сядь! Ты еще смеешь поднимать голос! Делай, что я говорю, не рассуждай лишнего!»
       Он ей накануне приказал отобрать у девочек проездные, написать письма родителям и запугать выселением из общежития, составлением плохих характеристик.
       Группа, несмотря на урезанный состав и отказ работать ее членов, выполнила много работы.
       Козлов перебил:
       -   Это нам известно, не надо об этом!
       Тогда я продолжил свое выступление:
       -   Неверно, что я прятал документы, держал их в кармане пиджака. Вначале, по неопытности, я так думал, что они должны храниться у меня. Но показывал я их всем, ставил в известность руководителей и общественные организации училища. И вовсе не злорадствовал. Вы имели ввиду, очевидно, меня, когда сказали, что обстановка в училище привела к тому, что некоторые злорадствовали по поводу недостатков. Я делал все возможное, чтобы их устранить на месте, боролся с ними, как мог.
       Учащихся я не натаскивал. Не я вовлек ребят в дела контроля, а те, кто вскрывал их письма, унижал человеческое достоинство, обижал, ущемлял материально, преследуя за жалобы, вызывал, допрашивал, хватал со стола письма, записки и нес к директору (Назарова).
       Я считаю, что нужно было правильно реагировать на критику, а не преследовать за нее, тогда и положение бы было другим. Удивляет меня, что коммунисты училища пытаются скрыть недостатки, а не вскрыть их. Что никто не дал у нас должной оценки тем безобразиям, которые обнаружены комиссией. Напротив, наши руководители пытаются преуменьшить эти недостатки, умалить их значение.
       Слово дали Бутовской. Она попыталась оправдаться смертью матери, в том, что уходя в отпуск, не поставила меня в известность и не ознакомила с делами. (Это кощунственно! Мать умерла у нее через 2 месяца!)
       Затем она выдвинула свой избитый козырь, что я сам себя выбрал. И, наконец, для усиления впечатления, сказала:
       -   Гельфанд предложил мне сделку.
       -   Что-что? – переспросили присутствующие.
       -   Сделку.
       -   Какую сделку?
       -   Это было в частной беседе, не хочу говорить...
       -   Говорите, раз уже начали!
       -   Он сказал, что раз директор не дает ему квартиру, то он хочет его повалить: «Если вы мне поможете, - будем вместе и вам будет хорошо. А если нет – то вы пожалеете! Левых был против меня и его уволили. Вас тоже уволят, если не поддержите меня». Я не согласилась, и он стал действовать.
       -   Понятно, - улыбаясь, отметили в президиуме.
       Эта сплетня базарная, я думаю, не понравилась присутствующим, и вряд ли ей кто-нибудь поверил.
       Затем она прикинулась невинным ягненком:
       -   Я впервые парторгом...
       Под конец Бутовская стала доказывать, что комиссия подошла необъективно, что списки очередности не нарушены и документы не утеряны.
       Тогда попросил слово Манко, и дал отповедь всем троим:
       -   Я хочу обратить ваше внимание, что эти коммунисты-руководители училища лгут. Все трое лгут на каждом шагу. В их выступлениях нет правды. Я заявляю об этом с полной ответственностью. Пусть мне попадет, если я не прав, но я требую еще одной проверки, чтобы выявить все их неблаговидные дела.
       За ним выступил Юрковский. Он оправдывал, выгораживал Камеку, говорил этак мягко «стиляги» и под конец предложил смягчить ему наказание – дать выговор, но не строгий. Он поспешил предотвратить еще одну проверку, сказав в адрес Бородавкина и Бутовской:
       -   Как вы можете не доверять комиссии, которая так добросовестно поработала? Не надо затруднять райком повторной проверкой. Выводы комиссии правильные и новых проверок не нужно.
       Заключал Козлов. Он сделал намек на возможность моего переизбрания, сказав, что не обязательно зампарторга должен быть председателем группы, им может быть и беспартийный.
       Досталось всем на орехи!
       Под конец даже Козлов добавил, что раз не послушались и провели комитет комсомола, раз преследовали за критику, то проект решения придется пересмотреть в сторону ужесточения наказания, видимо, Бутовской и Бородавкину.
       На этом разошлись.
       Камеко в коридоре обнял Юрковского-старшего и сказал ему со вздохом признательности: «Дорогой друг!»
       Это было, кажется, во вторник 20/IV или в среду 21/IV, а 23/IV провели собрание и отстранили меня от работы председателем группы. Я понимаю, что это не без ведома райкома. Козлов сам мне сказал об этом.
       Но только теперь до меня полностью доходит истинный смысл событий.
       1. Увидев меня в общежитии, Кравец состряпал заявление о том, что я призывал учащихся писать жалобы, о чем он узнал, якобы, от самих учащихся. 
       2. Заявление Кравца нужно было Камеке для того, чтобы на основании его добиться у Козлова согласие на мое переизбрание.
       3. Судя по удивлению Козлова, даже он не ожидал, что меня в группу не предложат вовсе. Камеко пошел в этом дальше возможного.
       4. Написав заявление, Кравец и Камеко решили подкрепить его фактами. Для этого нужно было заручиться поддержкой учеников.
       23/IV же, Ненадович вызвал учащегося Троценко и спросил, зачем он написал, что его Ненадович ударил. А потом стал в обычной для него манере, спрашивать:
       -   Скажи, это Владимир Натанович вас учил и помогал писать жалобы?
       Троценко этой версии не подтвердил (сам он мне не сказал о своем разговоре, а Лукьянов-комсорг, передал).
 
23.04.1965
       Позавчера по указанию завуча пошел в общежитие проводить консультацию с группами, у которых будут экзамены: 3-4, 13, 1 и 2.
       Когда я был в первой группе, мастер Кравец забежал в комнату, покрутился минут 5 и вышел. Я понял, что он что-то подозревает. Он бежал за мной, видимо, всю дорогу до общежития, когда увидел, что я туда иду.
       Завуч поручил мне также посетить группы, где я классный руководитель – 8 и 9-10. Я сказал об этом мастеру 9-10 Живодеру. Тот спросил:
       -   А что вам нужно? Зачем вы будете меня посещать?
       Я ответил:
       -   Как классный руководитель.
       Через некоторое время забегали Бутовская, Клочко:
       -   Директор сказал, чтобы шли на партсобрание по результатам обследования, все идите – учителя, беспартийные тоже.
       Пошли. Расширенное заседание месткома. Выдвинули список, предложенный парторганизацией 5 человек: Амосова, Юрковский, Клименко, Назарова и Карась, - список зачитал Краснобаев.
       Я отклонил Назарову – за отказ работать. Проголосовали все, кроме меня.
       Затем перешли к Бутовской. Все разыгрывалось по нотам. Потом предложили кандидатуры Завального и Живодера. Я отклонил Живодера за беспринципность. Остальные проголосовали «за».
       Затем Бутовская взяла слово.
       -   Я хочу указать т. Гельфанду, что он и сейчас продолжает втягивать учащихся, подстрекает их писать жалобы. Пусть прекратит, пока не поздно – добавила она с угрозой.
       -   Что вы говорите? – возмутился я.
       -   У меня есть факты.
       -   Есть факты – назовите, нечего вилять.
       Камеко добавил:
       -   И у меня есть факты.
       -   Бородавкин тоже подбрехнул:
       -   И у меня тоже!
       -   Нет у вас фактов, не говорите ерунды!
       Камеко вскочил и принес бумажку. В ней было написано: «Он нас учил: пишите еще жалобы, пишите жалоб побольше. Подавайте только мне. Директору не давайте – он порвет – только мне. Пишите в двух экземплярах.
       Он нам помогал писать жалобы на уроках. Говорил, что понесет в Обком. Советовал прятать жалобы, никому не показывать, приносить ему тайно и никому не выдавать его. Он говорил «я вас защищаю, а вы должны быть за меня, мы должны быть вместе».
       Словом, вышло так, как я и ожидал. Первый шаг – лишить меня возможности проверять. Второй – с помощью того же контроля наказать меня. Они действуют нагло, неприкрыто. Даже не выбрали меня в контроль – явный акт мести.
       Предложение делала та же Бутовская по указке директора, и для видимости объективного подхода включили всех, кого даже раньше вычеркнули. Но на демократию это не похоже, скорее плутократия. Но им и этого показалось мало. Они не дождались пока уляжется кутерьма, и набросились на меня как шавки сразу же после комитета районного партгосконтроля. Как они не боятся?! Теперь они хотят состряпать новое грязное дельце! Не знаю, может у них и выйдет надо срочно что-то предпринимать, ехать к Козлову, предупредить его.
       Камеко и Бутовская всем заявили, что будут проводить расследование.
       -   Теперь у меня есть материалы. – сказал Камеко.
       А Бородавкин добавил, что на закрытом партсобрании меня накажут, пусть только соберут факты. (Камеко тут же его остановил – он сболтнул лишнее), на что я ему указал:
       -   Опасно иметь неумных друзей.
       Чувствую подвох с жалобой 1 группы. Она без даты. Он ее может сунуть в качестве доказательства, что я не угомонился и продолжаю собирать жалобы. Поэтому я ее зарегистрировал в книге 12/IV-65 г. Книгу я понесу Козлову. Директор мне предлагал ее сдать ему, но я сдам, а они скажут, что не давал. Пусть лучше получат из рук самого Козлова. Я пронумеровал ее, хочу переписать копии актов обследования, дневник, планы, чтобы в случае чего мог сослаться на документы. Чувствую, что мне еще предстоит бороться.
 
       План работы. Ноябрь 1964 г.
       1. Проверить как хранятся решения месткома и резолюции, протоколы за 1962-1964 гг.
       2. Как реагирует местком на заявления работников училища и учащихся.
       3. Как составлялись, утверждались и сохранялись списки сотрудников на получение жилья. Очередность.
       Гельф., Ник., Стас., Клименко в присутствии Бутовской.
       Вып. 27/XI.
 
       Декабрь 1965 г.
       1. Уголок. Гельф., Юрк. 10/XII-64.
       2. Состояние бытовых условий женского общежития. 26/XII. Вып. 24/XII. Гельф., Юрк., Живодер.
 
       Январь 1964 г.
       1. Проверка состояния санобслуживания. 18/I-65. Назарова, Клим., Стас.
       Не выполнено. Выделенные товарищи отказались от проведения проверки. Проверять не хотят, боятся, о чем заявлено на партсобрании 2/II-65 г.
       2. Бытовые условия в общежитии мальчиков 1 года обучения. Юрк., Амос. Вып. 22/I-65 г.
       3. Раб. «Комсомольский прожектор». Гельф.. Завальн., Артем. 26/I-65 г.
 
       Февраль 1965 г.
       Не вып. отказ Николаенко, маст. Лысенко, ком. Рожкова. Повт. проверка решением месткома 2/III-65 г. Гельф., Никол., Стас., Клименко.
 
       Март 1965 г.
       1. Обслуживание учащихся в столовой. Не вып. Проверены только отдельные факты по жалобе учащихся 11 группы.
       2. Бытовые условия 2 года обучения. Не вып. из-за развала группы содействия партгосконтролю и тяжелых условий работы в обстановке нетерпимости к критическим недостаткам.
 
       Апрель 1964 г.
       Отчет. сост. о бор. лабор., сост. раб. с неуспевающими учащимися.
 
       Май 1965 г.
       1. Сост. учета педнагрузки преподавателей и планомерное распределение ее по учебному году.
       2. Состояние штатного расписания.
       3. работа мастерских, закрытие нарядов.
       4. Бытовые условия в общежитии мальчиков 2 года обучения.
 
       Июнь 1964 г.
       1. Бюллетень
       2. Сбережение и списание материальных ценностей.
       3. Состояние общественного питания.
       4. Отчет на собрании.
 
        Выяснено.
       1. На большинство заявлений в месткоме нет откликов, нет решений и резолюций.
       2. В документах отсутствуют протоколы профсобраний (за исключением некоторых) и решений месткома с мая 1962 по ноябрь 1964 г.
       3. Заявления членов профорганизации разбираются на месткоме в отсутствие заявителей и о решениях заявители не ставятся в известность. (Протокол № 2 от 17/XI-64 г.)
       4. Решения месткома принимаются втайне от членов профориентации, не оглашаются, часто проштамповываются задним числом после удовлетворения просьбы (раб. училища или учащихся) на которую местком в свое время не отреагировал и по которой не принял никакого решения (например, заявление т. Ненадовича о предоставлении жилья на месткоме обсуждалось лишь после предоставления ему квартиры).
       5. Списки очередности на квартиру составлены произвольно, без ведома членов профсоюза. Имеется несколько вариантов списков. Разной рукой изменялась очередность в списках, номера и фамилии, допускались приписки других лиц. Многие документы, в том числе акты обследования за 1961 г. утеряны, зато имеются старые акты обследования за 1958 г. (тт. Красноб., Гельф.)
       Члены группы: Николаенко, Стасенко, Клименко. 27/XI-64 г.
 
       24/XII. Проверено состояние бытовых условий в женском общежитии. Расследована жалоба девочек 15 группы на отсутствие в комнатах радио, электролампочек, утюгов, газет, мыла, зубного порошка. О результатах проверки поставлены в известность комендант общежития, парторг, воспитатель и и.о. директора.
       Гельфанд, Юрковский, Живодер
 
       Большинство фактов, изложенных в жалобе подтвердилось. В комнатах всех групп отсутствуют радио, утюги. Нет сушилок. В трех комнатах № 8 группы 15, № 7 группы 16, № 4 группы 6 и 7 холодно. Девочки сидят в платках и пальто. В остальных нормальная температура, но по словам девочек холодно по утрам. Девочки сами приобретают репродукторы, утюги, лампочки.
       Учащимся не выдается зубной порошок, мыло, вата. Стульев мало. В комнате № 4 кровать и шифоньер поломаны, стульев нет – сидят на полу.
       Красный уголок до 16.00 закрыт, читальный зал не работает, библиотека закрыта. Игр в общежитии нет. Девочки предоставлены сами себе.
       Гельфанд, Юрковский, Живодер.
       Составлен акт, поставлены в известность тт. Камеко, Бород., парторг (она же воспитатель).
 
       28/I-65 г. Санобслуживание. Назар., Клим., Стас.
       Члены комиссии, выделенные для проверки, осуществлять свои функции отказались.
 
       23/XII-64 г. членам группы содействия госпартконтроль директор запретил проводить беседу с группой по поводу их жалобы, провел сам без мастеров, воспитателей, классного руководителя, парторга. О результатах беседы не поставил в известность членов группы. Вместо этого выступил с нападками на контроль на открытом партсобрании 2/II-65 г.
 
       Жалобы:
       1. 25/XII-64 г. Косенко – 7 группа.
       2. 27/ХII-64 г. Подберезный - 8 группа
       3. 27/ХII-64 г. Стецко – 8 группа
       4. 22/I-65 г. 19 человек - 11 группа - о столовой
       5. 5/III-65 г. Елистратов – 1 группа - о нарушении тайны переписки.
       6. 19/III-65 г. 20 человек – 2 группа - о недостатках культмассовой работы и быт. обслуж.
       7. 7/IV-65 г. Степанов о присвоении профсоюзных взносов учащихся парторгом училища Бутовской.
       8. 7/IV-65 г. Актив группы 1 – староста Цыганков, комсорг Лукинов, профорг Калюшина – о недостатках в общежитии.
       9. 18/III-65 г. Учащийся группы 1 Черкасов о выдаче дополнительного обмундирования, как детдомовцу (директор и местком не среагировали)
       10. 7/IV-65 г. Смиюха – 2 группа, о том, что его допрашивали по поводу обращения 2 группы в группу содействия госпартконтролю с заявлением о недостаточном уровне культ-быт. условий
       11. 8/IV-65 г. коллектив 15 группы – 24 человека. Жалоба за преследование за критику, выразившееся в беспрерывных допросах и угрозах, о взысканиях в этой связи (на комсомольском собрании).
       12. 12/IV-65 г. Пасичник – 1 группа. Жалоба на плохое обращение мастера Кравца В. Д., выразившееся в лишении довольствия в столовой и отстранении на длительное время от занятий.
       13. 12/IV-65 г. Беспятый – 12 гр. Жалоба на мастера Клочко, который в марте 64 года взял на сохранение часы и не вернул.
       14. 12/IV-65 г. Учащиеся группы 1 – 25 человек. Жалоба на плохие бытовые условия и плохое отношение воспитателей.
 
       Козлов Иван Романович
       Бида Александр Романович
       Новицкий Иван Герасимович
       Манко Иван Николаевич
 
27.04.1965
       Сегодня, когда я шел домой, меня окружили ребята 1 группы и стали наперебой рассказывать, что с ними беседовал их мастер Кравец, который сказал:
       -   Вам помогал Натанович! Вы не отказывайтесь, – я уже все знаю, у меня есть показания ребят вашей группы. На закрытом партсобрании Натанович не знал куда деваться от страха, когда ему предъявили эти показания.
       Вы должны подтвердить, что вам писал и заставлял вас писать жалобы Натанович, - домогался Кравец.
       Но ребята твердо стояли на своем:
       -   Мы бросили в ящик, мы ни о чем с ним не говорили.
       -   Ну, а как теперь, он уже успокоился? – имея в виду меня, не сдавался Кравец.
 
       Вчера я разговаривал с Бутовской. Я ей отдал книгу. Она спросила:
       -   Больше никаких документов у вас нет?
       Я ей отдал жалобу Степанова. Она была довольна, – этой жалобы больше не увидит свет.
       Насчет книги она заметила:
       - Надо будет взять у Козлова новую.
       Когда я ее спросил, почему она меня не ставит в известность о собраниях, в частности о последнем, она сказала, что ей самой ничего заранее не было известно: ее вызвали в райком и предложили срочно организовать выборы группы.
       Это правда. Очевидно, после того как Камеко показал ему кляузу Кравца, Козлов решил со мной покончить и, вызвав Бутовскую, дал указание меня председателем не избирать; а Камеко решил совсем не допустить меня к контролю, как будто это его спасет от разоблачений, если он вздумает меня преследовать.
       Он без преступлений не может. Будут они у него, и очень скоро. Хотя бы с его гражданской обороной, которую он себе запишет в журнал, не читая. У него 200 часов. Такого количества он никогда не имел, но те, что были раньше, всегда записывал, не читая. Будет это и сейчас. Если копнуть поглубже, то можно найти у нас даже уголовные преступления. Присвоение материальных ценностей, хотя бы.
       Бутовская и Бородавкин продолжают кусаться мелко.
       В день, когда было партсобрание, Бородавкин снял у меня портрет Энгельса, чтобы повесить в вестибюле, но потом (видно Камеко его поостерег от глупостей) прибежал и вернул портрет.
       25/IV в воскресенье я проводил вечер вопросов и ответов «Любовь, дружба, товарищество». Этот вечер запланирован по моей инициативе, но Бородавкин отдал вопросы Жанне Амосовой, и та мне сообщила:
       -   Он сказал: я вам даю, как ведущей.
       Выходит, он таким образом отстранил меня от руководства вечером (я Жанне сам предложил участвовать. Она, правда, тоже хороша. Подумать, какого надо набраться нахальства, чтобы потребовать для себя роль ведущего, то есть возглавляющей вечер! Пользуется моей беззащитностью и проявляет хамство). Я промолчал. Черт с ней, пусть будет ведущей! Я дал ей возможность открыть и заключить вечер. Но после вечера Бородавкин мне заявил:
       -   Вы эти примеры бросьте! Чтобы больше таких фельетонов не использовали! (Свадьба с прокурором – о том, что насильно заставить полюбить нельзя).
       А Бутовская сказала Жанне (я стоял рядом, но она ко мне не обращалась):
       -   Не нравится мне вечер. Надо было не вообще о любви говорить, а о любви к Родине, о патриотизме! - Вот ханжа!
       Жанна ей слабо возразила, что, мол, тема такая. А потом (хамка!) добавила:
       -   Но я же говорила о воспитательной роли любви, я то ведь все охватила, правда? (этим она сваливала как бы на меня и Бутовская не преминула воспользоваться возможностью лягнуть меня хоть косвенно):
       -   Вы хорошо говорили. К вам-то я ничего не имею! (я промолчал, проглотил пилюлю).
       Беседуя с Бутовской после занятия политкружка, я сказал ей:
       -   […], выдвинутая Кравцом на партсобрании – это сплошной бред, предположения.
       Но зачем же опять вовлекать ребят? Мне написали записку, что Ненадович вызывал Троценко и хотел вырвать у него показания против меня о том, что я их учил писать жалобы.
            -  Напротив, - поспешила заверить меня Бутовская, - директор запретил всем вас трогать, заниматься вопросами жалоб.
 
       Между прочим, на кружок ко мне никто из мастеров не хотел идти. Сколько я не звал, никто не шел, даже не обращали внимание на мои приглашения. Такой авторитет мне создали, сняв меня с руководства партгосконтролем. Все решили, – пострадал я, наказан я, значит, не стоит со мной вообще считаться. Пришлось бежать за Бутовской.
       Было уже 3 часа, а она и не думала спускаться вниз на занятия. Просто издеваются! И, однако, стоило ей сказать Ненадовичу, как сразу же пришли мастера на занятия. Собралось 13 человек. Пришли, как на гастроли, некоторые даже спали. Степанов и тот опоздал! А Бутовская после этого мне сказала:
       -   Вот видите, как вы мне помогаете! Даже свой кружок сами собрать не хотите! Учителя – не ваша забота. Там должен руководить сам директор. Он занят (поэтому еще ни разу не провел кружка), с учителями будет заниматься он.
       (Как и с учениками – подумал я. – Бутафория, трепня! Очковтирательство! Да и надругательство над партийной этикой. Взял на себя поручение, чтобы провалить дело).
 
05.05.1965
       Мне рассказал Кшенин (2 группа) о новом случае допросов и мордобое со стороны Ненадовича. Сегодня у них во второй группе день подготовки к экзаменам. Учащиеся свободны. Они встали поздно и за это их не хотели кормить. Учащийся Антонов подошел к мастеру Гагарину и спросил его почему не кормят. Тот начал кричать. В это время мимо проходил Ненадович и пристал к Антонову:
       -   Сними фуражку!
       Тот снял, но Ненадович не довольствовался этим и трижды ударил его по лицу, приговаривая, обращаясь ко всем, кто был при этом:
       -   Будете еще жалобы писать? Я вас начну вызывать поодиночке, каждому морду бить стану! Вы смотрите на Смиюху, который пишет? Не думайте, что это пройдет ему даром! Я вам выбью кулаками дурь из головы!
 
       21 января Камеко записал в 5 группе 2 часа гражданской обороны, не читая, конечно: тогда еще и программы никто не знал! (Николаенко посоветовала подождать, пока он получит деньги и распишется в ведомости, а потом действовать).
       Сегодня впервые начал читать гражданскую оборону Назаров (за услуги жены, которая шпионила против меня). Ему отдали мои часы в 14, 16 и 11 группах. Сегодня он, правда, не читал, а только засвидетельствовался, но часы себе записал. После того, как Камеко забрал у меня все часы и разделил их на три части, мне оставались только 4 группы. Теперь он добавил одну из них Бородавкину (4), а 3 - Назарову. Остальные – себе. Нашли, шакалы, себе кормушку.
       Камеко совсем читать не будет, это ясно. А Бородавкин с Назаровым для виду почитают. Но какая наглость – в отместку за мои действия по партгосконтролю он забрал у меня часы по гражданской обороне!
 
       Директор меня как-то пугал, что он имеет жалобу Дрозда, что я у него вымогал рубль. Я посмеялся тогда над его нелепой выдумкой. Но сегодня я увидел, на какие подлости могут пойти люди, подобные Камеке. Он, видимо, подговорил через Дрозда Ульянова. Пришли три оболтуса с 3 группы: Дрозд, Данов, Ульянов. Ульянов с улыбкой вынул из кармана трехрублевку и протянул ее мне:
       -   Нате за экзамены.
       Я возмутился, стал их прогонять. Тогда Дрозд посмотрел серьезно на Ульянова, тот спрятал деньги, а Дрозд поспешил успокоить меня:
       -   Ну ладно, я уйду.
       Теперь не знаю, как мне поступить: поставить Дрозду и Ульянову двойки, - они ничего не знают, или натянуть им тройки и развязаться с ними?
 
06.05.1965
       Назаров читал с 8 часов до 8.45, вместо 90 минут. Записывает он себе два академчаса.
       В 3 часа 30 минут дня – педсовет. Начался докладом Камеки. Проводят в моем кабинете. 36 человек сотрудников. Камеко бегло коснулся недостатков, предупредив Амосову, чтоб в протокол о них не писала. Затем с ходу перешли к нападкам на меня.
       - То, что нас разбирали в райкоме и облуправлении, произошло не потому, что у нас есть большие недостатки, а потому, что накляузничал Гельфанд. Так отметили и на комитете районного контроля и начальник облуправления тов. Ковальчук. Они указали, что это возмутительно, что учащихся втягивают в такие дела. Я хоть и получил выговор, но ругали не меня, а его. И он должен для себя из этого сделать вывод, признать свои ошибки. Мы здесь должны его об этом строго предупредить, чтоб никогда впредь ни он, ни никто другой не вздумал повторять кляузничать.
       Вы только подумайте, до чего мы сейчас дожили. Мы не смеем теперь требовать дисциплины и послушания от учеников, чуть что – они грозят: мы вас контролем напугаем! В чем нас хотел обвинить Гельфанд? Что утюги и репродукторы учащиеся сами покупают? Хорошее дело! Райком похвалил нас за это! Областное управление тоже: «Молодцы! Развивайте инициативу ребят, воспитывайте у них сознательность!»
       Не за то нас ругали, что покупают. Пусть покупают на здоровье! А за то ругали, что ломают, а мы не составляли актов, не принимали мер. А если подумать, дела действительно плохи! Только вы, Жанна, особенно не пишите – у нас даже полотенец в общежитии нет у ребят! На стенах висят картины, напоминающие мне ту, что на Озерке я видал: лежит голая женщина, подняла высоко вверх ногу, а между ног лебедь. И учащиеся срисовывают и вешают над кроватью голую женщину с поднятой ногой!
       Некоторые у нас стали на ложный путь поднятия своего авторитета – апеллируют среди учащихся, ищут у них защиты и прибегают к другим неправильным путям. Так нам сказали в районном комитете контроля и в личной встрече начальник областного управления.
       Гельфанд взбаламутил 15 группу. Эту группу извне подстрекают и сегодня. Она собирает жалобы среди первогодников. Партконтроль райкома партии отметил, что Гельфанд превысил власть, устранился от основной работы и занимался сбором жалоб.
       Посмотрите на кабинет Гельфанда! Какие у него столы! Порезанные!
       Бородавкин:
       -   Я был тоже именинником на комитете и у начальника управления после посещения нас заместителями – Денежным и Куприковым. Меня первого подняли там и спросили: «В чем причина?» я ответил: «Отдельные мастера и преподаватели не на месте!»
       А здесь прямо скажу: воспитатели у нас не работают, их трудно подобрать, а отдельные преподаватели запустили работу. До жалоб некоторые преподаватели работали, а теперь опустили руки, ставят палки в работу.
       Директор скромно не раскрыл причину плохого положения в 15 и 1 группах: нельзя там работать. Надо срочно созвать партсобрание и поставить Гельфанда на место: он разлагает дисциплину в этих группах. До сих пор собирает у них жалобы и подбивает не подчиняться директору, мастеру и мне!
       Мы раньше хвалили Гельфанда за сохранность имущества. По три года у него были столы и стулья без ремонтов. А теперь? На столах у него три буквы, стулья порезаны. А сам он занимается не своим делом. Он не понял после комитета партконтроля и начал не ту работу проводить с учениками, как педагог.
       Камеко:
       -   Ты о быте скажи! Это мы на партсобрании обсудили!
       Бородавкин:
       -   Только обещают обсудить, а не обсуждают! Я хочу сказать здесь – Гельфанд баламутит коллектив 1 и 2 групп. Вместо консультаций он начал подбивать 1 группу писать жалобы. Сказал ученикам: «Пишите побольше жалоб. Я понесу их в обком».
       Вы, Евгений Константинович, скромненько о нем сказали. А надо было резче! Можно такому человеку доверять воспитание людей?
       Последнее по части остальных преподавателей. Что они делают? Обряды строят, превратились в почасовщиков, их не видно в училище, занимаются своими делами в учительской.
       О мастере 15 группы: она водит сплетни, допросы учеников. Врет и подкупает учеников: «Устрою в техникум в Харьков пошлю без экзаменов»
       Я: - А кто ее заставлял это делать?
       Камеко: - Я!
       Я: - Так честно об этом и скажите!
       Камеко: - Я директор, я должен заставлять ее работать! А о Гельфанде мы еще на собрании решим!
       Краснобаев: - Гельфанд во всем виноват. Он прятал жалобы, собирал их исподтишка, а потом вынул и побежал с ними в райком, на всех нас наговорил. Зачем было выносить все за пределы училища? Всякая жалоба на директора – это и на мастеров жалоба, потому что нет людей без греха. Так нужно было отдать все директору и дело с концом. Никто бы не знал и нас бы не дергали. И директор не наказывал бы никого. А так – Лысенко собираются уволить. Пусть скажет за это спасибо Гельфанду. Если мы допустим и дальше такое, так скоро нас всех поувольняют! У директора не столько ошибок, чтобы об этом знал райком, чтобы это выносить куда-то. Пусть и Кравец скажет, как Гельфанд спасается за жалобами учащихся! Вы не смейтесь, товарищ Гельфанд!
       -   Я смеюсь потому, что вы не свои слова говорите.
       -   Меня еще никто не подкупал. Я говорю, что думаю. И вы не купите меня, товарищ Гельфанд.
       Кравец начал говорить о недостатках, о плохой работе комсомола, но плавно перешел на меня:
       -   С начала апреля моя группа переменилась. Все было хорошо и вдруг – плохо. Оказывается, за то, что я покритиковал Гельфанда на партсобрании, он нанес мне контрудар – начал собирать жалобы в моей группе. Он пошел проводить консультацию в общежитие, а вместо этого начал подбивать ребят: «Пишите жалобы в двух экземплярах. Если не пройдет, если директор не примет мер или уничтожит их, то мы пошлем их в обком. Вы мне обо всем докладывайте. Если меня выгонят, то я буду знать, что защищаю ваши интересы».
       Я зашел в комнату, они переменили разговор, стали говорить об экзаменах. Я подождал, вижу – ничего не узнаю, и ушел. А потом спросил у ребят, они мне все рассказали, а я с их слов все записал и передал в парторганизацию.
       После Ненадовича Камеко дал слово мне.
       Я сказал, что они ничего не поняли, не сделали для себя правильных выводов из комитета, исказили суть разговора на комитете, представили все в другом свете, попытались сделать виновником всего происходящего меня, свалили с больной головы на здоровую. Да и педсовет созвали не для того, чтобы сказать о недостатках, чтобы исправить их, а чтобы устроить мне избиение за критику.
       -   Я не боюсь ваших нелепых придирок и нападок. Я не боюсь никаких провокаций. Мне нечего бояться, я работаю, и буду работать честно.
       Краснобаев мне бросил в упрек, что я без души работаю с учащимися. А за что они меня уважают? За что любят? Почему вы все стараетесь настроить учащихся против меня, вызываете, угрожаете, уговариваете, пугаете и подкупаете, мучаете их, а они все-таки свидетельствуют против вас, а не против меня? Да и не во мне одном дело. Если бы вы были на своем месте, если бы делали то, что нужно делать руководителям, то никакой Гельфанд не смог бы настроить против вас учеников. Не обижайте ребят, не издевайтесь над ними, относитесь к ним с уважением и любовью, и они не будут писать на вас жалобы.
       Камеко меня перебил:
       -   Это не собрание вам. Это совет: здесь я хозяин. Я лишаю вас слова – вы говорите не по существу!
       Но я после паузы продолжал говорить, и Камеко, приглушив свою ярость, смирился с необходимостью меня слушать.
       -   Вы теперь каждое появление мое среди ребят будете использовать, чтобы приписать мне что вам только взбредет в голову. Выходит, мне теперь нельзя встречаться с учащимися?
       Камеко: - Да! Нельзя!
       -   Нет уж, извините. Какие бы вы напраслины не выдумывали, а я буду встречаться с учащимися, буду, как и раньше. буду их воспитывать, учить. Это мой партийный, это мой гражданский долг. Меня вы не запугаете! Так и знайте. За мной правда. И ваши выдумки ничего не дадут. Ведь даже нелогично то, что вы мне приписываете.
       Зачем после районного комитета партии мне понадобилось ходить за новыми жалобами к ученикам? Что мне эти жалобы могли дать? Почему мне они понадобились не до, а именно после проверки и после комитета? Это же глупо и нелогично. Не пробуйте делать из меня такого простачка! Вам все равно никто не поверит! Если бы вы имели доказательства того, что я агитировал учеников, вы бы назвали фамилии тех, кто вам сказал об этом. А так, вы крутитесь все вокруг да около, но толком ничего сказать не можете.
       Я забыл сказать еще о том, что Кравец говорил учащимся, что я на закрытом партсобрании не знал куда деваться от страха. Это был бы лишний аргумент против них, если они даже закрытое партсобрание, где обсуждали кляузу Кравца, делают предметом сплетен и болтовни. Кравец должен знать и всем говорить что было на закрытом партсобрании!
       После меня дали сказать Лысенко.
       Она промямлила: - Группа у меня была хорошая, пока Гельфанд не научил ее писать жалобы. Я всегда имела благодарности, у меня всегда был авторитет, а теперь меня не слушаются из-за Гельфанда.
       Я смотрю что-то Ольга Саввична мне говорит: группа плохая. Это было в декабре. Оказывается, Гельфанд у них взял жалобу. Он мне дал ее почитать, но не отдал. Я попросила дать, чтоб я сама разобралась, а он сказал «Нет, должен разобраться директор». Если бы он мне дал, я бы все уладила. Вот с чего все и получилось. А Бородавкин меня оскорбляет здесь. Я не сплетница! Зачем говорить, что я наводила сплетни!
       Выступила Бутовская. Прошамкала несколько лозунговых общих фраз, и сразу напустилась на меня:
       -   Он нетактично выступал. Назвал нас всех сумасшедшими (так она поняла пословицу «С больной головы на здоровую»), сказал, что у нас больные головы! Он себя ставит высоко, а нас, коллектив, за дураков принимает.
       Заключил Камеко:
       -   Гельфанд смеется над нами! Сидит и смеется! У нас горе, мы сидим обсуждаем то, что он нам натворил, а он смеется. Радуется.
       Затем он дал указания:
       -   Без моего ведома никого не лишать питания (Кравец так делал, и на него нажаловалась 1 группа). Ни у кого не отнимать постель, не посылать за родными.
       И опять перешел на меня.
       -   Кроме Гельфанда все выступили правильно. До теории все группы были хорошие, а на теории Гельфанд их всех разложил. Все мастера говорят так. А теперь Гельфанд становится в позу героя: «Я борец, я никого не боюсь!»
       Он заявил, что будет идти к учащимся, и беседовать с ними, как и прежде. Я скажу откровенно: у меня поджилки трясутся, когда я думаю о том, что Гельфанд к ним пойдет.
       Вас надо воспитывать, Гельфанд, прежде чем пускать к ученикам.
       Я: - С себя начинайте. Вам воспитания больше не хватает.
       Камеко пропустил мою реплику мимо ушей и продолжил то, что ему важно было досказать:
       -   Попробуем ему доверить еще работу с учащимися. Посмотрим, как он оправдает наше доверие!
       Он повернул так, будто меня судят, а он в роли судьи, и этим закончил совет.
       Я посмотрел у Жанны протокол – объективный. Все так, как то было. Но то – черновик. Она перепишет под диктовку Камеки, все исказит, а такой интересный педсовет! Назидательный, с точки зрения как лучше заесть за критику!
 
07.05.1965
       Назаров усиленно жмет на педали. Каждый день приходит и читает по 45 минут и записывает 2 часа.
       Я спросил Смушко: - Почему отдали мои часы Назарову?
       -   Директор хочет вас отпустить в отпуск с 15 мая, вы не успеете прочесть.
       Я подумал: чтоб не мешал жульничать. У него 160 часов, у Камеки. Он их не будет читать, но записать надо без свидетеля опасного. Он уже в 5 группе записал 2 часа за 21 января, но пока не расписался, сделал только наметку, чтоб знать, от какого числа плясать. Я уйду – он все запишет и оформит в журнале. Жулик не может быть честным, даже если его есть кому схватить за руку.
       Уходя от Смушко я только вздохнул:
       -   Эх, Илья Матвеевич!
       Ему стало неловко, он вышел вслед за мной, сказал:
       -   Ты знаешь, что из-за твоей работы по контролю мне нужно уходить отсюда? Я рад, что он сказал тебе сам об этом и ты понимаешь мое положение.
       Что ж, спасибо хоть за совесть. В нашем училище это тоже подвиг – иметь совесть! Между прочим, одна Николаенко не боится со мной вести разговоры, и Камеко даже на педсовете ее за это одернул: «Перестаньте там ему нашептывать!».
 
08.05.1965
       Бородавкин мне утром сказал, что я должен выступить с докладом или вступительным словом на торжественном собрании, посвященном дню Победы.
       Я подготовился, но Камеко все поломал. Он не дал мне не только сделать доклад, но даже выступить в числе других участников войны. Выступил сам с докладом. Затем перешел к личным воспоминаниям, стал врать, как воевал. У него одна медаль «За победу над Германией». Он был всю войну в тыловых частях. А распинался так, будто испытанный ветеран войны и герой при этом. Там он воевал, там он лез под танк, наступал, захватывал, разбивал, отбивал и т. п.
       Затем дал Халепе выступить и после Завальному – самому молодому воину (себя он причислил к отъявленным храбрецам войны).
       Напросился Гагарин на воспоминания. Я не стал напрашиваться. Кому это нужно? Посмотрел кругом – у всех по одной, по две награды, от силы три, а у меня – 4. Некоторые совсем без наград – Камеко, Гагарин, Легкий-помпохоз. А Клочко из солидарности к Камеке, чтоб прикрыть его наготу (ну и подхалим!) не одел свою Красную Звезду. Все и так знают о его ордене. Он носил его раньше каждый день на протяжении года, а тут на день Победы не одел. Камеко оценит его прилежание! Он подхалимов любит.
       Нас было 8 человек. Когда поздравляли или перечисляли, - меня называли последним за Завальным – самым молодым участником, провоевавшим 3 месяца, чтоб умалить мою роль, мои заслуги. Но самое подлое не в этом, а в том, как вручили мне денежную премию.
       Как только я пришел в училище, меня позвала Нелла:
       -   Вас все время ищут в бухгалтерии.
       Я думал, что по поводу списания устаревших пособий. Но вдруг выбежала Ася и обрадовано потянула меня за собой.
       -   Распишитесь. Тут вам премия. Все получили, один вы остались.
       Я посмотрел на список и размеры премии. Камеко – 30 рублей, Смушко, Бородавкин, Клочко – 25, Легкий – 20, Халепа, Гагарин, Завальный – по 15, я – 10. Я последний в списке. Меня покоробило, но, подумав, решил не отказываться от «премии», не подчеркивать своего отношения и взял деньги.
       Потом в президиуме Камеко вручил всем деньги в конвертах, а мой пустой конверт отдал Асе, сказав присутствующим:
       -   Он уже получил.
       Одному мне не вручили, а навязали деньги обманом. Я был сильно расстроен. Учащиеся это видели и после собрания прибежали ко мне, преподнесли перочинный ножичек и открытки с праздником Победы.
       Когда собрание кончилось - все ушли, побросав стулья, и мне пришлось самому заносить их в кабинет.
       Камеко, Клочко, Завальный, Легкий, Гагарин и Халепа пошли обмывать халепину медаль. Он принес ее Камеке и тот сказал:
       -   Мне поручил райком партии торжественно вручить Павлу Петровичу медаль «За отвагу».
       К ним прилепились Краснобаев и Ненадович. Меня не позвали. Я был бы там белой вороной, портил бы им настрой.
       После подошел ко мне мастер 3-4 группы Соловей, сказал, что возмущен тем, как меня преследуют.
 
10.05.1965
       Лина Стасенко рассказал, что они с Тамарой спросили Камеку после собрания почему он не надел своих наград, - он ответил что не хочет портить пиджак. Вот наглец! Настолько низкий человек, что даже в этом хитрит, не скажет прямо, что нечего одеть. Выставляет себя героем перед людьми, врет без зазрения совести всем и вся!
       Лина сказала, что она боится потерять работу, так как не прописана и нигде не может устроиться. А Кравец распинается потому, что хочет устроить в училище свою жену, которая заканчивает техникум, поэтому пытается заполучить милость от Камеки какой угодно подлостью. У Камеки можно снискать расположение только подлостью. Вот так Клочко стал в почете из-за хамелеонства своего.
       Между прочим, я также от нее сегодня узнал, что Лину вызывала комиссия по профсоюзным делам, и она им сказала правду. Спасибо ей и на этом. Здесь порядочных и не трусов – раз-два и обчелся: Николаенко, Стасенко и список оборвался.
       Сочувствующих тоже немного: Трапер, Артеменко и, кажется, Амосова. А Шаульская уже стала обвинять меня:
       -   Все из-за вас получилось. Это вы виноваты, что мне указали за 15 группу, - сорвалась она после педсовета.
       Юрковский уже действует против меня. Остальные – и говорить нечего. Халепа был еще нейтрален, сочувствовал как бы, но после обмыва медали он наверно тоже от меня отойдет.
 
       Сегодня с утра до 2 часов дня ждала Бородавкина 17 группа. Он должен был проводить занятия по гражданской обороне, но не провел. Пришел только в обед и занялся подготовкой к торжественному собранию, посвященному дню Победы. Не провел, но, несомненно, запишет.
       Этот предмет – кормушка для них. Им важно получить деньги, а не дать знания. Все они – коммунисты! И мне лично стыдно, что сотрудники – мастера и преподаватели говорят открыто, что они не читают, а записывают. Беспартийные осуждают жульничество членов партии! О каком примере может идти речь, о какой авангардной роли?!
 
11.05.1965
       Сегодня поехал раньше, чтобы встретиться с Назаровым. Мне Бутовская поручила дать на подпись протоколы партсобраний за 1962 год – он тогда был парторгом.
       Назаров не пришел сегодня, хотя по расписанию у него гражданская оборона. Посмотрим, отметит он в журнале этот день?
       Камеко совсем не проводит занятий, хотя стоит в расписании.  Расписание повесили в комнате мастеров – подальше от глаз учителей. Мастера не так возмущаются, - у них совесть приглушена страхом.
       Случайно нашел у себя копию характеристики, которую мне дали в 1964 году в райком КПСС, где утверждали меня на должность преподавателя обществоведения. Вот она:
 
       «За время работы в ГПТУ-12 с августа 1955 г. в должности преподавателя политзанятий т. Гельфанд В. Н. Показал себя как дисциплинированный, исполнительный преподаватель. Систематически работает над повышением своего политического уровня и методикой преподавания.
       В 1959 году закончил Союзные курсы переподготовки учителей при Главном Управлении «Трудовых резервов» в Ленинграде. В 1963 г. закончил философский факультет Университета Марксизма-Ленинизма при Днепропетровском промышленном обкоме партии.
       Тов. Гельфанд хорошо организовал кружковую работу. Слушатели кружка изготовили большое количество наглядных пособий в помощь изучению материалов обществоведения.
       Тов. Гельфанд избран зам. секретаря парторганизации. Поручения выполняет. Руководство и помощь комсомольской организации оказывает недостаточное, ссылаясь на занятость (Завальный хотел показать свою принципиальность – я один раз не сумел посетить комсомольское собрание, так как был на семинаре в райкоме КПСС). Среди учащихся и педколлектива авторитетом пользуется. Идеологически выдержан. Морально устойчив.
       Характеристика дана для предъявления в Красногвардейский РК КПУ. Характеристика утверждена на партсобрании.
       Протокол № 7 от 7/II-1964 г.
 
       Бородавкин, когда я ему 7/V-65 г. в ДК Строителей рассказал о том, что Ульянов мне хотел дать 3 рубля и связал это с тем, что Дрозд написал Камеко, что я у того вымогал рубль, изобразил возмущение. Но на пересказанную ему угрозу директора, что есть, мол, доказательства, что я «хватал девок за сиськи» - у него жалобы от выпускниц и, наконец, о том, что я их подкупал фотокарточками, сказал мне:
       -   Есть доказательства. Одна девчонка из 14 группы сама похвасталась, что вы ее фотографировали голую на пляже, и показывала фотокарточку.
       Я не сам ходил, а с мастерицей, со всей группой мы шли на пляж и фотографировались всей группой. А Бородавкин меня запугивал:
       -   Вы уединяетесь с ними и голых фотографируете, а потом берете по 40 копеек за карточку.
       Я ответил, что фотографировал бесплатно, что не уединялся, что это был культпоход и что Бородавкин сам «голый».
 
23.05.1965
       22/V отправил письмо Бебе с Сашенькой и тете Розе.
       С матерью Беллы имел перепалку. Она отказалась быть с Виталиком (он болеет, а Белла работает полторы смены), в то время как мне надо было сходить к врачу за справкой и подойти к Ите Михайловне. Она была у меня утром, а я не знал причины, словом [...]                                                                                       
 
[XX.05.1965]
СПИСОК
на получение юбилейных медалей участникам
Великой Отечественной войны
 
       1.     СМУШКО Илья Матвеевич, серж., ул. Коцюбинского № 2/4, кв. 20
       2.     ЛЕГКИЙ Петр Семенович
       3.     КЛОЧКО Алексей Макарович, старшина, пр. Калинина 19, кв. 60
       4.     ГАГАРИН Михаил Алексеевич
       5.     ГЕЛЬФАНД Владимир Натанович, ст. л-т
       6.     ЗАВАЛЬНЫЙ Константин Андреевич, л-т, ул. Днепропетровская 112 кв. 47
       7.     БОРОДАВКИН Яков Михайлович, капитан, ул. Победы 204, кв. 11
       8.     ДЕМЬЯНОВИЧ Константин Степанович, рядовой, п. Крупской, Ковельская, 75
       9.     КАМЕКО Евгений Константинович, капитан, м. Правды, 4 кв. 45
       10.  СТЕПАНЕНКО Алексей Евменович
       11.   ХАЛЕПА Павел Петрович, рядовой, Дн-ск, ул. Красная 25 кв. […]
 
       Директор Гор.ПТУ № 12              /КАМЕКО/
       /печать/

 

08.06.1965
       Партсобрание. Мой отчетный доклад – об итогах учебы в сети партпросвещения. Сделал доклад только о работе кружка. Дальше не лез: мне однажды указали свое место на закрытом партсобрании. Прямо сказали: не суй свой нос в чужой огород – твое дело кружок и только!
       В докладе я никого особенно не задевал, старался не углубляться в анализ причин плохого посещения.
       В наших условиях бесполезно искать правду. Я указал на самые разительные, вопиющие случаи, но при этом опустил Клочко, который не ходил на занятия, отказывался от докладов, а, если и брал доклад, то не делал. Даже Бутовскую – эту безграмотную бестию, мнящую о себе много, даже пытающуюся в «Комсомольском прожекторе» подписывать стихами свои художественные опусы, даже ее похвалил, хотя она этого не заслужила.
       Казалось бы, что этим скотам еще нужно? Они вырвали у меня жало, заставили говорить бледным языком, проглатывать факты. И все же эта свора не упускает случая на меня напасть.
       Сегодня первым ринулся Клочко:
       -   Я хочу сказать о пропагандисте Гельфанде. У него бывают моменты и сейчас, когда он не удовлетворяет полных потребностей слушателей. Поэтому занятия проходят шероховато, нервозно, скучно. Мы его специально разбирали на закрытом партсобрании. Было ему подправлено коммунистами. После этого он стал лучше готовиться, но все же не так интересно, как Трипольский.
       -   Вы посещаете мои занятия? – опешил я.
       -   Я тоже не посещаю занятий, часто по неуважительной причине, но потому, что Гельфанд неинтересно проводит!
       Как он может судить, если он почти не посещал! Коммунист не ходит на кружок, не берет докладов, а потом на всех перекрестках кричит, что ему неинтересно. Это он уже в пятый раз выступает обо мне – косноязычный мямля, заявляет, что я не умею говорить! А он, почему в таком случае не оживит занятия своей эрудицией, своим красноречием?! Ему даже доклад сделать не под силу! Из 16 занятий и двух конференций он посетил только 6 занятий и одну конференцию.
       Трипольский, которого похвалил Клочко, стал им подпевать, что я первый год работаю, парторганизация должна была меня учить и подправлять, контролировать и заслушивать отчеты, не пропускать случаев, когда пропагандист был не подготовлен, как это имеет место у Гельфанда. Но в целом, судя по итоговым конференциям, учеба прошла удовлетворительно. Меня только удивляет, почему доклад сделан о кружке, но не о партпросвещении в училище? Надо было осветить вопрос шире.
       Краснобаев, последнее время яростно на меня нападающий на всех собраниях, не преминул лягнуть меня и сейчас:
       - Мало было людей на кружке. Почему? Виноват Гельфанд. Он мало требовал от присутствующих, мало требовал, чтобы больше присутствовали.
       Обманщик! Ведь именно за то, что требовал, меня ругали на собрании. Из всех коммунистов ходила одна Бутовская. Формально собрали у директора в кабинете для того, чтобы поругать их, за то, что не ходят. Но на деле ругали не их, а меня. Ругали за то, что неинтересно провожу занятия именно те, кто не ходил ни разу: Камеко, Бородавкин, Живодер, Завальный, Клочко, Краснобаев. Они не ходили, но меня, а не их ругали! К тому же они сами! Большего кощунства нельзя и придумать!
       Теперь, еще больше кривя душой, те же люди, что тогда обвиняли меня в том, что я вмешиваюсь не в свое дело, стараясь вовлечь в систему политпросвещения тех, кто не охвачен учебой, например директора, завуча, помполита, старшего мастера, физрука, помпохоза, преподавателей, воспитателей, комендантов и, конечно же, всех коммунистов, - обвиняли меня в том, что я не вовлек тех самых, кого мне тогда запретили под страхом наказания вовлекать.
       Краснобаев заявил еще такую, в общем правильную мысль:
       -   От того, сколько посещает, зависит как проходит работа. Если больше – работа лучше, интересней, если мало – плохо, неинтересно. Нас было мало, поэтому было неинтересно. (А ведь об этом не думали, когда запрещали мне трогать «самостоятельно изучающих»).
       Краснобаев без зазрения совести говорил, что «хотя и было плохо, но в последнее время, когда ему указали на партсобрании, немного перестроил свою работу. Работа шла на «удовлетворительно», я не посмею сказать – «на хорошо», так как нас было мало» (!!)
       Халепа сказал Клочко:
       -   Преподаватель не так вел занятия, как Трипольский. Лучше были те занятия, чем эти. Так я скажу, что не однакова речь у кожнога. Мы привыкли до Изралиевеча. Он жизненно ведет беседу, добавляет, что из жизни. У Гельфанда трошки не так. После партсобрания где его поругали, лучше стало. Он первый год с нами. С детями легче, а с взрослыми тяжелее. (Вроде он этим меня оправдывал – хороша защита. Спасибо ему! От Халепы такой услуги не ожидал!)
       Коротко он коснулся слушателей:
       -   Как мы сами посещали? Как слушали? (Надо было, но духу не хватило сказать, как Краснобаев и Клочко откровенно спали в те редкие дни, что они были на занятиях, а нет – разговаривали о чем угодно, как будто их не касалось то, о чем говорилось на занятиях). Только мастера ходили на занятия, и то не все. Взять коммуниста Демьяновича (о пешках говорить легко и безопасно).
       Халепа критиковал одного Демьяновича, благо, что того не было на собрании. Закончил он, вроде, за благо:
       -   В прошлом году (времена Трипольского) у нас было меньше конференций, а теперь бiльше. Надо всем брать доклады, выполнять то, что поручают.
       В заключении выступили два босса: Камеко и Бутовская. Камеко вилял хвостом – немножко куснет меня и отпустит, не ругать он не может, но и ругать слишком сильно как-то не удобно, уж слишком откровенны и часты нападки.
       -   Главная ошибка, - сказал он, - что мы не учли общеобразовательного уровня всех сотрудников. Не всех можно привлекать в кружок. В будущем, прежде чем привлекать, нужно заставить окончить школу. Ни одного человека, не имеющего 8 классов! Прежде, чем комплектовать кружок, подумать об общей грамотности. Год прошел сумбурно, Гельфанд много бегал за слушателями, на кружок гнали из-под палки (благодаря его, директорскому, содействию!). От души признаюсь, я вчера за шиворот гнал на занятия.
       Встала Бутовская.
       -   Работать пропагандистом очень тяжело с нашей сознательностью. Гельфанду, с его характером, натурой, особенно тяжело работать. Он не раз обращался ко мне: «Соберите кружок!», а сам он не может, он говорил, чтоб занятия не срывались.
       Были срывы. Занятия переносились, так как люди не являлись на кружок. Пользуясь слабохарактерностью Гельфанда, члены кружка уходили с занятий, или не приходили ( в этом виноваты Камеко, Бутовская и К°, я, наоборот, не виноват – они мне срывали занятия – ругали на все лады, подрывали авторитет, а мастера воспользовались ситуацией.
       Бутовская сказала – я был нетребователен. Но именно это – неправда, самая страшная в ее устах. Я был требователен, но мне заткнули рот. Я требовал привлечь всех. За это мне стали приписывать, что я плохо готовлюсь, плохо веду занятия и т.д.
       Бутовская была почти на всех занятиях. Если бы она обладала порядочностью хоть на грош, то признала бы, что я хорошо вел занятия, готовился добросовестно, но это ж не человек, - низость без чести, без совести, самое скверное существо из всех, которые мне когда-либо встречались. Глупое, подлое, безобразное, скотоподобное. И она в нашем училище авторитет, фигура, благодаря Камеке. Он ее возвысил, и она изо всех сил старается оправдать доверие, выслужиться.
       Сейчас она утверждала, что я не подготовлен был к занятиям, что я не посещал районных семинаров ( 2 первых пропустил по ее вине: она умышленно не передала мне извещений, присланных райкомом – о семинарах – чтоб я не поехал, только сейчас я понял для чего).
       И закончила:
       -   Гельфанд не проводил конференций. Как пропагандист, Гельфанд слабый товарищ. Я предлагаю заменить его другим пропагандистом, обязать товарища Камеку взять на себя обязанности руководителя кружка.
       Пользуясь правом на заключительное слово я решил дать отпор всей своре, тем более что многие присутствующие на этом открытом собрании, видимо, мне сочувствовали, хотя говорить не решались. Я видел по их лицам, по их репликам с мест. Например, библиотекарь Варвара Григорьевна Корчагина говорила Трипольскому о Клочко, который не посещал занятий, говоря, что я их проводил плохо, что он лжет, кривит душой.
       Когда я вышел, Камеко не ожидал, что я выступлю с отповедью и спокойно готовился слушать. Но равнодушие его моментально сползло с лица, когда он увидел, что я не собираюсь пресмыкаться и заискивать, а настроен наступательно.
       Я пристыдил их всех за лживые слова, за несправедливые нападки.
       -   Когда это было, чтобы я пришел на занятия неподготовленным? Когда не мог ответить хоть на один вопрос слушателей? Зачем же так извращать факты? Почему Бутовская берет на себя смелость утверждать, что я не посещал районных семинаров? Ведь это доказуемо: есть регистрация в райкоме партии! Я не посетил два первых семинара по вине Бутовской – она умышленно не сообщила мне о семинарах, хотя получала из райкома телефонограммы. В дальнейшем, когда я узнал расписание семинаров, я посещал их регулярно и не пропустил ни одного.
       Для чего Бутовская извращает факты? На каком основании обвиняет меня тов. Клочко? Как он может судить о моих беседах, если почти не посещал занятий? Надо обладать большим запасом лицемерия, чтобы, не посещая занятий, отказываясь от докладов, утверждать на всех перекрестках, что преподаватель рассказывает неинтересно! 6 занятий посетил Клочко из 16. Из трех, порученных ему докладов, не сделал ни одного. А здесь выступает с осуждением и назиданиями!
       Когда я это сказал, Камеко поднялся и демонстративно направился к выходу. Вдруг остановился и, обращаясь к президиуму, сказал:
       -   Пора прекратить это!
       Бородавкин (председатель) тотчас же поспешил меня предупредить:
       -   Говорите по существу. Сколько вам еще минут надо?
       Я ответил:
       -   В докладе я сказал мало. Я имею право на заключительное слово? Вы хотите запретить мне говорить?
       Камеко испугался, вернулся и сел, Бородавкин тоже стих. Я продолжил.
       -   Товарищ Трипольский спрашивал почему я говорил только о кружке, а не говорил обо всей пропагандистской работе. Потому и не говорил, что ее не было. За исключением горстки кружковцев никто из сотрудников не был охвачен занятиями в сети партпросвещения. А почему? Потому, что у всех отбили охоту наши руководители, парторг и некоторые из тех, кто говорит с чужого голоса.
       Когда я стал требовать, чтобы все посещали кружок или посещали занятия при райкоме партии, - мне ответили грубостью, меня облили грязью, а когда и этого показалось мало, - решили добить с помощью такого мощного инструмента, каким является партсобрание.
       На занятия не ходили коммунисты, а беспартийные указывали на них пальцами, но посещали занятия. И вот, вместо того, наказать коммунистов, не посещающих кружок, наказали меня и наказали те самые коммунисты, которые не посещали. Не себя же им было наказывать! И они сочли за лучшее заткнуть мне рот, сделав меня, за мою требовательность и принципиальность козлом отпущения, без вины виноватым.
       Мне указали, что если я и впредь буду настаивать на массовом охвате сетью просвещения всех сотрудников, то меня снимут с ярлыком плохого пропагандиста. Мне предложили молчать и не чирикать: «Ваше дело только кружок, а остального вы не касайтесь! И семинаров тоже не смейте проводить – говорила Бутовская, - закончатся занятия – будете проводить семинары и конференции, а сейчас не смейте!»
       Теперь же все переворачивают и обвиняют меня как раз в том, против чего я тогда выступал. Ну, есть ли на свете большая несправедливость?!
       Бородавкин по новому сигналу Камеки вскочил и запретил мне говорить. Я ушел, а они уже зачитывали решение:
       -   Снять Гельфанда с пропагандистов, назначить Камеку.
 
       Белла уехала 14/VII в Геническ с Геной и садиком. Виталик остался со мной и родителями. Мама помогает одевать, варит, остальное все на мне. Папа на пляже с утра до ночи. Приходит – почти не помогает.
       Белына мать, изволив приехать с курорта (Крыма) 17/VII, сделала добрый шаг: взяла Виталика к себе. Побыла с ним 1 час, приехала сюда «за молоком». Там я оставил 2 литра молока, ей не нужно было. Я просил не приходить больше, обещал сам занести молоко, хотя ребенок не выпил и половины того. Но ей не терпелось нарваться на спор. Надо было найти предлог, чтоб отказаться от ребенка. А у мамы, сколько я ее не просил, не [...]                                                     
 
18.07.1965
       Бэлонька!
       Сегодня вечером получил от тебя письмо. Я считаю, что ты отправила его с опозданием. Мама приехала позавчера (16/VII). Говорит, что не знала, что ты собиралась уезжать. Первым её вопросом был вопрос: - Бэла на работе?
       -   Да, - ответил я, - только в Геническе.
       Тогда она сказала, что ей жалко было бабушку и она решила с ней немного побыть ещё. Она загорала, поправилась; сразу же заговорила о своей поездке в Геническ, только предъявила мне ультиматум: - Я буду готовить, а ты – с ребёнком.
       Я ей сказал, что мы хотели Виталика здесь оставить, он похудел и дорога может отразиться на его здоровье. Но мама наотрез отказалась с ним здесь оставаться.
       -   Если я останусь, - заявила она, - то с условием, что мама будет готовить Виталику, а папа наравне со мной возиться с ребёнком!
       Затем она ушла, моей мамы не было дома. Я заехал к ней с Виталиком часов в 6 после того, как мы с ним купили хлеб, масло, селёдку, творог, черешни (я законсервировал 4 литровых банки – 3 кг. черешен белых) и он выпил сок.
       Мама захотела его у себя оставить, но сказала, чтоб я принёс ему обед и молоко. Я принёс от нас бульончик и молоко, мама твоя с трудом ему это дала, молоко он выпил не всё (я принёс половину литровой банки), но мама сказала, чтобы я принёс ещё. Я обещал, но папы не было, а я ждал, что он отнесёт и задержался. Тогда мама твоя приехала сюда с Виталиком и поспорила, пока кипятили Виталику молоко (он его не пил, а у мамы осталось, стоило ли ехать!). Словом, я, как посредник, не смог ничего сделать, чтобы предотвратить стычку.
       Мама твоя сказала мне: - Раз ты её распустил, так не хочу я Виталика брать.
       Меня приглашают в Ленинград, я поеду туда. Я её не просил Виталика брать к себе, она сама меня попросила, даже уговаривала. А тут тебе – каприз. Я не стал наговариваться, уложил сынулю спать.
       Три дня мама не приходила. А сегодня забежала, принесла немного огурцов, вишен и 3 яблока, я не хотел её обижать отказом, хотя огурцы у нас есть, взял.
       Сегодня она была также у тёти Ани, сказала ей, что согласна быть с Виталиком, но если мама моя будет ему готовить, а папа наравне с ней ухаживать за ним.
       Я решил пока её не утруждать. С Виталиком можно жить. Он не очень балованный. Но когда не кушает, муки. Вчера он целый вечер ел как зверь – три раза кушал, много молока. А сегодня с уговорами еле-еле, стула даже не было. К молоку не притронулся, кефир весь выпил. Завтракал хорошо, обедать не стал и только в ужин – 7 часов вечера его съел.
       Мама твоя умеет его заговаривать и впихивать ему, даже если он не хочет, а у меня на это уходят часы целые.
       Он уже почти не кашляет. Спит без пробудки всю ночь. Но один раз его приходится менять. Я беру его тогда к себе, и мы до утра вместе. Но как только я к нему встану – уже не сплю. В общей сложности у меня на сон уходит сейчас 4-5 часов каждую ночь. Его надо беспрерывно укрывать, он во сне «борется за свободу»!
       В яслях он стал меньше писать. Сегодня в воскресенье за весь день он всего 1 раз уписался – я проглядел. Мама ему готовит, а папа вчера с 8 утра до 11 вечера загулял. Сегодня он был до 12 дня. У меня, конечно, ни на что времени больше нет, особенно в субботу и воскресенье.
       О тебе – к удивлению – он не вспоминает, пару раз ночью, когда я хотел заставить его пописать, отбиваясь от меня, позвал «мама», а больше нет. Гену он вспоминает, когда на улице слышит детский голос, больше ни разу. Сок он пьёт каждый день. Весёленький, со мной подружился, я его жалею и редко наказываю, не хочу, чтобы он плакал без тебя.
       С занятиями у меня затянулось. Если не включать эти липовые 2 часа, так будет до 26! А я не хочу рисковать, зачем мне? Значит, смогу вырваться на 15 дней, если твоя мама захочет меня отпустить.
       Папа изъявил желание поехать. Но я не хочу ребёнка травмировать. За 15 дней Виталик не сумеет акклиматизироваться там.
       Ты мало пишешь о себе и Геночке […]
 
24.07.1965
       Дорогая дочечка дома всё хорошо виталик чудненьки разговаривает хорошо «мама на работе папа на работе» гену часто споменает кушает и оставляет для гене. Уже немножко поправился перед сном выпивает стакан молоко с пече яблока любит. Я всё ему покупаю. Вчера воскресение я его скупала всё перестерала перегладила. Утром он спал до 8. Я дала яблоко он съел и завтрик у них была маная каша. Мне одни трудно с ним ночью он писается и мне приходитися несколько раз вставати. Я боюсь он любит спати раскриты. Он теперь не кашлеет это как видно заслуга вове он его хорошо смотрел главное ночью и ещё мне часто приходится спорить с папой он хочет закаливать.
       У меня 5 студентки поступающие в институт времено до 15 по 50 коп в день. Я побелила большую комнату очень хорошо и кухню когда вова уезжал. Мне было очень трудно одной всё перетаскати и очень тяжело одной что подати или упадёт. Просили за всё 20 руб и так не зделают как сама зделала. Начала 24 а закончила 27 а натан мне бросил виталика убежал ты представляешь себе но зато на завтра ему дали в нашем дворе перцу ругали самими последними словами без меня. вове я просила помоч принести куросину но он даже и не обратил внимание на мою просьбу. Мне после купания нога хуже болит.
       Ну витали пришёл будте все здорови в следующи раз больше напишу целую мама [Соня]
 
30.07.1965
       Геническ
       ул. Володарского 13
       школа № 6, детсад № 35
       Гельфанд Б. Е.
 
       г. Днепропетровск, 5
       ул. Жуковского 41/12
       Городынской Н. В.
 
       Дорогой Вовочка!
       Твоё письмо прибыло 28/VII, но мы его получили 29 вечером. Почтальон его отдала кому-то в большой дом и муж Ясфир. Абр[амовны] его принёс, кто-то ему отдал, а я этим временем уже напереживалась от беспокойства.
       Виталик себя хорошо чувствует. Старуха его в субботу не взяла, раскричалась на деда, почему ты так поторопился уехать и он его привёз к нам из ясель. В воскресенье был дождь и его нельзя было выпустить на двор, но мы с ним провели весь день, к вечеру погода стала хорошей и дед его повёз туда уже в 7 часов вечера. Когда он его привёз, старуха настроила Дорочку и она учинила скандал по всему двору (ты понимаешь, я ведь с ней двух слов никогда не […] говорила). Она говорила на меня, что я здорова, а такой больной женщине навязала ребёнка и бросала такие реплики, что мне даже стыдно повторить в письме.
       В понедельник он был у меня, пообедал бульон с лапшой, помидоры, кефир, и пил чай, и поехал туда ночевать. Во вторник я послала опять бульон, но он ничего в рот не взял потому, что она назло не занимается им. Она набрала 5 девушек на квартиру - [имос] Дорочка, Ивановна и т.п. и ей за разговорами не хватает времени для Виталика.
       Вчера в среду дед его привёз к нам и он поел бульон, абрикосы, помидор и уехал туда ночевать.
       Я себя чувствую по-прежнему плохо, если бы мне стало лучше и, если бы дед не был таким, как старуха, то я бы его оставила у нас. Он целый день на пляже и долёживается там до тех пор, что не успевает пойти в столовую пообедать, привозит Виталика к нам, сам готовит кушать, а Виталик со мной и мне очень трудно.
       Я всё время с момента твоего отъезда не застелила кровать, сделаю что-нибудь и ложусь. Но всё-таки мы сделали чёрную смородину себе, старику и Вам на паях: Аня купила смородину, а я сахар и сделали 15⅕ литровых баночек.
       Очень рада, что ты с Геночкой в дружбе и что ты с ним бываешь много времени. Как ты устраиваешься с питанием? Есть ли близко столовые?
       Тётя Аня пойдёт к Куприкову в понедельник. Она четыре дня была занята смородиной и не ходила на лечение, поэтому она пойдёт в понедельник.
       Сегодня у меня был Коля. Они приехали в субботу, а в понедельник уже пошли работать. Пришёл проведать. Передавал сердечный привет. Тётя Ева с дядей Толей ещё остались на август.
       Виталик никого не вспоминает. Иногда Геночку, когда  я ему что-нибудь даю, он говорит: «А Геночке».
       Геночка родной, очень прошу тебя слушаться папу и маму.
       Привет от тёти Ани. Будьте здоровы, целую. Мама.
       Привет Беле. Привет от деда. Пиши.
 
ХХ.07.1965
       […] Жду более подробного письма.
       Нет ли у вас больше скарлатины? Это меня очень беспокоит. Следи, чтобы Гена в старшей группе не кушал и не задерживался.
       Свои дела я пока забросил. Некогда. Даже к хирургу с этой шишечкой некогда вырваться. Виталик мне её надавил, и она у меня гноится, стала большой, как фурункул, но не выходит гноем, а с корочкой засохшей. Надо ещё и к зубному врачу сходить. Всё это я откладываю на последние дни.
       Как вы поступаете с морем? Часто бываете там? Неужели нельзя найти свободного места у моря? Ещё людней там, чем в Евпатории?
       Как твоё здоровье – «буковина» и прочее? Напиши, намёком хоть.
       Виталик стал много разговаривать. Всё повторяет. Увидел в окне Ис. Эм., сказал:
       -   Дядя Гуревич! – отчётливо и громко.
       У нас дожди. Солнце – не больше, чем полдня, а потом, к вечеру, главным образом – дождь. А у вас?
       Ну, будь здорова! Следи, чтобы тебе не подбросили дополнительно детей с этого людного берега, а ещё больше, чтоб своих не утерять. Сделайте им загородку, как мы видели в Евпатории, временную, верёвочную или проволочную.
       Привет всем твоим сослуживцам. Крепко тебя целую, и Геночку. Как вы оба там? За кем скучаете? Кого любите и т.п. Привет тебе от моих родителей и от твоей мамы.
       Целую ещё и ещё. Вова.
       Виталик не очень любит целовать, но тебя – да!
 
09.08.1965
       Геническ
       ул. Володарского 13,
       школа № 6, детсад № 35
       Гельфанд Б. Е.
 
       г. Днепропетровск 5
       ул. Жуковского № 41/12
       Городынской Н. В.
 
       Дорогой Вовочка!
       Отвечаю сразу на два твоих письма.
       Виталик хороший, поправился. По-прежнему писает, если недосмотрим. Шалун страшный. Весёленький. Хорошо кушает, но два дня подряд одно и то же блюдо не любит и я лавирую. Много тружусь, устаю, принимаю лекарства и хожу.
       Очень огорчена поведением Геночки. Я думала, что он за это время станет совсем хорошим, но то, что он говорит вам плохие слова меня сильно мучает. Скажи ему, что все от него откажутся, если он не исправится.
       Будь здоров, целую тебя крепко. Целуй Геночку. Привет Беле.
       Мама.
       Привет от тёти Ани и папы.
 
       Eda Gorodinsky
       595 Saint Marks Ave.
       Brooklyn 16, N.4., USA
595 Saint Marks Ave. Brooklyn 16, N.4., USA, Foto 2019
22.10.1965
       Герою Советского Союза
       воспитаннику системы профтехобразования, доценту кафедры истории Пермского госуниверситета им. Горького
       И. А. Кондаурову
 
       Уважаемый Иван Александрович!
       К Вам обращаются члены историко-краеведческого кружка Днепропетровского городского (строительного) профтехучилища № 12.
       Нашему училищу в октябре 1965 г. исполнилось 20 лет. К этому юбилею мы пришли не с пустыми руками. За 10 лет работы исторического кружка его участниками нарисовано и смонтировано свыше 200 плакатов по темам учебной программы, проведены десятки экскурсий в музеи на выставки […] дом Техника, походов по историческим и архитектурным местам города, выпущено много монтажей и бюллетеней. Только за последние 2 года членами кружка изготовлены наглядные пособия по всем темам обществоведения в количестве 42 штук.
       Теперь мы создаём свой училищный музей профессиональной славы и просим Вас прислать для нашего музея Вашу фотокарточку и несколько напутственных слов учащимся ГПТУ № 12.
       Мы прочитали о вас в журнале «Профессионально-техническое образование» № 5 за 1965 г. и мечтаем установить с Вами – одним из прославленных воспитанников нашей системы – переписку. Ваши письмо и фотокарточка вдохновят нас на ещё более успешную учёбу и достойное Вашего славного имени поведение.
       Наш адрес: г. Днепропетровск, ул. Строителей 30, ГорПТУ № 12, членам ист. кружка училища.
       Посылаем Вам фотографию группы членов кружка, написавших это письмо. Тепло приветствуем Вас. С уважением, члены кружка:
 
            1. Василенко Екатерина (уч. 1 гр.)  /подпись/
2. Нетяга Раиса (уч. 1 гр.)  /подпись/
3. Маковецкая Зинаида (уч. 1 гр.) /подпись/
4. Кинебас Влад. (уч. 3 гр.)    /подпись/
5. Паталаха Екатерина (уч. 3 гр.)  /подпись/
6. Потоцкая Лидия (уч. 3 гр.)     /подпись/
7. Булашенко Викт. (уч. 6 гр.) /подпись/
8. Решетняк Виктор (уч. 6 гр.)   /подпись/
9. Бойко Александр (уч. 7 гр.)    /подпись/
10. Вусык Михаил (уч. 7 гр.)    /подпись/
11. Ткаченко Варя (уч. 9 гр.) /подпись/
12. Гурина Лидия (уч. 9 гр.) /подпись/
13. Берковская Таиса (уч. 9 гр.) /подпись/
14. Малышева Надежда (уч. 10 гр.)  /подпись/
15. Коршунова Татьяна (уч. 10 гр.)  /подпись/
16. Троян Валентина (уч. 10 гр.) /подпись/
17. Крымцова Елена (уч. 10 гр.)    
18. Греко Любовь (уч. 10 гр.) /подпись/
19. Хоменко Алла (уч. 10 гр.)   /подпись/
20. Сорокоус Раиса (уч. 12 гр.)   
21. Говоруха Просковья (уч. 12 гр.)   /подпись/
22. Приходько Галина (уч. 12 гр.) /подпись/
23. Шурышна Ольга (уч. 12 гр.)     /подпись/
24. Собчук Елена (уч. 12 гр.)  /подпись/
 
Преподаватель обществоведения
Гельфанд В. Н.  		 /подпись/
     
       второе письмо 24/I-1967 г.
 
01.11.1965
       гор. Днепропетровск
       ул. Строителей, 30
       ГорПТУ № 12
       Тов. Гельфанду В. Н.
       (для членов исторического кружка)
 
       гор. Пермь, 39
       Комсомольский проспект д. 58, кв. 47
       И. А. Ко[нд]аурову
 
       вручено 15/XI-65 г.
 
       Дорогие друзья, члены исторического кружка Днепропетровского ПТУ № 12!
       Благодарю Вас за оказанное мне внимание, за Ваше тёплое письмо. Я с большим удовлетворением его прочитал и искренне радуюсь с Вами за Ваши успехи. Вы делаете нужное и полезное дело. Ваши преемники всегда будут Вам признательны за это. Не секрет, что настоящий человек должен оставить на своём жизненном пути какой-то след. А такой след закрепляется только хорошими, полезными для общества делами.
       Новых Вам успехов!
       Примите также мои искренние поздравления с 20-летним юбилеем Вашего училища и с 25-летним юбилеем системы трудовых резервов. Горячо Вас поздравляю и с праздником Великого Октября. Желаю всем Вам крепкого здоровья, большого счастья, успехов в труде и учёбе.
       С уважением И. Кондауров
 
04.11.1965
       Здесь
       Днепропетровск
       ул. Абхазская 10, кв. 25
       Штуль А. Н.
 
       Днепропетровск-5
       ул. Жуковского 41, кв. 12
       Гельфанду В. Н.
 
       Дорогие тётя Ева и дядя Толя!
       Сердечно поздравляю Вас от имени мамы, моей семьи, папы с 48 годовщиной Октября! Желаем Вам доброго здоровья и долгой жизни!
       Целуем. Вова.

23.12.[1965]
       23/XII
  1.  Осипенко Анатолий – поёт на уроке на весь класс
       Акостелов Ив. – разговаривает, жестикулирует
       Корько
       Лысенко
       Колесник – а вы по-еврейски можете?
       Савчук: вошёл посреди урока: Гиркало! На выход! – И тот, не спрашивая, вышел.
       Горб – жуёт на уроке.
       Щербина – спит, разговаривает, ходит с кл[…]
       Пирожок спал, опоздал на 20 минут
       Коляда – 12 ст. – запачкал стол, руку нарисовал и т.д.
 
24.12.[1965]
       24/XII.
       2 гр. Читают Китай, Коваленко, Сватковский – читает ([…] готовлюсь к […] – толстый, том)
       Коробка Григорий – пришёл мастер 2 уч. механиз. смотреть кабинет, а он держал – не выпускал из класса.
       Вiн грузин (Горб - […]) – Михайло Завизнон - […]
       Савчук, Коваленко – продолж. читать
       5 стол - само[…]
       10 - запачк[…] 2 гр.
       Гергель – куда вышел, куда надо? – А что я буду объясняться каждому встречному и поперечному
       19 гр. Пухальский – самовольно выходит с класса

26.12.1965
       Мама громко доверительно мне говорит так, чтобы слышала Белла:
       -   Как я ее ненавижу!
 
27.12.1965
       Я пришел домой, мама мне торжественно объявляет:
       –    Ребенок спит. И она тоже! Думаешь нет?
       А тут как раз Бела идет.
 
       Вечером мне Белла рассказала:
       -   Мама сказала Гене, когда я ему ответила, что не смогу быть у него на елке: «Если бы она была родная, она бы пошла».
 
28.12.1965
       Здесь
       Днепропетровск
       ул. Абхазская 10, кв. 25
       Штуль А. Н.
 
       Дорогие тётя Ева и дядя Толя!
       Горячо и от души поздравляем Вас с новым годом и благополучным выздоровлением дяди Толи. Мы очень рады и желаем Вам в новом 1966 г. и в последующих годах не болеть больше, быть счастливыми и довольными жизнью.
       Целуем Вас. Надя, Вова, Бэла, дети, Натан.
   
   
   
   
    
 
 
1946 1947 1948 1949 1950 1951 1952 1953 1954 1955 1956 1957 1958 1959 1960 1961 1962 1963 1964 1965 1966 1967 1968 1969 1970 1971 1972 1973 1974 1975 1976 1977 1978 1979 1980 1981 1982 1983