Владимир Гельфанд. Дневник, письма 1946 - 1983		  
 
 




 
 
   
01.01.1951
       Новый год встречали в Беллыной компании. Врачи с мужьями и две – с молодыми людьми. Кроме Дины и Беллы с Сеней, мы никого не знали. Компания подобралась скучная, хотя большинство – молодежь. Стол приготовили безвкусно. Церемониал новогодний не соблюли. Много пили, кушали и танцевали. Была драка (один побил свою жену. Бебочка считает, что весь ужас заключается в том, что это был еврей, а жена русская. Он себя показал хамом и запятнал еврейство). К концу вечера хозяин дома ушел спать и встал среди ночи, а Сеня перепил так, что не подымался до 9 утра. Вечер мне не понравился. В университете было наверно веселей.  
 
       Иван Алексеевич завтра-послезавтра от нас уезжает. Он перекрасил и оббил новым материалом все стулья, много проделал всякого ремонта домашней утвари. «Умелец!». Нет работы по дому, с которой он не был бы знаком. Но из всех людей на земле, он в числе самых несчастных. Шутка ли, что ему грозит. Он тоскует и плачет. Такой хороший дядька – жалко его.
 
       Из дома, из Дербента и от дяди Сени прибыли телеграммы. Дяде Леве не ответили – нет денег. Он обидится. Надо будет написать ему теплое письмо.
 
       Домой собираюсь уже всерьез. Отложил стипендию. Но что от нее осталось? Ведь я выписал «Литературную газету» - это стоит 62,5 рубля. Папа не выписал ни одной газеты – нет денег. Это для меня огорчение. Ведь раньше дома была «Правда», и я всегда имел нужный материал по важным вопросам, а теперь придется шарить по библиотекам.
 
       31/XII одел пальто. Оно очень хорошее. Иван Александрович молодец – пошил – залюбуешься. Материал отменный. Воротник тоже хорошо пристроен – с Бебочкиного пальто. Теперь у меня есть зимний выход. Мама и папа проявляют заботу. Это приятно, значит я им дорог. Не могут же они только ради Бебочки.
 
02.01.1951
       Сегодня узнал у Ирмы, что приз на конкурсе получили такие бездарности, как Аборкин и Оборин. Ну, Оборин, я понимаю, может написать и хорошую штуку при желании, скромности, самокритичности и труде. А Аборкин абсолютное ничто при всей своей напыженности. Он глуп и самоуверен, как попугай. Рвется в дамки, не замечая своей ограниченности.
 
       В местных газетах только и разговоров о Трутневой. Сборник за сборником выпускает издательство. Пышный 50-летний юбилей [...] ее назвал «нашей гордостью». Видел я Трутневу, слушал ее и знаком с ее стихами. Это пожилая, мало чем интересная женщина. Нет никаких особых примет. То же самое – ее речь. Я говорил после нее на одном из первых собраний молодых авторов и – не ради бахвальства – чем тут гордиться! - кажется, лучше ее. Никакой яркости, сочности. Стихи такие же приглаженные – Аборкин, выдернутый наизнанку! Только, конечно, куда опытней и профессиональный. Бедные дети, которые будут у нее учиться! Мне их жалко.
       Вчера встретил Розу Златкину (она член жюри). Спросил:
       –       Почему замолчали мое стихотворение? Оно не прошло по конкурсу?
       –       Не прошло.
       –       Не верно, - сказала мне девушка с нашего курса Шура Гладких, - она врет. Стихотворение ваше даже не зачитывали. Поэты сами читали свои стихи, и только те, что читались, подверглись обсуждению.
       Вот как относятся у нас к личности и поэтическому труду. Крикуны и горлохваты, вроде Аборкина, получают за свою бездарность премии. Спесь и бахвальство никчемных типов только подогревается. Она радуется, как та басенная лягушка. И когда-нибудь лопнет...
       Помню один эпизод в жизни нашего курса. Аборкин подарил Оборину несколько фотокарточек, на которых надписал: «Поэту Оборину от поэта Аборкина». Оборин был очень польщен, что его оценил Аборкин и всем показывал фотокарточки, самодовольно улыбаясь.
       Мне вспомнилось обращение И. Северянина к Валерию Брюсову: «Великого приветствует великий». Но у того было больше оснований, чем у Аборкина, по крайней мере о нем кое-что известно людям. А что Аборкин – мыльный пузырь и только.
 
       С 10 до 2 Сашенька спит. Сейчас ему не хочется спать. Но маме хочется отдохнуть. Бедный мальчик! Он кричит, получает «легкие шлепки» и немилосердно укачивается.
 
03.01.1951
       8 января у меня экзамен по политэкономии. Приобрел материал: основную и дополнительную литературу, чтоб готовиться, но третий день топчусь на первой теме, а всего 13! Бебочка меня ругает: «копун». А того замечать она не хочет, что я с утра и до вечера вожусь с Сашенькой.
       Взять для примера сегодняшний день. Всю ночь с 10 вечера 2 января, до 5 утра 3 января, усыплял его. Он просыпался через небольшие промежутки в 30-40 минут до 1 часа ночи, а потом совсем отказался спать. Таким образом, мой день начался в 11 часов – отсыпался. И, несмотря на это, мама дважды оставляла на меня Сашеньку – первый раз с 1 до 4, второй – с 4 до 7, пока пришла Бебочка. Когда же мне было готовиться? Мало того, сейчас мне опять поручили его усыплять. Не было 11 часов вечера, как мама сказала:
       –       Забери Сашеньку от груди и уложи спать.
       Сказать куда проще, чем сделать. И, хотя я знал, чем это пахнет, - не стал спорить – я ведь отдохну еще в свою райскую поездку домой.
       Мама играла с Иваном Алексеевичем в домино. Папа и Бебочка спали, а я, вместо подготовки экзаменов, нянчил Сашеньку. Вот где проявляется духовная сторона наших с Бебочкой взаимоотношений еще в одной форме. Она может раздражатся, что я не готов к сессии, но ей совершенно безразлично, что у меня нет времени готовиться... Она и не думает создать мне условия для такой подготовки, наоборот, рада поэксплуатировать меня, когда есть возможность.
       Сейчас уже половина первого. Мне предстоит сидеть до 3-х! Ночью не знаю как придется. Во всяком случае моя жизнь – каторга. Но все жалуются, что им плохо и обижаются, что я не помогаю по дому. Бебочка так несколько раз выговаривала мне, что я не уделяю внимания Сашеньке.
 
       А ребенок так и не уснул. Мама вынуждена была взять его. Бебочка, хотя и видела – просыпалась – что я теряю время, ничего на это не сказала. О том, что я днем был с мальчиком она, видимо, даже не знает.
       Вчера я написал письмо домой. Дал почитать маме.
       –       А почему ты не написал родителям про пальто и шапку?
       –       Я уже 2 раза им писал. Не хотел повторяться.
       –       То ты писал, что пальто шьется, а шапку купили. Теперь ты одел: надо об этом написать. Как тебе красиво и какой это хороший материал и какой воротник. Чтоб чувствовалось...
       Я промолчал. Не напишу ничего больше об этом. И именно потому, что я вижу: от меня хотят засвидетельствованной благодарности, ибо любят, чтоб ни одно доброе дело не осталось невознагражденным, хоть каким путем. Скромно, бескорыстно – ничего не делается из одного только родственного чувства, от большой внимательности...
 
       Газеты не выписали – денег не оказалось. Зато купили шикарную латвийскую скатерть за 400 рублей. Делают и другие грандиозные покупки. На такую мелочь могло хватить.
       Я выписал в университете «Литературную газету» за счет стипендии и теперь на дорогу солидно не хватает. Кроме того, с тех пор как я получил стипендию, мне не дают на трамвай: все это палки в колеса, чтоб не поехал!
       Сегодня мама проверяла облигации. Выиграли 400 рублей. Иван Алексеевич завтра уезжает. Выпили пятеро четверть бутылки вина – это и был прощальный вечер – за счет остатков нового года. Тогда папа раскошелился на ¾ бутылки для 6 человек (они и гости!). Вот она скупая житуха – скучная, никчемная. А когда же пользоваться благами жизни? Ни журналов, ни газет... Культуре тяжело приходится из-за денег... В библиотеку никто не записывается. Аня и то успела записаться... Все ложится на меня. Как принесу для проработки книги, так они нарасхват, а сам я на бобах и [...]
 
[03].01.1951
       Милые мамочка и папочка!
       Мы получили ваше письмо от 25/XII с новогодними пожеланиями и телеграмму, почти одновременно под новый год. Спасибо за добрые чувства – как хорошо и как кстати всё, что вы выразили.
       Новый год мы отметили с Бебочкой в компании – складчина по 35 рублей. Мама с папой и Иван Алексеевич встречали и отмечали дома. К ним пришли знакомые Беккеры (Динына мама и тётя). Сашенька, они рассказывают, вёл себя очень солидно, не капризничал и был весёлый. Он вообще очень жизнерадостный мальчик. Все движения порывистые, ни минуты не усидит в одном положении. Только, когда спать хочет, склонит головку на бок и прижмётся щекой к тому, кто его держит.
       У него уже 3 зубика. Шевелюра, как у большого – густая. Бебочка ему зачёсывает с пробором, под польку. На ножках стоит, опираясь на стенку, свободно, даже играется и подпрыгивает. Стоит его помануть к себе, он делает попытку шагнуть, но неизменно падает… нам на руки. Лепечет непрерывно. Мало того, что, когда ему подставляют ухо, он шепчет что-то, но и кричит членораздельные звуки. Самые обиходные у него «ма-ма-ма-ма-ма», «ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба», «дя-дя-дя-дя-дя». Иногда говорит и «па-па-па», но редко. Любит, чтобы с ним игрались, но и сам не скучает, если его оставить с игрушками.
       Ёлочку, которую ему устроили, поедает глазами. С невыразимым удовольствием трогает игрушки на ёлочке. Хохочет на весь дом и танцует на руках и машет ручонками. С чужими приветлив, но на руки к ним – ни за что! Своих всех узнаёт, особенно Бебочку. Любит перемену рук. Если кричит, то стоит взять кому-либо другому, успокаивается.
       Никого он так не любит, как соседского мальчика Сашу. Когда тот приходит, наш становится неузнаваемым. Такой радости на лице ребёнка трудно увидеть в другой раз. А он, «большой Сашенька», с охотой подставляет ему свою голову, чтоб он подёргал за чуб. И обычно, капризный, улыбается, хоть ему и больно; скривится, а улыбается.
       Очень большой приятель с Иваном Алексеевичем. Мама уходит иногда, оставляя Сашеньку с «дядей Ваней» и Сашенька не плачет.
       Вот тебе, мамочка, чтоб не обижалась, что мало, пишу о сыне своём.
       Недавно у нас был фотограф. Когда будут карточки, вышлем. И в матроске и в костюмчике, что мама рисовала в письме.
       Посылаю вам стихотворение, тоже связанное с Сашенькой. Если, мамочка, захочешь, то отпечатаешь и пошлёшь в «Днепровскую Правду» на свой адрес под моей фамилией. Здесь его одобрили. У меня нет экземпляров, чтоб послать.
       Крепко вас целую, мои любимые. Желаю вам счастья. До скорой встречи.
       Целую, Владимир.
       Привет от Бебочки, от мамы и папы, от Сашеньки, от Ивана Алексеевича. Привет и наилучшие пожелания всем родным. Целую, Владимир.
       P.S. Мама за зубки называет Сашеньку «щучкой».
 
12.01.1951
       Вчера у нас произошел очередной инцидент. После продолжительного затишья. К этому времени все как будто наладилось. Почувствовал я себя даже человеком и равноправным, и свободным. В свою очередь решил не обращать внимания на мелочи. Душу отводить с дневником. А так не казать виду, что бы ни произошло. Папины реплики или мамино недовольство, например тем, что я в ванной в 11 вечера, когда все еще не спят и шумят в коридоре, - тихонько себе напеваю песенку. Даже когда папа мне говорил явно обидные вещи, вроде: «Все это теоретически, - когда я делал замечания относительно Сашеньки, - ты на практике покажи!», я умалчивал.
       Между тем мне и слова нельзя было сказать относительно воспитания Сашеньки, - всегда – много-много раз мне выговаривалось, вменялось в вину.
 
14.01.1951
       Дорогие мамочка и папочка!
       Коротко сообщу вам о нашей жизни. У меня экзамены, много занимаюсь, поэтому и пишу редко. Сашенька поправился, стал жирненьким. У него уже 4 зубика. Новые его затеи:
       1.    – Сашенька, склони головку! Склоняет и ждёт, пока не похлопают ему в ладоши.
       2.    – Сашенька, сделай ну-ну-ну! Вытягивает указательный пальчик и, как бы хвастая им, медленно водит перед вашим носом.
       3.    Теперь, когда я дома, стал ко мне часто проситься и так трогательно у него получается – зовут его наши (кроме Бебочки), отворачивается, прячется, даже кричит.
       4.    Танцует. И не то, чтобы как-нибудь, а с определённой манерой – выбрасывает поочерёдно то правую, то левую ножку, и такие «па» откалывает!.. Мы животы все рвём, любуемся, удивляемся.
       5.    Ходит, когда его придерживают, и не как какой-нибудь несмышлёныш, а сознательно чередует ножки. У стенки стоит сам и подпрыгивает и даже нагибается, чтобы поднять игрушку. Но это редко ему удаётся и он валится на бок, как снопик. И всё, что он делает, с улыбкой.
       Днём засыпает моментально. Только возьму его на руки – спит. Зато ночью иногда закатывает концерты. Не то, чтобы капризничал, а просто не хочет спать. Мы проделывали эксперименты: не неволили, оставляли в покое. Он мог играться всю ночь, только бы возле него сидели и поддерживали в нём игривое настроение.
       Я бы ещё писал и писал о нём, материала хватает. Но, вы простите, у меня нет сейчас времени. Рядом стоит Бебочка. Она тоже занята и очень устаёт. Но и ей хочется дописать несколько слов. Передаю ей перо (и все козыри).
       Целую вас крепко, мои родные, любимые. Привет всем родным и знакомым. До свидания. Наши все вас целуют.
       Владимир.
 
       Дорогие мои папочка и мамочка!
       Последнее время наша переписка стала более редкой. А мы так любим Ваши письма. Часто вспоминаем о днях Вашего пребывания у нас и жалеем, что это было тогда, а не сейчас. Ведь сейчас Сашенька более забавный и интересный. Капризуля он хороший, да и не удивительно: все его балуют.
       Вовочка не сказал об одной вещи: мы его садим уже на горшочек. По-моему для его возраста это тоже «хохма».
       Мамочка с ним порядком устаёт, чувствует себя немного лучше, но всё ещё не совсем хорошо. Папочка сейчас занят по годовому отчёту для Москвы (кончает). Кроме того будет выступать с докладом на торжественном заседании, посвящённом Ленинским дням.
       У Сашеньки до вчерашнего дня стояла ёлочка. Была красиво убрана. Она ему очень нравилась и он с восторгом хватался за игрушки. Когда спрашивали «где ёлочка?» - поворачивался и смотрел на неё.
       Ну вот и всё письмо занято одним Сашенькой.
       Да, Вовочка носит своё новое пальто. Пошито оно замечательно и ему очень красиво, особенно в новой шапке.
       Мне набрали на платье тёмно-синий креп-сатэн.
       Вот и все новости. Крепко и много целую. Ваша дочь Беба.
 
19.01.1951
       Сегодня выехал в Днепропетровск. Все не хотели, но им не помогло. В последние дни это были только слабые попытки огрызнуться, шевельнуть мою совесть. Но проводили меня чин-чином, тепло и заботливо. Сверх всякого ожидания дали даже 50 рублей на дорогу (Бебочка. Может она по секрету от всех? Вряд ли!). Говорить не приходится, мама проводить умеет, если хочет. А моя твердая позиция послужила мне в пользу. За каких-нибудь полгода меня впервые одели, обули и стали ко мне по-родственному относиться. А ведь раньше – так, как теперь к Ане-домработнице, кстати, очень вредной, инертной и лентяйной – за что ее не любят.
       Говорят: старшие – у них опыт, они практики, к ним надо прислушиваться. Что бы было, если бы я послушался моих дорогих из Днепропетровска? Я бы сейчас гнул шею и мое слово ничего не стоило б. А так со мной считаются, меня, при всех моих недостатках и неприспособленности к семейной и светской жизни, не игнорируют и, кажется, даже любят.
       Бывают стычки, но кратковременные. Вчера, например, с папой. Он недоволен был, что я закрываюсь в комнате. Сегодня – с мамой – она не хотела, чтоб я без нее укладывался. А Бебочка наоборот:
       –       Почему ты не закрываешь дверь? - Я объяснил, что папа сердится. - Как мне все это надоело!
       Злая ушла. Но быстро пересердилась.
       С Сашенькой вчера и сегодня целый день. Спина болит, так я с ним наносился. А вот Бебочка была невнимательна: спала до самого моего отъезда. С трудом удалось ее поднять. Когда предложил ей, чтоб она не ехала на вокзал, с радостью согласилась. Она недовольна больше всех: ей придется одной возиться с Сашенькой ночью. Раньше, бывало, до 2 часов ночи я усыпляю его – самое кошмарное время! А она ложилась спать в 8-9 вечера, так что вставала к нему бодрая и после этого опять засыпала (она моментально засыпает), хотя я и в дальнейшем мучался. Эгоизм Бебочки не поддается описанию – она заставляла меня возиться с Сашей и в дни экзаменов (впрочем, мама тоже была рада сплавить его, даже оторвав меня от учебы – он ей-таки надоедает). Сама она с ним не возится. Даст ему грудь и через минуту оба спят. Идиллия – большая часть жизни – сон. А потом жалуется: я вот хотела бы поработать над собой, но из-за Сашеньки не могу. Частично это так, но только частично. Если бы она спала как я, 5 часов в сутки, можно было б горы перевернуть. Ведь сумел же я сессию, довольно трудную и горячую, сдать на отлично! Я, который всегда спотыкался на экзаменах...
 
       Ходили они в магазин, купили маме одеколон, говорили, что папе не нашли подарка, но он будет кушать конфеты. Подлизываются. Это мне нравится. Лучше, чем когда мои из кожи лезут. После того, как я поговорил с Бебочкой относительно их предыдущих визитов, они стали чуткими.
 
       В книге рассказов Эренбурга неожиданно обнаружил, что он родился 27 января. Значит, на днях ему исполнится 60 лет! Надо смотреть за газетами. Надо написать Симе, Софе и Бебочке, чтоб собирали для меня материал.
 
       В моем купе татарка с 2 детьми. Дети ловкие, умные. Она очень заботливая мать, но почти нищая. Укрыла обоих мальчиков стареньким платком от головы.  Железнодорожница. Едет бесплатно. Одна полка на 3-х. Ей, конечно, неудобно. И действительно, это ужасно, что она не может нормально разместиться с детьми. Но она темная, отсталая. Не понимает, что люди занимают свои места: посадила детей на чужую полку и не хочет уступить. Спорит...
 
27.01.1951
       РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ
       ЗВЕЗДА
       ОРГАН МОЛОТОВСКОГО ОБКОМА И ГОРКОМА
       ВКП(б) ОБЛАСТНОГО И ГОРОДСКОГО
       СОВЕТОВ ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ
 
       Адрес: гор. Молотов (областной)
       Улица К. Маркса, 8. Телефон 86-44
       № 1529
       «27» января 1951 г.
 
       г. Молотов, Советская 25 а/8, кв. 4
       Гельфанду В. Н.
 
       Уважаемый тов. Гельфанд!
       Баллада о двух сыновьях задумана интересно. В ней есть несколько сильных строк, вроде:
       Будет он еще детство знать
       Коммунизм для таких ребят
       У него есть Корея – мать
       Есть в России отец и брат.
       Спорным остается вопрос об одной из идей стихотворения. Стихотворение призывает нашего советского человека отомстить за осиротевшего корейского мальчика. Этот призыв, пожалуй, неуместен. Другое дело, если бы стихотворение призывало к оказанию помощи корейцам, с тем, чтобы не позволить американцам оставлять там сирот. Более того, советские люди вообще не мстят, даже врагам своим. Советские люди просто воздают им по их заслугам. У Вас же в строфе:
       И во имя таких детей
       Как твой сын и кореец сын
       Будь с врагами еще лютей
       Чем ты был, когда брал Берлин.
       Получается, что советские войска лютовали при взятии Берлина. Это неверно. Туманна по смыслу последняя строфа стихотворения.
       Кроме недостатков смыслового характера, стихотворение имеет и некоторые недоработки в языке. Например:
       И хоть что ты ему говори
       Все на свете ему подстать.
       «Все подстать» - значит все под силу, а ведь речь идет о ребенке. Вы хотели сказать все он слушает с одинаковым вниманием, но выразились неточно. Неточно передана мысль и в строчке:
       Сын свободно растет, легко
       Все имеет, доволен всем.
       Сказать о ребенке, что он «растет легко» вряд ли правильно. Сказать, что ребенок «доволен всем» также неудачно. Эта характеристика более подойдет уже к взрослому человеку. В строфе:
       Вдруг улыбка сошла с лица
       Ты взглянул на свои ордена.
       И на чистом виске отца
       Обозначилась седина.
       Здесь неудобно воспринимаемый переход от второго к третьему лицу, хотя речь идет об одном и том же человеке. Здесь же непонятно, когда обозначилась седина? Когда отец взглянул на свои ордена?!
       Ввиду указанных недостатков, главным образом смысловых, использовать стихотворение в газете не представляется возможным.
 
       Литконсультант                        /Самойлов/
       Зав. отд. культуры и науки               /А. Сергейченко/


29.01.1951
       Дома скандально. Подробности неинтересные. Радостей мало, неприятностей по горло. Днем отдыхаю от всего этого.
       Был у Боровко сегодня. Виделся с Валей Козловой. Они хорошие. Эта встреча теплей прошлогодней. Время сближает. Много интересного узнал от них и от других сокурсников, много нового увидел сам. Город преобразился. Проспект не узнать – повсюду выросли 4-5 этажные дома, красивые, видные, длинные – на весь квартал. Вокзал вырос гигантский за это время.
       Одно осталось – бюрократизм. К 60-летию Эренбурга я приготовил о нем статью. В редакции мне сказали, что без распоряжения ЦК они не могут поместить. В «Днепровской» отказали сразу. В «Зоре» продержали пару дней, но результат один.
       Только сегодня узнал, что Эренбург награжден орденом Трудового Красного Знамени. Тычина - «Ленина», а Эренбург - «Красного Знамени»! Кто из них более достойный?
 
ХХ.01.1951
       Милые и дорогие все!
       Давно я уже вам не писал. Очень тяжело мне теперь работа дается. Если бы не эти несколько дней праздников за которые я хорошо отдохнул, не знаю как бы я теперь работал бы. Бывало, пройду квартала два, и весь мокрый делался, настолько я ослаб, а вечером еле доберусь домой, и первое что я делал, искал, нет ли писем от Вас, а второе – сразу падал в постель, и есть даже не мог. Мы с Надей очень переживали от неизвестности. Хотя от Вовочки и были письма, но они были очень загадочные, а то, что от тебя, Бебочка и от Вас, Бронислава Наумовна не было писем, нас очень волновало, даже пугало. Хочется верить, Бебочка, что ты нам всю правду написала и все уже позади, и вместе с тобой радоваться за Сашеньку, что у него уже зубки появляются, и что он своей красотой и умными затеями доставляет много радостей.
       А Ваше письмо, Бронислава Наумовна, с художественными рисунками, даже заставили нас много смеяться глядя на них. Хотелось хотя бы в воображении представить себе Сашеньку в этой одежде. Должно быть сияет, как солнышко.

ליינינדיג אייער בריף איז בא אינז גיווען אגרויסע פרייד. מיט איין ווייטיג פאר סאשיניקען, וואס אזא גליין פייגילע, אזא קליין ראיעסעל האט איבער גיטראגין אזוינע גרויסע ווייטיגען
 
       Очень жаль что мы так далеко от Вас и не можем переживать вместе с Вами и горе и радости. Желаю Вам в дальнейшем уже горя не знать, а одни радости, чтоб Сашенька рос и развивался в дальнейшем здоровый и жизнерадостный на радость нам всем.
       Будьте все здоровы и счастливы. Сердечный привет Давиду Иосифовичу. Пишите все почаще. Ты, Вовочка, тоже пиши почаще. Целую всех. Поцелуйте за меня много раз милую крошку Сашеньку.
 
06.02.1951
       Я шел машинально, почти не соображая куда иду, не чувствуя под собой ног, а только общую тяжесть всего тела, от станции «Маяковская», куда доехал на метро. Дорогой заходил в магазины, приобретал вещи: батарейки, фонарик, фотобумагу и прочее. Так медленно и постепенно я добирался до цели. Старался не думать о предстоящем. Но нет-нет, да и вспомнишь и рисуешь себе обстоятельства.
       По мере приближения к заветному дому я все более начинал волноваться. Внизу разместилась какая-то мастерская, кажется переплетная. Зашел туда и у меня «переплелся» язык.
       –       Скажите, где здесь жилуправление?
       –       Что? - На меня посмотрели удивленные глаза рабочего, - что? - еще раз переспросил он.
       –       Простите, домоуправление.
       –       А, это другое дело. Со двора.
       Был выходной день. Не работали. Случайно набрел на жилую комнатушку. Там мне указали: 2-й подъезд, 7 этаж.
       Нигде не нашел я лифта. Как он, бедненький, добирается до своей колокольни? Квартиру я сейчас забыл, что-то вроде 48, или 68. Подошел к двери, осмотрелся. Расположение на этаже таково. 2 двери слева, одна – справа. Это дверь Эренбурга. На ней ящик, по размерам такой, как на почте, большой, вместительный. На полу дорожка пористая – для ног. Нет надписи на дверях.
       Позвонил. Послышался густой лай собак. Открыла женщина лет 40, русская, полнющая, в переднике.
       –       Мне нужно видеть Илью Григорьевича.
       –       Вы с ним договорились?
       –       Нет, но мне необходимо его увидеть.
       –       Он занят, вряд ли сможет принять.
       В моем голосе послышалось отчаяние, когда я умолял допустить меня к Эренбургу. От волнения я стал заикаться, тут же ловя себя на мысли: «Это я так говорю с домработницей, как же я буду разговаривать с Эренбургом?»
       Женщина от нетерпения переступала с ноги на ногу.
       –       Я позову секретаря.
       –       Нет, мне нужно видеть самого Эренбурга.
       Но она меня не слушала. Ушла, оставив дверь приоткрытой. Мне показалось, что, когда работница открыла дверь, оттуда залаяла овчарка. Потом ее кто-то увел. Но когда я вошел в переднюю, три болонки, космастые и похожие, но разных цветов, кинулись мне под ноги. На них прикрикнули, и они стали тише. Осторожно и очень важно обнюхав меня, солидно разошлись.
       Между тем я разговаривал с секретарем. Понятие «секретарь» в применении к понятию «писатель», связывалось в моем воображении с фигурой дородного седовласого мужчины (памятная всем картина: Вольтер диктует своему секретарю) умудренного возрастом и жизнью. Каково же было мое удивление, когда ко мне вышла 23-25 летняя девушка с еврейским худеньким личиком и как будто даже застенчивая. В разговоре со мной она обнаружила ясный ум и большую находчивость, но ее возраст, ее ласковый взгляд и улыбка, успокоили меня. Я постепенно приходил в себя после недоброжелательного ответа работницы «он занят».
       Подробно рассказал о цели моего прихода, предупредил, что назавтра уезжаю и что обязательно хочу перед отъездом увидеть Илью Григорьевича. Понимая, что для нее значит Эренбург, я говорил о нем с нескрываемым благоговением – внутренним и немножко напускным.
       –       Давайте, я передам рукопись, - предложила она.
       –       Нет, я хочу вручить ему лично.
       –       Ну, ладно, - и она пошла докладывать ему в кабинет. Дверь прихлопнула.
       Я машинально снял галоши, хотя еще не получил приглашения войти. Пока она отсутствовала, я рассматривал прихожую. В коридоре у самой двери стоял телефон на тумбочке. По другую сторону от дверей маленькая вешалочка – там сплошь пальто, негде приткнуться. Больше ничего не помню. Все выглядело, как в любом доме, скромно, без претензий.
       Через минуту она вышла.
       –       Раздевайтесь и подождите немного.
       Я разделся. Свою авоську с покупками положил у телефона. Не успел причесаться, привести себя в порядок, - навстречу мне, как в сказке – сам Эренбург. Совсем не такой, каким я представлял его себе по портретам. Гораздо выше, плотнее и старше. Лицо без морщин, широкое, лоб большой, голова вся седая, до последнего волоска. Глаза усталые, рассеянные, умные, изучающие. Выше среднего роста. В светло-коричневом домашнем костюме, под халат. Свободный костюм без галстука, возможно и делал его таким толстым. По сравнению с последними фотокарточками, он, несмотря ни на что – иной, более медлительный, стариковатей в жизни.
       –       Здравствуйте! - Сказал я просто, протянул ему руку и крепко пожал его мягкую, большую ладонь.
       –       Пройдемте в кабинет, - пригласил он.
       Там стоял какой-то мужчина, лет 35, в очках, сухощавый, среднего роста. Он нервно теребил руками – я ему помешал.
       –       Пройдите в ту комнату, посмотрите картины, - сказал ему Эренбург.
       Он молча вышел.
       –       Садитесь, - предложил хозяин.
       Я сел в мягкое кресло против его рабочего стола. Он – на диван. Внимательно и выжидающе посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну, рассказывайте». Я не заставил себя долго ждать, сказал кто я и зачем пришел.
       –       Я студент Молотовского университета – литератор. Решил посвятить свою деятельность изучению вашего творчества. К вашему 60-летию подготовил работу о «Падении Парижа». Хотел преподнести ее вам, но несколько опоздал к юбилею. Разрешите передать ее вам сейчас.
       Он принял, поблагодарил, посмотрел надпись [Любимому писателю Илье Григорьевичу Эренбургу в связи с шестидесятилетием со дня рождения, в знак глубокого уважения и преклонения перед его талантом. Студент Молотовского Госуниверситета В. Гельфанд 4/II-1951 г.], полистал, затем, взяв ее в обе руки, медленно понес в другую комнату через весь коридор. Я остался один. Осмотрелся по сторонам. Кабинет небольшой: маленькая комнатка четыре на три. Углом к окну полукруглый, дугообразный письменный стол под стеклом. На столе бумаги, карандаши, ручки, следы рабочей обстановки. На стенах картины небольших размеров – охотничьи виды. Полочка, из которой торчат курительные трубки разных форм – штук 7-9. За столом  - мягкое кресло, где сидит, видимо, он сам. По бокам 2 других таких же кресла. В противоположном углу диван, мягкий, с такой же коричневато-желтой обивкой. Везде набросано: книги, картины. У самой двери стопочка с новинками – не успел рассмотреть и запомнить, какие книги. Одна особо бросилась в глаза - «Буря» В. Лациаса.
       Меня интересовало раньше: читает ли он произведения на близкие ему темы, в частности Лациаса. Теперь я убедился: да, читает. Значит сравнивает, извлекает ценное. Это очень важное для меня открытие.
       Но вот Эренбург вернулся и опять сел напротив меня на диван.
       –       А что вы сейчас пишите?
       –       Я работаю над «Бурей». Думаю по ней дипломировать.
       –       Лиза (кажется так ее зовут), - обратился он к секретарше, - у нас есть «Буря»?
       Я не слышал ответа. Он опять вышел, вернулся с «Бурей».
       –       Если можно, подпишите, - попросил я, принимая подарок.
       –       Я уже подписал.
       [В. Гельфанду на память. И. Эренбург]
       Я поблагодарил.
       –       Не смею вас задерживать. Разрешите мне идти?
       –       Пожалуйста.
       Он провожал меня до вешалки. Пока я одевался, он вошел в другую комнату. Дверь осталась открытой настежь. В комнате стояли какие-то длинные, худые и длинноносые женщины, похожие друг на друга и на Сарру (неудачную жену дяди Люси), с ними была секретарша и тот самый мужчина, которого я застал в кабинете. Они все задрали вверх головы и рассматривали картины. Картин было много. Вся большая комната была увешана ими, как в Третьяковке. Я не успел разглядеть обстановку. Одеваясь, все время смотрел на них с нескрываемым любопытством, а они, как мне показалось, не обращали на меня никакого внимания. Только маленькие пушистые болонки, так неприветливо меня встретившие вначале, теперь выскочили и добродушно обнюхивали мои ноги. Я подпоясывался, не спуская глаз с тех, что в комнате.
       Вышел Илья Григорьевич и направился к себе. Я опять пожирал его глазами. Он это видел.
       Без улыбки, но внимательно посмотрев на меня, сказал «До свидания» и как бог мягко прошел к себе в кабинет.
       Меня провожала секретарша. Я ей сказал:
       –       Очень вам благодарен за ту любезность, которую вы мне оказали. - И этим закончился мой визит.
       Не помню, как я спустился с лестницы, как очутился на улице. В моих руках была дорогая книга, а в воображении стоял образ любимого, большого человека, которого мне удалось увидеть в домашней обстановке в дни его 60-летия. Усталый взгляд, маленькие, но глубокие, перетруженные глаза, плотная массивная фигура и мягкая неторопливая поступь.
       Я шел к метро на площадь у Охотного ряда. Шел, не глядя ни на кого, не замечая ни людей, ни улиц, ни машин, что со мной редко бывает. Вдруг меня окликнули:
       –       Гельфанд!
       Смотрю – Люция Королева.
       –       Что с тобой? Почему ты такой встревоженный?
       –       Не спрашивай, - ответил я. - Только что был у Эренбурга.
       Нам надо было ехать в одном направлении. Всю дорогу рассказывал, волнуясь и припоминая детали. От напряжения предшествующих минут сильно устал. Мы сели в метро на скамейке и минут 15 просидели, разговаривая. Потом, когда я немного пришел в себя, пошли дальше.
       Люция дала мне задание побывать в Третьяковской галерее на выставке 50 года, в Литературном музее и на выставке подарков Сталину. Я твердо обещал туда пойти, взял у нее адреса, но осуществить ничего из задуманного не смог. В тот же день поехал к Аде и Ивану Алексеевичу – хвастать.
       Назавтра (я остался ночевать у Адыных знакомых) попал в город поздно, часам к 2-3 добрался только до Союза Писателей. Там быстро уладил свои дела, но, когда вышел оттуда, было уже 5. В 6 меня ждал Иван Алексеевич. Я поспешил в общежитие.
       В Союзе видел всякие фигуры. Возможно, среди них были знаменитости, но я никого не знал в лицо и, конечно, не мог распознать в них тех, чьи имена прогремели на весь мир.
       На дверях надписи: «Парткомиссия». Дежурят по таким-то дням такие-то: Алтауза, Жаров, Гаковский. Меня подмывало приоткрыть дверь и заглянуть в комнату, но я не решился – это было бы глупо. В коридорах то и дело попадались солидные человеки с умными физиономиями, но в них я никого из известных мне по фотографиям и лично, не узнал.
       Отыскал секцию критики. Там в первой комнате сидела массивная дама, черная, важная и вела дела. Кругом ее суетились. Пока она разговаривала по телефону, я сел в ее кресло. Она меня попросила пересесть. Зовут ее Ольга. Она очень строгая, ее боятся, с ней считаются. В общем, крупная птица.
       В комнату вошел какой-то писатель, поздоровался. Она у него расспрашивала над чем он работает. Он сказал – пишет повесть.
       –       Напрасно. У вас так хорошо получались рассказы.
       Он, явно польщенный похвалой, хвастливо отвечал, что ему все советовали написать что-нибудь крупное. Повесть – это уже что-то весомое, а рассказ – мало заметен. Парень молодой. Лет 30. В кожанке, худой, с черным удлиненным лицом.
       Потом дама за столом стала перечислять членов комиссии.
       –       В детской комиссии почему-то не значатся ни Маршак, ни Михалков. Кто это напутал? С чем я пойду к Фадееву? - И она очень сердилась.
       Вошла молоденькая красивая девушка. Поздоровалась со мной. Я ответил. Бедненькая, она здесь, видимо, играет малую роль и всем кланяется, чтоб снискать уважение. У нее задумчивые красивые глаза, обиженно вздернутые носик и губы.
       Когда она вышла, дама-начальница стала ее искать, сердилась, потом привела откуда-то и долго допекала за допущенные в тексте небрежности. Девушка, наверно, машинистка.
 
10.02.1951
       В другой комнате сидел за столом какой-то деловой лысый человек и громко разговаривал с одной, весьма темпераментной дамой. Ругали Ермилова, за то, что он проявил невнимание в каком-то деле. Потом стали перебирать других критиков. Что ни фраза, то имена, и какие! - маститые.
       Но вот ко мне вышла Е. Книпович. Мы разговорились в углу большой комнаты, где сидел тот высокоставленный литератор, который небрежно жонглировал громкими фамилиями и даже бранился по их адресу.
       Книпович худенькая, заметно стареющая и седеющая женщина лет 55. У нее приятная улыбка, доброе, располагающее к себе лицо. В критике она занимает серединное положение. Она не задира, но и не приглаженная под общий шаблон литераторша. Пишет всякие умные вещи, не очень взволнованно, но и не совсем беспристрастно. Я нарочно потом просматривал ее статьи. Сносные. Ко мне она отнеслась весьма любезно и несколько раз повторила: «Очень хорошо, что вы принесли работу. Очень хорошо, очень хорошо». Я оставил свою работу, адрес. Она обещала, что передаст ее специалисту по Эренбургу и я получу отзыв.
       В секции молодого автора оставил свое стихотворение «Баллада о двух сыновьях».
       Так прошли мои дела в Москве.
       До самого вечера ходил по магазинам. Тратился. Деньги разъехались, пришлось одалживать перед отъездом.
       В 7 часов провожал моих сокурсников из Днепропетровска: Ваню Кнышева, Лилю Сухинину и других. Они в Москве на экскурсии. С Кнышевым даже ночевал в общежитии, а Лилю Сухинину впервые увидел только когда сопровождал их делегацию к поезду.
       Показывал подаренную «Бурю». Все мы бились над разбором надписи. Я говорил «В. Гельфанду от И. Эренбурга». Лиля возражала:
       –       Где ты видишь «от»? И, если «от», то что означает другое слово, которое стоит рядом?
       Действительно, я ничего не мог придумать. Недавно меня осенила другая мысль: а что, если это «В. Гельфанду на память И. Эренбург». Это более правдоподобно. Неразборчиво пишет мой кумир!..
 
       Дома здесь узнали обо всем в день моего приезда. Когда я пришел в университет, меня обступили студенты и наперебой расспрашивали о подробностях моего к Эренбургу визита. Люция успела всем рассказать и преподавателям, и студентам. Когда попросил студентов собраться и послушать меня, так как мне трудно двадцать восемь раз рассказывать об одном и том же, Люции меня пристыдила:
       –       Я не устала рассказывать всем, кто ни просил об этом, а тебе уже лень. Так нельзя. Раз люди просят, надо рассказывать.
       Через два дня все утихомирилось, волнение мое улеглось и опять потянулись скучные университетские будни, заботы другого порядка: надо писать курсовую работу, надо готовить английский перевод, а тут еще практика в школе и двухгодичный курс современного русского языка – самая тяжелая для меня ноша. Кроме того, мне предстоит в ближайшие дни прочесть реферат об освободительной миссии советского народа по романам советских писателей. Это в университете. Есть волнения и дома. Такова жизнь, что в ней ничего гладко не проходит...
       Студенты ходят, бунтуют – не хотят практики в этом семестре: «Пусть лучше б на 5 курсе!». Декан стоит на своем. В штурмовом порядке читают методику преподавания языка в школе. Лекций много. Не бывает дня, чтобы меньше 8 часов. Если три лекции, то после них собрание. Некогда передохнуть. А я такой, чем больше нагрузок – тем лучше работаю, тем заметней результаты. Люблю и одновременно ненавижу горячку. Но с отвращением отношусь к застою. Жалко, когда теряю время, грызу себя, но время все-таки теряю – и «копун», как называет меня Бебочка, и все-таки семейный человек – не без забот.
 
12.02.1951
       Я заболел. И как хорошо, что у меня температура! По крайней мере мне поверят, что я болен и не заставят делать непосильной работы, как это часто бывало прежде.
       Температуру измерил не сразу. До этого скверно себя почувствовал на лекциях и отпросился у преподавателя домой. Когда приехал и рассказал маме, что меня знобит и что болит голова, она возразила:
       –       Ты лучше подумай, каково сейчас Бебочке в ее шубе. У тебя теплое пальто и тебя знобит!
       –       Я болен...
       –       А она не может заболеть?
       Больше я не полемизировал и лег на диван. Так пролежал я до самого вечера, до 7 часов, пока все не пришли с работы и не пообедали, хотя мама знала температуру через 5 минут, после того как я лег и ее измерил. Мне хотелось в постель. Дома я уже давно бы лежал, окруженный заботой, лаской и вниманием. Но это не «дом».
       Бебочка засуетилась, стала готовить стрептоцид, аспирин и гвоздику.
       Все это я усиленно сейчас принимаю.
 
16.02.1951
       Только что произошел еще один характерный разговор.
       Я умывался, пропустил известия. Бебочка слушала сводку погоды. Когда я стал об этом сокрушаться, она шикнула, и я замолчал. Когда сводка кончилась, сказал:
       –       Бебочка, чем объяснить, что тебя сводка привлекает больше, чем последние известия?
       Мама вмешалась:
       –       Попалась тебе некультурная жена. Не бойся, она и тебя научит.
       –       Мама, - попросил я, - я ведь разговариваю с Бебочкой. Зачем вы вмешиваетесь?
       –       А что ж она молчит, не может ответить, - и, обращаясь к Бебочке, - ты все позволяешь делать с тобой, ты и притоптать себя позволишь.
       Бебочка на эту тираду ничего не ответила, она приняла ее за чистую монету и обиженно, как ребенок сложила губки, как будто ее уже притоптывали.
       От этого мне становится еще тяжелей, и я сказал:
       –       Почему мне никогда не позволяют произнести слова, переговорить с Бебочкой? Стоит произнести невинную фразу, как все на меня обрушиваются и  после всего выдают это за другое, говорят, «ты притоптываешь».
       Бебочка уходила на работу. Она пришла ко мне, увидела, что я грустный и улыбнулась. Только это ее смогло переубедить в мою пользу (!?). Я не ответил на ее улыбку. Позже она пришла еще раз.
       –       Ты не обращай внимание.
       –       Как можно? Как можно не обращать? Разве ты на моем месте была б спокойна? Разве ты после этого чувствовала б себя в своем доме?
       –       Для меня ты все равно дорогой и любимый.
       «Этого мало» - хотел я сказать, но решил не затевать дискуссии. Они для Бебы готовы пойти на все. И пса полюбить, не то человека. Так почему же они не любят меня? Потому, что для Бебочки это не составляет проблемы. Ей все равно. Они внушили ей, что надо сейчас, пока я зависим, держать меня в черном теле. Они хотят меня выдрессировать в ученую зверюшку, послушную и исполнительную. Не на того напали. Если им помогает иногда моя щепетильность, то теперь и ее отброшу. Хватит!
       Жалко Сашку только. Какое воспитание он получит? «Интеллигентные мещане». Это еще мягко сказано. Мои родители менее образованы, но такого Бебочка от них не услышала б. Что угодно, только не это!
       От прислуги прячут мыло.
       Когда я болел и было немного белого хлеба, мне не дали. У меня была ангина. Дома разве так поступили бы? Больному с температурой – черный черствый хлеб! А белый кушала мама – она себя любит, а я постеснялся попросить, пощепетильничал и кушал без хлеба.
       Намазалась мама мазью. Опухло у нее лицо. Она – в панику, сказано, себя любит. Бебочке много не нужно: разволновалась перед работой, разохалась. У меня первый день температуры не было. От всяких лекарств на ногах держаться не мог и слабость донимала – кружила голову. Бебочка не спросила, смогу ли я встать, а сказала:
       –       Вставай, поможешь маме с ребенком.
       Я встал, но и двух шагов сделать не смог – упал на диван. Даже мама сжалилась, забрала Сашку. А она ведь совсем здорова – только щеки припухли.
       Пришел папа. Она:
       –       Не говори ему, что я опухла.
       Потом входит огорченная.
       –       Ты знаешь, он так занят, что не заметил опухоли на лице.
       Потом, провожая, буквально лезла ему в глаза, чтоб тот увидел. Тщетно. Разве это не мещанство?
 
       Вчера целый день был с Сашей. Больше матери, хотя еще чувствовал слабость. Папа пришел, когда я искал книгу в этой комнате:
       –       Никто не догадается сменить маму. Она, бедная, еле на ногах уже стоит! За своим ребенком не хотите ухаживать.
       Что я могу ему ответить, если за весь день мама была с Сашенькой не более 2 часов, остальное время – я. Промолчал. Мало обид приходится переносить.
 
19.02.1951
       Вдруг заболел и все планы мои перемешались. Теперь не забываю думать об одном – основном и ближайшем моем деле – реферате. В постели терпеливо выписываю цитаты из книг. Успел пересмотреть 3 романа за эти 5 дней болезни: «Бурю» Эренбурга, «Весну на Одере» Казакевича и «Знаменосцы» Гончарова. Заготовил массу выдержек из этих произведений. И все-таки, когда поднялся, времени уже не хватало.
       Это было к исходу 17 числа. 18-го полдня пробыл с ребенком. Таким образом у меня в резерве оставалось не больше 10 часов.
       Удивляюсь себе. Я все-таки написал сносный доклад на 50 минут. Сегодня читал его. Студенты разделились. Одни говорили: творческий, яркий; другие – набор цитат, кое-как увязанный своей мыслью. К числу первых принадлежала Таня Чивилева, ко вторым – Соня Полякова. Люции Королевой и Белых Нины – самых сведущих – как на грех, не было. Я чувствовал, что не все поняли мой доклад, не все оценили, не все способны понять по-настоящему, так как слишком ограниченные (эти «не все») и посредственные.
       Например, Алла Чеброва. Что она говорила!.. Я от души пожалел эту девушку – с каких позиций берется она критиковать: «Надо в докладе не выдумывать и составлять собственные умозаключения, а использовать имеющиеся статьи и по ним составлять план работы и подбирать цитаты». Это был детский лепет и гимн бездарности и плагиату.
       Сарра Яковлевна умница, каких свет не видывал. Она сразу разгадала, с каких ученически вымученных позиций выступают «критики». Конечно, Чивилева толковая девочка. Я не потому так о ней отзываюсь, что она похвалила мою работу, а потому, что мне импонирует в ней стремление думать своей головой, а не переваривать и усваивать чужую, жеванную тысячу раз жвачку.
       Так вот, Сарра Яковлевна оценила мою работу положительно. Мало того, как я узнал от председателя НСО факультета Королевой, Сарра Яковлевна выдвинула мой доклад на предстоящую научную конференцию. Вот когда я по-настоящему справлюсь со своей задачей. Я, безусловно, еще и еще раз поработаю над этой темой; отберу самое нужное, яркое и характерное. Дополню и сокращу. И развернусь, я думаю!
 
[20].02.1951
       Дорогие Давид Иосифович, Броничка и дорогие дети Бебонька, Вовочка и Сашуня!
       Получили Ваших несколько писем и всё не было времени ответить.
       Я перешла на новую работу, где дела очень запущены и свою прежнюю работу тоже выполняю, так что устаю ещё больше, чем раньше. Вот почему своевременно не ответила. Постараюсь в дальнейшем быть аккуратней.
       Очень рада, Вовочка, твоему успеху – посещению И. Эренбурга. Да, это большой успех. Кому не скажу, все поражены. Желаю тебе осуществления всех твоих желаний. «Кто хочет тот добьётся». Какие будут выводы, сообщи.
       Бебонька, дочечка моя родная, хоть ты меня успокаиваешь, что не сильно похудела, всё же я очень встревожена и умоляю тебя беречь здоровье. Обратись к врачу, выясни в чём дело. Принимай что-нибудь аппетитное и постарайся поправиться. Сашеньку отлучи от груди к 11 месяцам, в крайнем случае до года.
       Сегодня привезли ребёнка – внука Гуревичей и он уже будет у них до каникул в школе, пока Липа с ней не приедут. Он полный, резвый мальчик, только крохотный и ни одного зуба, а 1/III ему исполняется год. Не стоит.
       Пишите каждый день в отдельности о себе. Как проводите время и как живёте. Что с Вами, Броничка милая, что с Вашим здоровьем? Почему не лечитесь, не принимаете мер? Я тоже себя чувствую неважно – гипертония, но мне некогда думать. Пока тяну, а когда уже не смогу, тогда начну лечиться.
       Безумно хочу дождаться встречи с Вами.
       Как ты, Вовочка, доехал? Трудно ли тебе было выбраться из Москвы? Почему ты не купил себе перчаток? Что, не было? Что нового показывает Сашенька? 22 ему исполняется 10 месяцев. Желаем ему здоровым расти и быть счастливым и радостным всем нам на радость. Как ему подошли бурочки. Кот в сапогах, наверно. Что Вы ему ни пошьёте, пусть носит на доброе здоровье.
       У всех родных всё благополучно. Все здоровы, шлют Вам сердечный привет. Будьте здоровы, целую крепко Мама-Надя-бабушка.
       Привет и поцелуй от папы, деда-Натана.
 
21.02.1951
       Здравствуй Марочка!
       До сих пор ничего ни о ком не знаю из вас: ни о тебе, ни о Машеньке, ни о Лидочке П. Машенька так и не пришла к тебе и перед отъездом я её не увидел. Очень интересно, почему она не пришла и что у неё слышно?
       Я в Москве задержался на 4,5 дня. Имел интересную встречу и разговор с И. Эренбургом. Подарил ему свою работу, а он мне – «Бурю». Был в Союзе писателей, видел другие фигуры из литературной богемы. Если ты мне ответишь и если тебя интересует, могу поделиться подробностями.
       Сейчас написал другую работу «Тема освобождения в произведениях советских писателей». Эту работу выдвинули на годичную научную конференцию, которая состоится в марте. Кроме того, сижу сейчас над курсовой работой: «Тема победы в художественной литературе». Надо использовать массу произведений. Критики подходящей нет. Но это для меня лучше, ничем я не буду связан.
       На заседании научного кружка по советской литературе, сделал на днях доклад «Символика в «Знаменосцах» Гончара». Теперь мне предлагают к 8 марта по партийной линии «Образы женщин в произведениях советской литературы».
       На всё нужно время. Я очень занят, так что заранее отклоняю отговорки, которые могут последовать в оправдание, если не ответишь сразу. Очень тебя прошу, отвечай поскорее.
       Как ты сейчас живёшь, чем разнообразишь свою жизнь? Что нового, интересного в университете? Как получилась фотокарточка? Пришли мне ту, где вы втроём. Я с этой, что у меня, пойду к фотографу, когда потеплеет и когда я буду чуть-чуть свободней. Ты не волнуйся, я это сделаю.
       Сердечно приветствуй наших с тобой друзей Машеньку, Аркадия, Лиду П. и других. Крепко жму твою руку. Желаю счастья тебе и успехов.
       Владимир.
 
21.02.1951
       У меня болит горло – ангинозное состояние. За столом я с трудом проглатываю пищу. Папа не выдержал:
       –       Прямо противно смотреть, какие он гримасы строит!
       –       Я могу уйти, - ответил я.
       –       Нет уж, я уйду.
       Бебочка присутствовала при этой сцене. Она сама смазывала мне горло, знает, что я болен. Но она, вместо того чтобы вступиться за меня, сказала:
       –       Что ж ты хочешь, он не любит картошку! Я ее тоже не люблю!
       –       Не в этом дело, - с досадой ответил я. - Разве ты не знаешь, что у меня болит горло? Картошку я как-раз люблю.
       Тут опять «высказался» папа:
       –       Молодой парень и не может справиться с недугом. Надо не показывать, что ты болен.
       Я вспомнил как он любит стонать и жаловаться на болезни. Кто бы говорил! Закрыл руками горло, чтоб он не видел, чтоб ему не было противно. Он взмолился:
       –       Прими руку. И слова тебе нельзя сказать.
       Вот так мы и живем.
 
       Таня Чивилева неповторимо перенимает манеру и привычки преподавателей и умело воспроизводит в лицах. Вот и сейчас.
       Как девушки хотят понравиться Картману.
       Она сделал себе животик из шарфика (просто повязала) и импровизирует лекцию Руденко.
       Также, как она, постукивает по столу карандашом, также, как она, приговаривает «Вот!», и с таким же пафосом декламирует отдельные, как Руденко, истины.
 
21.02.1951
       Вчера мы обедали вдвоем с Бебочкой.
       Когда я сел за стол, мама сказала:
       –       Нет, сядь напротив. Там больше супу. - Я пересел.
       Оказывается, она пересадила меня по другой причине. Бебочка неожиданно ее выдала:
       –       Здесь курица! Какое нежное куриное мясо!
       –       Не куриное, а баранина.
       –       Ну что я, не понимаю, что кушаю?
       –       Значит, попался тебе кусочек, - сказала мама, покраснев.
       Оказывается, она положила разное мясо мне и Бебочке. Ну что ж тут плохого? Зачем скрывать, юлить? Разве я сам не уделил бы лучшее ей, Бебочке? Разве стал бы я обижаться, что ей дали лучшую порцию? Но то, что это делается тайком, что от меня скрывают – обидно.
       Так, когда дают мне колбасу, то по секрету от Ани-домработницы. Вот какая сложная система иерархий существует дома! Все лицемерие, обман и неровное отношение. Я вообще на пищу не падок и почти безразличен к сладостям и деликатесам. Но когда тебе выделяют худшее, да еще так, чтоб незаметно – слишком тяжело это переносить.
       Вчера же вечером папа сообщил мне таинственно:
       –       Что-то я тебе покажу! Идем скорей.
       Я увидел 5 номер «Огонька», где напечатана статья Каверина и помещен один из наиболее удачных портретов Эренбурга, снятого в том самом кабинете, где я с ним разговаривал.
       –       Это мне? - спросил я обрадованно.
       –       Я принес тебе показать.
       –       Спасибо, я видел еще в Москве этот журнал.
       –       Ну так что же тебе еще нужно?
       –       Я хотел его приобрести.
       –       Ты со всего делаешь фетиш!
       Это слово полюбилось папе. Однажды, когда я работал, он подошел к столу, взял несколько пустых карточек, которые я приспособил для выписок из книг писателей, по которым собирал материал для реферата и дал их Саше.
       –       Папа, они ведь мне нужны, я по ним работаю! - с болью и досадой предупредил я.
       –       Что ты из всего делаешь фетиш? - слово в слово произнес он с самодовольной ухмылкой, - подумаешь, бумажка! У меня ее целые рулоны лежат.
       –       Что с того, что лежат. Если даже вы и принесете мне кусочек, то не сегодня, а мне ведь сейчас работать.
       –       Можно на любой бумаге писать, не обязательно тебе именно на такой.
       Попробуй ему втолковать, ему, работнику, руководителю научного института, как это нехорошо, когда нарушают нормальные условия труда. Так во всем. Захотел любую книгу – он или мама, - все перевернут, достанут. Потом читают лежа, гнут, портят. Я так любовно приглядываю за библиотечкой, складываю книги, подравниваю их на полках. А потом застаю переворот и книги разбросаны по всем комнатам.
       Радио теперь не слушаю. Только утром. И то, если папа захочет или мама, они выключат, не спросив, не посчитаясь с тем, что мне интересно послушать.
 
25.02.1951
       Дорогой Симочка!
       Прошло больше месяца, как от тебя ни слуху, ни духу. Помни, что для меня самая большая обида, когда мне не хотят отвечать на мои письма. Я надеялся получить что-нибудь ещё в Днепропетровске и потому предупредил тебя о моей поездке туда, ещё во время экзаменационной сессии. Ты же почему-то промолчал тогда и теперь ещё не разомкнул уста. Из Дербента я тоже не имею писем. Очень сержусь на вас и беспокоюсь – в чём дело?
       Каникулы я использовал весьма удачно. Дома много пробыл с родителями, хорошо провёл с ними время.
       В Москве побывал у Ильи Эренбурга. Оставил у него свою работу о «Падении Парижа». Он мне подарил «Бурю». Кроме того, был со своими произведениями в Союзе писателей. Сдал некоторые из них в секцию поэзии и критики. Это критическая работа об Эренбурге и стихотворение «Баллада о 2-х сыновьях».
       А сейчас опять курсовая работа, реферат, доклады… Я сделал крен в науку. Не знаю, какие это мне сулит успехи. Прошлую сессию окончил хорошо. Зачислен на повышенную стипендию. Вот это о себе.
       Теперь о нас, о семье нашей. Бебочка сильно похудела, мне кажется, что главная причина в том, что она кормит. Есть и побочные: беготня на работе, всякие вызовы и прочее. Живём мы интересно, дружно. У нас чудесный ребёнок. О нём рассказывать нельзя, его нужно увидеть, чтобы получить представление. В общем, парень доставляет нам много удовольствия своими шалостями, хохмами и тем, что он у нас есть.
       Напиши о себе: учёбе, интимной стороне – ты ведь когда-то писал, – о делах в Дербенте и о жизни там. Привет им, ты ведь будешь писать и видеть их всех.
       Целую тебя крепко и Бебочка целует.
       Из Днепропетровска все передают своё неудовольствие тебе: редко пишешь.
       Наши все тебя обнимают, целуют и приветствуют.
       Владимир.
 
25.02.1951
       Здравствуй Машенька!
       Надеюсь, на это письмо ты ответишь.
       Я не знаю, почему ты не пришла к Маре. Но факт фактом: перед отъездом тебя я так и не увидел. Очень жаль, ведь я тебя так ценю и дорожу твоей дружбой. У нас немало есть общих тем для разговора. Думаю, что то, о чём мы не успели поговорить в Днепропетровске, найдёт своё освещение в переписке нашей.
       Как мама? Напиши мне о ней подробно. Где она сейчас работает, как себя чувствует, не устаёт уже так на работе, как раньше? Напиши также об университете. Кто там сейчас пользуется успехом? Я имею ввиду общественную и научную работу. Как ты, к чему испытываешь склонность? Вообще, вопросы получаются довольно наивные у меня, праздные. Но поверь, меня всё из твоей жизни интересует, а также окружение, поэтому я спрашиваю.
       У меня следующие важные события висят на носу: 1 марта мне исполнится 28 лет, 8 апреля Бебочке – 27, 22 апреля – сыну Сашеньке 1 год. Так что, если ты не собираешься часто писать, то хотя бы к этим датам, мне было бы очень «пользительно», не говоря о том, как это приятно, получать от тебя письма.
       Напиши, как вышли фотокарточки? На какую тему твоя курсовая работа по литературе? Как поживают наши друзья: Мара, Аркадий, Лида П.?
       Сейчас, пока я не знаю, ответишь ли ты мне, мне трудно подобрать нужные, яркие слова и письмо мой выглядит невзрачным. От тебя зависит, будет ли у нас переписка – а то, что она окажется интересной, я не сомневаюсь – или нет. Не думаю, что между друзьями может образоваться пропасть, не думаю, что друзья могут перестать уважать и понимать друг друга без веского к тому основания.
       Крепко жму твою руку. Привет маме и всем знакомым. Привет тебе от Бебочки.
       Владимир.
 
25.02.1951
       Милые мамочка и папочка, здравствуйте!
       Вчера прибыло от вас письмо. Ваше молчание объяснено, но вот всё-таки я не удовлетворён полностью. Скупо и редко вы стали писать.
       В предыдущем письме я послал папе рецепт для лица. Он подошёл?
       Милые мои, как вы себя чувствуете сейчас. Надо беречь здоровье, не перенапрягаться. Мамочка, а ты не можешь работать в одном месте. Ведь ставка одинаковая? Подумай об этом, если нужно, уйди от Манзюка. Щепетильность можно в таком деле отбросить.
       Я хотел предупредить папу относительно вечерних передач. Есть серьёзные основания для этого. Не надо тратить время. Есть более важная причина. Иван Алексеевич об этом сумел бы рассказать лучше меня.
       Крепко вас целую. Пишите, не ленитесь – я шучу, конечно – знаю, что вы не ленитесь.
       Владимир.
       Привет от Бебочки, мамы, папы […] Сашеньки.
       Привет Липиному Сашеньке и всем им – Софье Ионовне, Исаку Эмануиловичу, Липе, Риве, Эмочке.
       Всем родным тёплый привет передайте. Пусть они потрудятся написать, а я в свою очередь ждать себя долго не заставлю.
       Ещё и ещё раз крепко целую вас, желаю вам счастья и благополучия в семейной жизни.
       С приветом, Владимир.
 
02.03.1951
       Таня выкинула новую хохму. Это было в день именин Турган. Таня встала и заявила, что она должна сделать доклад. Вышла, и под общий смех присутствующих, доложила, что рождение Турган является определяющим фактором в истории человечества. С этим днем связаны выдающиеся события в жизни нашей страны. Сюда она примешала привходящие моменты – любовь, склонности и детские шалости.
       А вчера она сделала доклад обо мне: «Определяющее влияние Гельфанда на творчество И. Эренбурга».
 
03.03.1951
       Сегодня на лекциях меня поразило странное поведение наших девочек-скромниц!
       Так, Сана Самарина, спрятавшись за установленный перед собой чемодан, пудрилась, очевидно, специально для Картмана, которому все они симпатизируют. Я заметил, что Зоя Лунегова, Таня Чивилева и другие также прихорашивались перед его лекцией. Это очень забавно.
       А в клубе, где я слушал истмат, на всех скамьях написано «Картман, Картман...», а в одном месте - «Картман – замечательный человек! Картман умница! Картман чудо!».
 
08.03.1951
       Если буду писать когда-нибудь пьесу, то первая подтема о «Зазнайстве среди великих мира сего».
       Люция Королева прочла на научной студенческой конференции более-менее удачный доклад. Тема была такая, что нельзя было написать ненаучно: «Эволюция положительного героя в драматургии Симонова». О Симонове много материала в критике. Он, не в пример Эренбургу, прост и доступен, как ясное небо. Поэтому все за него берутся. Люция справилась со своей задачей, но нельзя сказать, что превосходно. Во всяком случае так, как моя работа была публицистическая, у Чивилевой – сырая, у Быковой – не столь злободневная (о лирике Добролюбова), а у студентов 2 и 3 курса – иллюстрированные, то ее доклад оказался самым научным.
       Она загордилась. Выступила с критикой моего доклада. Заявила, что ей кажется, доклад Швилевой – лучше. Там, по крайней мере, присутствует свежая мысль, а у меня своих мыслей нет, так как (она усвоила фразу, неосторожно брошенную Фрадкиной) я «раб цитат».
       Когда обсуждали мой доклад, у нее не нашлось чего сказать. Выступила она на второй день в связи с докладом Чивилевой. И, хотя всем было ясно, что доклад Тани сырой, недоработанный, и хотя доклад ее встретил всеобщее неодобрение студентов, Королева не погнушалась, покривив душой, назвать мой доклад хуже Чивилевой. И, так как во второй день присутствовало большинство студентов, которые меня не слышали, то у них могло сложиться мнение, что мой доклад нечто [...]кошмарнее работы Чивилевой, даже без мыслей!
       Обидно было, что ни Фридман, ни Фрадкина не поправили Королеву. А ведь она выступала не как частное лицо, а как председатель факультетского НСО.
       На другой день я откровенно высказал свое отношение к этому выступлению Фридману. Он, как всегда уклончиво, до наивности обтекаемо, ответил:
       –       Я ведь не могу вмешиваться в работу НСО.
       Но Фрадкиной он передал наш разговор. Фрадкина подошла ко мне как-то на перемене, чтоб объясниться:
       –       Мне Николай Владимирович рассказал, что вы недовольны конференцией. Но то, что я выступила в такой критической форме, объясняется тем, что я хотела оградить вас от критики.
       Выдумка с длинными ушами! Ну кому не ясно, что 1) от критики критикой не ограждают. 2) кто просил ее, чтоб она ограждала? 3) никто, кроме нее не собирался на меня нападать. Она, С. Я., поступила нечестно уже хотя бы потому, что не дав мне правильного направления во время работы и выдвинув меня на конференцию, здесь 1) обнаружила вдруг, что работа ненаучная. 2) что ее не так надо было строить. 3) что я раб цитат. Но это было в 1 день конференции. А на второй день, когда выступила в бестактной форме Королева, она была обязана осадить зарвавшуюся студентку. Но она этого не сделала и это было самое обидное. Все это я ей высказал.
       С Королевой перестал разговаривать. От вступления в НСО решил воздержаться.
       Королева была выдвинута на городскую конференцию. Ходит гордая и еще больше задирает нос.
       На специальном семинаре по русской современной литературе ее доклад разругали. Я хвалил доклад, но указал на ее нескромность. Приводил факты из ее отношения со студентами, которое изменилось со дня конференции.
 
10.03.1951
       […]
       Скажем, произошла полемика Бубеннов-Симонов-Шолохов. Что ты о ней думаешь? Согласна ли ты с Константином Симоновым или с Шолоховым и Бубенновым?
       Кстати, сегодня я читал в «Литературной газете» ответ Симонова на заметку Шолохова в «Комсомольской правде» за 8 марта.
 
Статейка Шолохова, как я уже говорил, появилась на страницах «Комсомольской правды» 8 марта. А ответ на нее был обнародован даже быстрее, чем на статью Бубеннова, — 10 марта, то есть через два дня. Под ним стояла подпись того же Симонова. Ответ был написан в очень решительном тоне. Он, в сущности, завершал дискуссию, о чем автор объявлял с некоторой даже надменностью.
► Я убежден, что вся поднятая Бубенновым мнимая проблема литературных псевдонимов высосана из пальца в поисках дешевой сенсационности и не представляет серьезного интереса для широкого читателя. Именно поэтому я стремился быть кратким в обеих своих заметках и не намерен больше ни слова писать на эту тему, даже если «Комсомольская правда» вновь пожелает предоставить свои страницы для недостойных нападок по моему адресу.
К. Симонов. (Литературная газета, 10 марта 1951 года). http://sholohov.lit-info.ru  
   
Прочти, если интересуешься. Кроме того, в «Комсомольской правде» от 27 февраля есть статья группы ремесленников: «За что мы обиделись на Е. Мальцева». Прочти, если не читала.
       В «Советском искусстве» от 6/III есть кое-что о Дунаевском. Заметка называется «Печальный акт». Но, конечно, это не самые важные вопросы из тех, что нас могут с тобой интересовать. Например, куда более интересные дискуссии о соцреализме, о Маяковском и его учениках, о языке (Югов-Тарасенков) и др.
       Но не только дискуссии. Можно (и даже необходимо!) обмениваться впечатлениями о книжных новинках, о монографиях и рефератах докторских и кандидатских работ по литературе, которые всегда поступают в научные библиотеки университетов. Например, сейчас к нам прибыли рефераты диссертаций о Г. Гейне, о Новикове-Прибое, о Леониде Леонове, о романе А. Толстого «Хождение по мукам» и др.
       Но самое важное, главное и интересное – это собственная научная работа в той форме, в какой она может иметь у нас место. Курсовая, реферативная, доклады на кружках и научные конференции.
       Я помню, как много мне помогло знакомство с твоим докладом по «Пиковой даме» Пушкина. Это был для меня серьёзный урок, как относиться к материалу. Ведь я тогда подошёл к своей теме поверхностно, не дал себе труда продумать её как следует и выработать чёткий план. Бывает, что иногда бьёшься над какой-нибудь проблемой и не можешь сам её решить. А когда поделишься с человеком, который тебя поймёт и разделит твоё волнение, все станет ясно – дружеский совет или мнение что-нибудь да значат.
       Кроме того (это уже касается меня одного), я не могу не знать, что творится сейчас на курсе. Никто из друзей мне об этом не пишет. А ведь я страшно люблю наш курс. Тебе, наверно, тоже интересно, каково здесь в Молотове…
       Хорошая беседа (это прописные истины) облегчает жизнь, расширяет кругозор, наталкивает на новые мысли, обогащает. Время всегда можно выкроить. Если часто писать, то научишься понимать собеседника с полуслова. Вопросы возникнут сами по себе. Их не нужно выдумывать. Они – то, что волнует тебя, над чем бьётся твоя мысль повседневно. И, если думать вдвоём, то скорее придёт решение.
       Ты скептически улыбнёшься: - Зачем это длинное вступление? Не лучше ли сразу приступить к делу? Это лучше, но, не зная твоего мнения, я, конечно, не могу непосредственно начать разговор.
       Выходит, что почин за тобой. С нетерпением буду ждать ответа. Пиши о том, что в данный момент тебя больше всего волнует, чем бы ты хотела со мной поделиться. Я всегда с радостью готов поддержать с тобой беседу на любую тему, которая тебе по нутру.
       Ты спросишь, почему именно тебя я избрал в свои «духовники»? Прежде всего потому, не пойми это как лесть, что приятно и прямо-таки необходимо отвести душу с умным человеком. Ты скажешь, что для этого есть жена. Но ведь не всегда и не обо всём есть возможность заговорить с женой. Бебочка у меня очень необходимый в этом отношении человек. Но с ней мы толкуем обычно по общим вопросам ([…] мы люди разных профессий и разных склонностей, (хотя она очень начитана, вдесятеро больше моего!) поэтому кое в чём у нас нет общего языка. Вопросы специального характера, например, литературоведение, не вызывают у неё такого интереса, как собственно художественная литература, которую она читает запоем.
       Второе. Ты принадлежишь к кругу студентов, наиболее осведомлённых о жизни факультета. От тебя я всегда смогу узнать интересные новости.
       Третье. Ты общественница. Не замыкаешься, не прячешься от жизни коллектива, любишь коллектив и тебя коллектив любит. Такие люди, как ты, мне всегда импонируют, извини за назойливую откровенность.
       4. Я чувствую, как ни странно, со дня нашей размолвки – помнишь перемену в читалке? – дружеское расположение к тебе. Не пугайся, это разлада в семью не внесёт. Мои чувства другого качества. Это не увлечение, просто уважение в человеке человека. Дружеское, чистое, искреннее моё отношение.
       5. Мне нравится твой литературный стиль. Мысли твои нужны мне, полезны, а письма – необходимы. Конечно, в нашей переписке неизбежна – что объясняется моим положением – некоторая стеснительность, некоторая неловкость.
       Можно временами писать на университет (не вижу в этом ничего предосудительного!). Адрес такой: Молотов, Государственный университет им. Горького. В. Гельфанду.
       На этом позволь закончить. Надеюсь, что и ты будешь со мной откровенна в переписке. Но если тебе беседовать со мной не интересно, скажи сразу в первом же письме, я не обижусь, ведь меня тоже не устроит натянутый, поддерживаемый не по желанию, а ради приличия, разговор.
       Крепко жму твою руку. Привет маме и папе. Привет от жены Бебочки и от сына – ему 22 апреля исполнится 1 год.
       Владимир.
       Привет Мире Печеной. Привет Лиле Сухининой. Мне она когда-то нравилась. Я бы не решился написать ей такое письмо, потому, что это было бы нечестно по отношению к жене и ребёнку: остаток чувства ещё не выветрился.
 
12.03.1951
       Милый братец Симочка!
       Прошло несколько дней с тех пор, как я получил от тебя письмо. Вот только сегодня выбрался ответить.
       У меня сейчас много забот, больше обычного. Дома по очереди все переболели. Надо было уделять всё время Сашеньке. Сейчас совсем плохо – у Бебочки грипп. Так что и днём и ночью нельзя ни отдохнуть, ни заняться своими делами. Я и сам болел. Результат: до сих пор не брался за курсовую работу, а доклад, представленный на научную конференцию, только сейчас закончил. Не сдавал ещё внеаудиторного чтения (английский язык), не приготовился к практике. Я не жалуюсь, а объясняю тебе, почему задержал ответ на твоё письмо. Но ведь это не месяц, а несколько дней. И притом, я ведь отправил тебе до получения этого письма и независимо от него, открытку или письмо – точно не помню.
       Некрасиво с твоей стороны всё-таки, что ты не ответил на письмо из Днепропетровска. Ну, я, куда ни шло, но родители ждут от тебя весточки.
       Как дела у вас дома? Как папа, мама, Яночка? Сделай милость, напиши подробнее. И о себе тоже.
       Крепко целую тебя и жму руку, твой Владимир.
 
12.03.1951
       Молотов
       Здравствуй, Валичка!
       Посылаю тебе обещанную фотокарточку. Если тебе интересно со мной переписываться, напиши мне ответ. Меня очень интересуют университетские дела, городские новости и твоя жизнь.
       Не буду на первый раз надоедать тебе своими расспросами. Если найдёшь нужным, сама напишешь о наиболее существенном, а я тогда расскажу о себе.
       До свиданья! Привет всем друзьям. Крепко жму твою руку.
       Владимир.
 
13.03.1951
       Вот где проявились подлые трусливые душонки некоторых студентов! Меня предали. Подставили под удар. Каждый защищал себя от будущих неприятностей. С Санниковой играть опасно.
       Хуже всех оказался Оборин. Это хамелеон по натуре. С видом оскорбленного достоинства, бья себя в грудь, может защищать сегодня одно, а завтра другое, - противоположное.
       Когда я ему рассказал о выступлении Санниковой, он заявил:
       –       Она права. Я всегда боролся с декад[...] настроениями. Они у нас есть. И теперь, пусть я окажусь один против курса, но я выведу на чистую воду всех этих королевых, турган и чивилевых.
       Сегодня он клялся – ему неудобно было все-таки быть одному – что у нас декадентских настроений нет. С другой стороны, когда он узнал, что нас вызывают на бюро и там будет Санникова, возмутился:
       –       Что это за очная ставка! Я выступать не буду. Все-равно стену лбом не прошибешь. Против Санниковой, да еще ей в глаза, опасно говорить что-либо.
       Когда же я, да и сама Санникова, затронув его имя, буквально потянули его за язык, он встал и промямлил нечто вроде того, что все, что я сказал (и о чем он сам еще более резко всегда говорил) неправда. Что 1) Санникова стала лучше читать (ранее он спорил со мной, когда я сказал, что одна лекция оказалась хорошей, доказывая, что этого у нее не может быть). 2) Что никогда она не читала ничего декадентского. Правда, были отдельные грубости (и он привел – для смеха что ли, или умышленно, чтобы отвести от нее удар стихотворение М. «Сволочи»). 3) Что я вообще не отвечаю за свои слова, а он меня знает, что я за птица, знает меня, как коммуниста.
       Сегодня я понял причину такого хамелеонства: он у нее пишет и консультирует курсовую работу. В порядке подхалимажа он может довершить свое предательство и штрейкбрехерство: рассказать как было написано письмо (о себе, что он глава соучастия, он ведь не скажет, а выдаст меня, как автора письма и передаст ей еще кое-какие секреты).
       Санникова многого добилась вчера на собрании: 1. Студенты своим признанием, что она стала хорошо читать. Так сказали Полякова, Зотина и Королева: «Лекцию о Лист-Буфор мы слушали с удовольствием». Они реабилитировали С. и навсегда лишили себя и курс права добиваться снятия С. с работы.
       У С. промелькнула одна мысль: «Почему на других, менее опытных, чем я и допускающих большие ошибки, не пожаловались? Только на меня? У меня возникает странная догадка».
       Ясно, что С. имеет ввиду меня. Другие студенты, выступали еще более робко, чем О. Но они это делали из страха за свои шкуры. Сволочами оказались Полякова и Королева. Стоило их защищать! Стоило брать на себя ответственность, впутывать себя в неприятную историю ради них. После всего они постыдно предали меня, бросились в кусты.
 
       Когда Штыкова пожаловалась, что ее нагружают (комиссия по музыке):
       Оборин:
       –       Правильно, правильно!
       Лупечова:
       –       Даже у меня появляется желание участвовать в общественной работе.
 
       Я с интересом и радостью наблюдаю, что Эренбург все больше завоевывает сердца студентов. С Эренбурга начала Чивилева и восторгается и любуется его стилем, его меткими выражениями. С Эренбургом носится Полякова. Даже Зотина взялась рассказать об образах буржуазии в «Падении Парижа».
       И вот сегодня Чеброва, начинает с эпиграфа из Эренбурга доклад о «Далеко из [...]
 
       Интересно, как убирают Санну. Всем курсом обсуждают ее наряды, прическу и т.д. Интересно еще, как иногда аудитория превращается в туалетную: весь курс дружно красится и пудрится, все держат перед собой зеркала, примеряют головные уборы и т.д.
 
14.03.1951
       Молотов
       Здравствуй, Ваничка!
       Поздравляю с успешным завершением выборов. Теперь ты, надеюсь, найдёшь время, чтобы сразу ответить на моё письмо.
       Девицам тем я серьёзного значения не придавал. Они не стоят того, чтобы ты ими интересовался. С нашими девушками (я имею ввиду ДГУ), никакие сравняться не могут. Ты согласен? Написал я тебе о тех москвичках, так как не было больше о чём писать. Ты уж меня извини за нерасторопность – вспомнил о них, когда ты успел выкинуть из головы.
       «Крокодил»? – это хорошо! Желаю тебе удачи. То, что из тебя выйдет отличный юморист, можно определить по твоему последнему письму: «экземпляр с автографом» тебе прислать! Ну и шутник же ты! Держи карман шире – так сразу меня напечатают, да ещё во множестве экземпляров! Я рассчитываю хотя бы на положительный отзыв и обещание напечатать, при известных исправлениях и доработках, которые мне порекомендуют. В будущем не знаю, что меня ожидает: кто не мечтает стать человеком, чтобы его имя звучало, если не гордо, то хотя бы благозвучно! А пока я рассчитываю на малое. Так-то, друг!
       На стихотворение получил из Союза писателей положительный отзыв поэтессы-критика Ольги Грудцовой. Она пишет, что очень оригинально задумано стихотворение, но есть – она мне их указывает – недостатки. Рекомендует поработать ещё.
       Планы у меня большие, но такого значения они не имеют, чтобы на них останавливаться.
       Сейчас меня вынесли на студенческую конференцию. Я целиком поглощён этой своей работой. Предмет моего изучения – роман Эренбурга «Буря», Павленко «Счастье», Казакевича «Весна на Одере», Гончара «Знаменосцы», В. Собко «Залог мира», «Тёркин» Твардовского, «Хата рыбака» Я. Коласа и Долматовского «Три поэмы». Обо всех этих вещах буду докладывать.
       Тема «Освободительная миссия советского народа в произведениях советской художественной литературы». Вчерне у меня уже всё готово. Но теперь надо шлифовать, сокращать, дополнять, перечёркивать, писать начисто, снова зачёркивать. Так до самой конференции. Кроме того нужно готовить рукопись в печать. Наша университетская типография будет издавать лучшие работы в 5 тыс. экземпляров (на правах рукописи). Лучшие ещё неизвестны, но, пока что, нас всех накачали как следует на этот счёт.
       В солидности моей не сомневайся. Это я в Москве проявил некоторую чрезмерную прыть, особенно, когда нёс чемоданы. Но ведь то Москва! А Молотов – город суровый. Он не признаёт легкомыслия. Так что я стал не тем Гельфандом, что был вчера, и характер у меня не тот и т.д., и т.п.
       А что касается «пермяка», то малышам закон не писан. Он шалун и нисколько не солиден – возраст не позволяет.
       Теперь коснусь вопросов, которые меня интересуют.
       1. Почему ты не пишешь о себе? Меня интересуют подробности.
       2. Ничего не сообщаешь о курсе, об отдельных товарищах.
       3. Об университете, о культурной и литературной жизни, об успехах наших сокурсников.
       4. О Днепропетровске, об изменениях в нём, о том, какие события там произошли.
       Крепко жму твою руку. Не плохо было б, если бы ты сразу ответил. Хоть коротко, но сразу. Привет всем нашим (т.е. тем, кто и меня считает своим). Пусть «наши» пишут. Мне будет очень приятно получить от них весточки.
       Владимир.
 
16.03.1951
       Молотов
       Марочка!
       Прибыло твоё письмо и обрадовало меня несказанно.
       Затрудняюсь решить, стоит ли сейчас высылать ту карточку. И хочется и колется. Любопытство порой перевешивает. Но, когда взвешу трезво, что-то подсознательное внушает – нет! В общем, решайте вы сами, я полагаюсь на вашу сообразительность, так как у меня её, видимо, на этот случай не хватает.
       Ты ничего не написала о Машеньке. Почему она не пришла попрощаться?
       Насчёт Эренбурга я тоже в затруднительном положении. Действительно, нужно 10 листов!
       Попытаюсь изложить вкратце. Живёт он на ул. Горького 8. 7-й этаж. Пешочком – лифта я нигде не встретил. На дверях его квартиры нет фамилии, нет вообще никакой надписи. Зато висит огромный ящик для писем.
       На полу дорожка. В прихожей сразу у входа телефон (его, видимо, специально выставили далеко от кабинета, чтоб он не мешал работать). По другую сторону от двери на стенке висит маленькая вешалочка. Я застал её переполненной толстыми шубами – у Эренбурга были гости. Когда я проходил к нему в кабинет, дверь в столовую (или как у него называется большая комната, вся увешанная редкими картинами) была открыта и я заметил там несколько женщин (высокие, худые, длинноносые. Словом, типичные аидишки) и какой-то мужчина. Все они с большим интересом, задрав головы кверху, смотрели картины.
       В кабинете (я сначала опишу обстановку) всё скромно. Это маленькая комната, как у меня в Днепропетровске, без всяких претензий на что-либо необычное. У окна дугообразный стол. Внутри кресло – там обычно сидит/работает Эренбург. С противоположной стороны стола – два других кресла – для посетителей. Кроме того, диван. Маленькая стопочка с книгами – новинками художественной литературы. На стене небольшие картины – охотничьи. Кроме того, полочка с трубками курительными. Не посчитал сколько. Но мне кажется – 13. Помнишь его произведение «13 трубок»? На столе много бумаг, черновиков.
       Был выходной день, а Эренбург работал, он даже не вышел к гостям, так был занят, и они сами себе развлекались картинами.
       Прежде, чем попасть к нему, я долго добивался адреса. В справочных не говорили ни за какие деньги. Я узнал в Доме журналиста через Дом литератора.
       Когда я позвонил, вышла домработница; спросила, договорился ли я с Эренбургом. Когда узнала, что не договаривался, не хотела пустить. Потом вызвала секретаря. И только с её помощью – девушка 25 лет! – я попал к самому. Пробыл у него полчаса. Он сам ко мне вышел. Мы поздоровались за руку. В кабинете я ему рассказал, откуда я и зачем пришёл. Потом преподнёс свою работу. Он отнёс её к себе в библиотеку, после беглого ознакомления с ней. Когда вернулся, спросил о моих текущих занятиях. Я рассказал, что готовлю материал к «Буре». Тогда он пошёл опять к себе в библиотеку и принёс оттуда «Бурю» 1950 г. издания. Дал мне. В середине было написано: «В. Гельфанду. На память И. Эренбург». Я поблагодарил. И через несколько минут, извинившись, что я оторвал у него драгоценные минуты, попрощался и ушёл.
       Подробности, переживания и прочее я пришлю в другой раз. У меня есть более подробное изложение, которое я написал для нашей многотиражки. Дело в том, что в Москве я встретил нашу студентку, она вернулась в Молотов раньше меня и всем рассказала. Стали требовать. Что подела[…]
       Ругал всех, кто мне не пишет […]
 
16.03.1951
       Конфеты от меня (и от Ани!) прячут. Когда меня нет – кушают. Часто можно найти остатки. Бывают случаи, когда я захожу и вижу, как мама с папой пьют чай и перед ними конфеты. Бебочка также при мне не испытывает неудобства. Она делает себе скидку на то, что похудела. Но если б я умирал, то все-равно поделился с женой угощением, которое мне, возможно, принесли. А она даже не предложит. Так-то!
 
       Сегодня принес завтрак.
       –       Почему не поел? - Беба спрашивает.
       –       Хлеб с топленным маслом не посолен. Трудно кушать.
       Она поморщилась.
       –       Ладно, слышали. Не первый раз ты об этом говоришь.
       Так во всем. Почему-то я должен кушать то, что не едят другие. Сухой хлеб с тоненьким слоем топленного масла, когда есть свежее сливочное.
       Раньше бывало (в первый год моей здесь жизни) меня, как теперь Аню, приучали к черному хлебу: папа всегда подсовывал, если был выбор, и добился-таки своего. Я стал больше нажимать на черный. К тому же у меня с желудком перебои. Словом, удалось меня убедить. Теперь Аня повторяет весь мой путь.
       Но с Аней вольно им как угодно обращаться – ее наняли, а я ведь не продался за деньги, за кусок хлеба, за пряник сдобненький. Почему же ко мне такое неравное отношение? Это меня охлаждает, отталкивает постепенно. Ищу себе тысячу укоров в пристрастии. И все-таки, даже если допустить большое преувеличение, доля истины остается и тоже значительная.
 
30.03.1951
       Здравствуй Валя!
       Недели три тому назад я написал тебе большое письмо, но вместо ответа получил его обратно с надписью: «Адресат по этому адресу не проживает».
       Теперь я не знаю как мне быть. По моему замыслу, первое письмо должно было явиться вступлением к большому и длительному разговору. Решил сохранить его в нераспечатанном виде до получения ответа на это письмо. Как только прибудет ответ, я вышлю и его и новое письмо.
       Мне нужно уточнить твой домашний адрес. У меня записано Шевченковская 7, кв. 4. Возникает сомнение (после первой неудачи): то ли ты переселилась на новое место, то ли я неправильно осведомлён о твоём месте жительства.
       Напиши о курсе, о себе подробно, обо всём интересном, что сейчас происходит в городе и в университете. Мне будет очень приятно получить от тебя письмо.
       До свидания. Крепко жму твою руку.
       Постарайся ответить побыстрей. Я думаю, что моё, возвратившееся ко мне письмо, тебя заинтересует.
       Привет нашим студентам. Привет родителям.
       Владимир.
 
30.03.1951
       Днепропетровск
       Вовочка, здравствуй!
       Получил твоё письмо. Спасибо. Это 2 полученное после Москвы. Москва прошла, многое уже забыто, а многое, пожалуй, останется в памяти до конца жизни.
       Сейчас сессия у нас в полном разгаре (речь идёт о семестре). Весенняя сессия будет у нас не трудной. Всего 3 экзамена (истмат., история украинской литературы и современный русский язык). Больше всего боюсь русского языка, - как бы не получить двойки. А хотелось бы, понимаешь, что-нибудь постарше. Ну, да понадеемся на обычное «авось». Авось и выведет.
       Курс русской литературы мы будем сдавать примерно в октябре месяце на 5 курсе. Весной же только дооктябрьскую литературу будем сдавать – и то зачёт.
       Да ещё одна неприятность – летом-то мне в лагерь ехать на 1 месяц. Отдыхать некогда будет – а надо, ведь это будут последние каникулы у меня – а там, что там будет, как ты думаешь? Школа, дети, уроки, тетради… что аж страшно.
       От […] крокодилова отказался. Слишком мало времени, да и «сердечные» дела мешают изрядно.
       Как у тебя. Пермяк-то по-прежнему воюет. Или может быть повзрослел и стал серьёзнее. А я, забери тебя… завидую тебе. Пора, кажется, бы и мне определиться, да видно грехи не пущщают.
       Приветствуй же своего Пермяка, пусть растёт быстрее. Правей […]
       Пиши. С приветом […]
 
04.04.1951
       Здравствуй, Вова!
       Это твоё письмо оказалось для меня двойной неожиданностью: во-первых, потому что я уже не ожидала от тебя писем, решила, что ты уехал и зарылся там в книги, и во-вторых, сообщение о том, что ты уже писал письмо.
        Я, конечно, ничего не получала по той простой причине, что живу я по Шевченковской улице в доме № 37, кв.4. Ты только ошибся на 30 номеров. Но это не так страшно. Неприятней гораздо тот факт, что ты в этом письме обо всём сообщил по-немногу, но ничего о содержании «запечатанного» письма. Теперь я должна теряться догадками по этому поводу.
        У нас на курсе жизнь бьёт ключом, как и везде, между прочим. Сейчас особенно оживлённо и на лекциях, и на улицах, и всюду, потому что погоды стоят чудесные и пришла настоящая весна.
        Рефераты и курсовые работы писать положительно некогда. О желании писать их я уже и не говорю: сидишь целый день и глазеешь в окно, а потом как выскочишь, так не знаешь, в какую сторону бежать от всяких славянских грамматик. В общем, приходится только сожалеть, что весна наступила так рано. А то просто боюсь, что, находясь в таком веселом настроении, я напишу и реферат с такой, знаешь, улыбкой во всю его рефератью физиономию.
       Сейчас проходят смотры художественной самодеятельности. Наш курс в этом отношении ты теперь и не узнал бы. Да и во всех отношениях его трудно узнать: стал такой дружный, единый, даже не чувствуется, что на нём 107 человек. Так вот, о художественной самодеятельности. Здесь он, буквально, бьёт рекорды. У меня тоже, совершенно неожиданно для меня, открылась масса талантов: и пою, и танцую, и в акробатической группе выступаю. И такие открытия произошли со многими. А какие собрания интересные мы проводим! Ты себе и не представишь всего этого. Нам остаётся после окончания пятого курса поступить опять на первый.
        Больше писать некогда. Ты, я думаю, понимаешь это. Начала на одной лекции, кончила на другой, отправлю на третьей.
        Пока до свидания. Будь здоров. Привет тебе от всех наших. С приветом, Валя.
        P.S. Почему ты ничего не пишешь о жене и чаде? Передавай привет им и пиши о них.
 
09.04.1951
       Милая Марочка!
       Сегодня прибыло твоё письмо, и я немедленно – следуй моей аккуратности! – отвечаю.
       Мило с твоей стороны, что ты интересуешься моим маранием. Твоё внимание мне дорого. Обещаю выполнить всё, что ты просишь. Вышлю и стихи и прозу, если будет что-нибудь стоящее.
       Я дал слово, сразу же по получению первого письма, выслать более подробное изложение моей встречи с И. Эренбургом. Сегодня я высылаю тебе свои «мемуары». Это ещё не окончательный вариант, но всё же, он лучше того, который я тебе прислал в предыдущем письме – когда писал, торопился.
       В ответ на очередное твоё письмо пришлю стихотворение, если ты действительно заинтересована. Так что пиши, пиши чаще. А я привык на всякое доброе чувство отвечать сторицей.
       Я слышал, в городе большие изменения. И в университете тоже. В городе строится Оперный театр. Драматический получил лауреата и проч. В университете – Аркадий, Сухинина и, забыл фамилию – та, что ябедничала – вступили в кандидаты. Это я узнал от Аркадия. Кнышев жалуется на занятость – много академических нагрузок. А как ты думаешь о повседневной жизни – есть в ней интересное? Если есть, поделись со мной.
       Это письмо не претендует на полноту. Оно составлено, как предисловие к той заметке, которую я сегодня посылаю. Ты ведь тоже не очень щедро меня награждаешь словами и новостями не балуешь.
       Крепко жму твою руку. Привет от Бебочки. Сашенька тебя целует. Если можешь, вышли одну фотокарточку. по тому же адресу, что и всегда.
       Будь здорова. Пиши. Владимир.
 
11.04.1951
       Здравствуй Валя!
       Теперь мне, откровенно говоря, не хочется пересылать моё первое, страшно сухое и официальное письмо. Ты начала так просто и непосредственно, что сразу развеялась неловкость, которую я испытывал прежде, когда собирался тебе писать. Теперь уже нет необходимости в специальных оговорках и в прочих формальностях, без которых я не мог обойтись раньше. Наша переписка уже, собственно, началась и куда лучше, чем я мог надеяться. Так что к давнему моему письму, как бы самой судьбой возвращенному мне обратно, отнесись как к пройденному этапу и не принимай всерьёз таких утверждений, как о Сухининой.
       Кстати, так как я уже не могу ни вскрыть, ни зачеркнуть этой фразы, ни уничтожить письма – я связан словом, обещанием – то мне остаётся тебя попросить не разглашать моего наивного признания и считать его ошибкой. Я не буду сейчас подробно расписывать свою жизнь и свои настроения. У нас здесь тоже лето. Но, так как у меня не хватает эмоций, и я не смогу наверняка передать своё радостное чувство, то об этом пока говорить не буду.
       Сессия у нас теперь самая трудная из всех, которые когда-либо были. Экзаменов много и все сложные. Но пока унывать рано. Готовлю внеаудиторное чтение. С курсовыми, рефератами и прочим разделался в первых числах этого месяца.
       Радует меня твоя пунктуальность. Если так будет и дальше, то мы, разговаривая, не почувствуем расстояния, которое пролегло между нами.
       Ты сообщила много интересного о себе и о курсе. Но ты упустила некоторые важные моменты. Например, то, что Бровко, Сухинина вступили в партию. Ведь это же очень приятная новость!
       Будь здорова! Крепко жму твою руку. Привет от Бебочки. Мой сынишка тебя целует. Привет маме и папе, и студентам.
       Владимир.
 
13.04.1951
       г. Молотов
       Ваничка!
       Сведения, которые ты мне сообщил, интересные, но не полные и в самой главной своей части. Не знаю, как ты мог обойти вопрос о росте партгруппы нашего курса! Ведь это – основное и самое существенное. Передай им – Аркадию, Лиле, - кто ещё не знаю – сердечное моё поздравление и пожелай им успехов в общественной работе.
       Ты говоришь, что некоторые впечатления от Москвы никогда не забудутся – какие именно? Мне это очень интересно. Ты проговариваешься, что сердечные дела мешают тебе «изрядно» в работе. Не откажешься ли ты со мной откровенно поделиться. Ведь ты всегда на что-то намекаешь, а сказать конкретно как будто стыдишься. Разве ты не доверяешь? Я ведь всё-таки имею некоторый опыт по этой части. Он мог бы тебе пригодиться.
       А завидовать мне не следует и вообще спешить с этим делом не нужно. Знаешь, как нелегко студенту-отцу? Если ещё не знаешь, так я могу тебе об этом сказать. Тут уж при всём желании работать условия не позволяют. Сыну уделяю не менее 2-3 часов ежедневно. А время, сам знаешь, горячее, да и вообще мы с Бебочкой сильно связаны. Для нас сейчас почти не существует кино, театров, вечеров, концертов. Мы люди озабоченные, занятые. Вот оно как! А ведь душа ещё молодая, кругом молодость, кругом бурная жизнь. Нельзя замыкаться и делать над собой усилие. За счёт сна… Я, например, вырываюсь и на кружки, и на конференции, и на концерты. Жена этого не может – надо быть с сыном.
       Ну, будь здоров. Привет от Бебочки. Сашенька тебя целует. Ему 22 апреля исполняется 1 год. Он уже умный и трепач. До свидания. Пиши.
       Владимир.
       Привет всему курсу.
 
13.04.1951
       При мне мама и дочка подносят Сашеньку к фотографиям моих родителей, спрашивают, кто это? - деда? - баба? Демагоги! Все это делается, чтобы подчеркнуть внимание к ним передо мной. Уверен, что когда меня нет, они этого не делают.
       В иных вопросах тенденция так ярко выражена, что ее и комментировать не следует, чтоб уловить смысл. Сколько раз мама говорила, когда Сашка был мал, подчеркивала это в моем присутствии:
       –       Он все больше и больше становится похож на тебя. Раньше это было не так заметно. А теперь: и овал лица твой, и улыбка твоя, и румянец твой.
       Меня бесит это мещанство. Но я пересиливаю себя и всякий раз поощряю Бебочку, которая при этом цветет:
       –       Он вылитый ты. Копия! А моего в нем ничего нет. Это мама, чтоб сделать мне приятное говорит, что он целиком на тебя похож...
       Ну как им не противно вести такие обывательские (не по содержанию, а по отсутствию скромности и уважения ко мне), разговоры.
 
14.04.1951
       Насчет козырей.
       Бывали кошмарные ночи. Сашка ни минуту не смыкал глаз. Бывали потише, когда он 4-5 раз за ночь просыпался. Мы не высыпались. Особенно я, так как Беба имела возможность лечь в 9-10 вечера, тогда как я, в 2 часа ночи. Спал на лекциях, чувствовал утомленность страшную и головную боль. На вопросы родителей мы отвечали: Да! Он не спал. Он просыпался столько-то. Мы с ним ходили, баюкали так-то, усыпляли вот так. При этом применяли следующие методы. И очень часто папа, бывало, говорил нам торжественно, и мама всегда его поддерживала:
       –       Вот подождите! Станем его отлучать от груди, я этот козырь у вас выбью!
       Я указывал Бебочке, что такая постановка вопроса означает недоверие к нам. Папа, очевидно, считает, что мы врем, симулируем, притворяемся. Но Беба, как всегда, пропускала мимо ушей.
       Сегодня я вспомнил папино пророчество. И вот при каких обстоятельствах. Папа в командировке. Беба была на дежурстве круглосуточном. Мама вызвалась провести ночь с Сашей. Утром она пришла, теребя голову, принимая аспирин и прочие лекарства.
       –       Что такое? - спросил я, заранее зная, что она ответит и не столько из приличия, сколько из любопытства.
       Сашенька ведь теперь спит великолепно. Но мама любит всегда на что-нибудь жаловаться, «крехцать» и «нехбаться». Всегда у нее что-то болит и всегда ей доставляет удовольствие, когда кто-нибудь переживает. Она разрисует свою «болезнь» такими красками, что Беба начинает плакать и отчаиваться, не смотря, что врачи не признают ничего.
       Словом, когда я спросил маму, почему у нее такой разбитый вид, она мне ответила:
       –       Сашенька всю ночь не спал. Я его всю ночь укачивала. Я даже ни на минутку не прилегла. Какой он тяжелый мальчик! Может замучить человека! (я допускаю, что он один-два раза проснулся).
       Еще в более ярких красках мама расписала это Бебочке [...]
 
17.04.1951
       11 вечера.
       Пришли Белла и Сеня. Вышел к ним на минуту. Сеня рассказал оригинальный анекдот:
       Дети спрашивают друг у друга, где кого купили. Один мальчик отвечает: «Меня в магазине», другой - «На базаре», а третий: - «У меня мама и папа бедные, они меня сами сделали».
       Остальные анекдоты неяркие. Кроме анекдотов ничего привлекательного. Обсуждают моды, фасоны, врачей и врачих.
       Сижу над английским, а тянет к Фейхтвангеру. И здесь скучно.
 
18.04.1951
       Пудра и помада стали частью женской натуры. Смотрю в окно. Идут три девушки с книгами – студентки. Остановились посреди улицы, положили сумки на плоскую приземистую колонну, что в ограде садика, и давай пудриться, краситься и смотреться в зеркала. Потом пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Вот они, современные модницы.
       Зоя Лунегова у нас каждый день в новом наряде. Причем, выбирает броские цвета. Вчера заявилась в красной куртке: крутилась, ворочалась. А на переменах только и разговоров было, что о ее наряде. Все хвалили, завидовали. А я сказал для разнообразия:
       –       Вам совсем не идет этот жакет: мешковат, коротковат и неприятного цвета.
 
19.04.1951
       Сегодня утром случилась у меня неприятность, от которой нехороший осадок никак не проходит. Я весь под впечатлением этого происшествия. Не могу заниматься делами. Сашенька упал и ударился. Мне показалось, - и, очевидно, что это так – ударился не сильно. Но он плакал и у него была рвота.  На занятиях я был как на иголках. Все думал, переживал и меня бросало в пот от напряженного раздумья.
       Мама вообще паникер. По отношению же ко мне, в особенности. Малейшая моя ошибка раздувается чуть ли не в преступление. Мне кажется, что и вырвал Сашенька оттого, что она его растрясла в пылу заботливости. Она его так обняла, так притянула к себе, да и к тому же трясла изрядно, что «парень» испугался не так последствий своего падения, сколько маминого настроения.
       Итак, он вырвал, по-моему: 1) мама выдавила из него весь рацион утреннего завтрака 2) мама вытрясла из него.
       Только что я позвонил по телефону и оказывается, - как я счастлив! - все в порядке. Мама меня уговаривала, что он ударился головой, что у него ранка на самом виске, что она была в третьей комнате – в дальнем конце квартиры, далеко, - и слышала, как Саша ударился.
       –       Ты не заметил. Припомни лучше. Он ударился головой. Это очень серьезно, раз он вырвал. Ты хоть никому об этом не говори, ни папе, ни Бебочке.
       –       А то вы сами не скажите! Вы ведь не удержитесь, чтоб не сказать. Зачем же эта маскировка?
       –       Но ведь нельзя, чтобы они не знали. Конечно, придется рассказать!
       Вот она логика лицемерия. Я этого не выношу. Зачем скрывать, если даже это мелочь. Но, с другой стороны, не обязательно об этом и говорить, придавать особое значение. А так ставить вопрос, значит:
       1)    Показать мне, что это очень важно, напугать меня, внушить мне чувство вины и боязни перед кем-то. То есть моими же руками прибрать меня к рукам.
       2)    Расчет на мою простодушность. Дескать, я поддался на удочку, не скажу, а она скажет и окажется, что я слицемерил, убоявшись ответственности, что я нечестен.
       3)    Показать, какая она, мама, заботливая. Как она мне преданна и заботится о том, чтобы не дай бог мне не попало.
       Словом, расчет не тонкий, но хитрый. И все-таки не на того напали. Расчет на дурака и ничтожество. Я это очень хорошо уловил и оскорбился.
 
       Доклад Зои Лунеговой. Она и сейчас рисуется, позирует. Как одевается! Каждый день другое платье. Голова у нее варит только в сторону пустого кокетства.
       Доклад гладенький. Нет любви, нет волнения. Наполовину списано из книг, наполовину каммуляция и пересказ цитат.
       Вот она стоит, как столб, прямая и тонкая, легко покачиваясь, бесстрастно, но кокетливо устремив глаза в текст своего доклада. Руки ее мнут и вертят карандаш. На руке блестящее золотое кольцо. Сарра Яковлевна по сравнению с ней бледнеет. Если не знать их обеих, то можно подумать, что не Фрадкина, а Лунегова главная фигура на факультете. С. Я. одевается со вкусом, но без претензий. А Лунегова – вся кричащая. Правда, она не Турган. Та, как попугай разноцветна. И глупа. Эта одевается с тактом, но слишком шикарно для студентки.
      Она закончила и невнятно отвечает на вопросы. Раньше, когда она читала доклад, то притронулась к виску и у нее образовалось красное пятнышко на виске. Теперь она покраснела вся и пятнышка не видно, оно рассосалось в густой краске стыдливости. Это чувство ей еще, видимо, присуще.
 
       Дашевский сегодня в ударе. Эта тема ему знакома. Поэтому он сегодня выступал.
       Скукина говорит скучно и неопределенно. Задала вопрос о лиризме. И высказалась о лиризме «Что лиризм, зачем лиризм?». Не понятно.
       Королева, как всегда многоречива и ветвиста. Говорит скороговоркой.
 
20.04.1951
       В мой день рождения 1 марта мне ничего не подарили. Только Бебочка преподнесла 2 книжки. Причем, подписала их сухо, без интереса. Правда, мама сказала «с меня галстук!», но мама уже не раз обещает мне самовяз.
       Когда приехал папа-днепропетровский, мой папа, - мама решила сделать ему подарок, но самой тратиться не хотелось, и она нашла удачное, как ей подумалось, решение. Она предложила мне: «Дай свой галстук, а я потом тебе куплю 2». Признаться, мне не хотелось участвовать в этом. Подарить - так подарить честно, от всего сердца. А здесь было нечисто. Галстук я купил в Москве по возвращению из Днепропетровска за деньги, которые мне папа дал на покупку галстука. Галстук дорогой, хороший (25 рублей!). Но прошел уже ровно год, а мама, как я и ожидал, не подумала исполнить своего обещания. Купила за папины деньги ему галстук и ему его подарила! Кажется просто, - скажу по-сталински – хотя и недобросовестно.
       Теперь, через 2 месяца после моего дня рождения, папа «местный» вспомнил, что я был тогда именинник. Он привез из Москвы скатерть. Скатерть предназначалась, конечно, не мне, как именинный подарок, но здесь любят чтоб ни одно благое дело не прошло бесполезно. Подарить просто так, за спасибо – не выгодно! Надо это связать с днем рождения – решил папа. - Пусть он не думает (то есть я), что мы перед ним в долгу! И он провозгласил: «Это тебе, вам, ко дню рождения!». Типичная история с макинтошем, но несколько с другим оттенком! Один подарок подарить 2 раза или подарить Бебочке, а сказать – мне.
       Собственно, эти тряпки, как бы дорого они не стоили, меня лично не интересуют сейчас. Заживем одни, тогда наживем лучшее. Характерно еще и то, что все, что надарено мне родителями моими и родственниками, используется, чтобы не осталось следа. Скатерть дяди Сенину, рубашки, туфли папины. Как я ни противлюсь, меня вынуждают расходовать. А свои вещи, то, что ими подарено, - на мне берегут и пилят за каждое случайное пятнышко на макинтоше, за потертые туфли.
 
       Продолжу в другой раз. Сделаю вывод: все это для того, чтобы подчеркнуть мою зависимость от них и вынудить меня к покорности. Дескать, все что я ношу, что имею – дело их рук.
 
21.04.1951
       Завтра Сашенькины именины. Дело не пустяшное – 1 год жизни!
       Зимой прошлого года, когда из Дербента от дяди Левы прибыла посылка – виноград, из которого я застал половину – уезжал в Днепропетровск на каникулы – к своему приезду, папа Давид сделал настойку с расчетом на длительную выдержку. Позавчера он открыл закупорку. С большой помпой пригласил меня отведать вино. Но когда я принес для этого стакан, он полушутя-полусерьезно сказал:
       –       Ну и нахал ты! Я думал ты принесешь ложечку, а ты – стакан!  - И налил мне 1/9 стакана.
       Мама смилостивилась и дала часть своей доли. Потом папа говорил:
       –       Ты выпил целый бокал!
 
       Сегодня утром и вчера вечером идут обсуждения, кто будет приглашен на завтрашний праздник.
       Первое слово Бебочке. Папа и мама спрашивают, кого она думает пригласить. Бебочка называет целый список подруг. Потом говорит папа. Ему хочется пригласить Кучерского с женой и еще кого-то. Мама – Шихманшу. Меня даже не спрашивают. Не обидно? Как-будто меня и не существует... Впрочем, ведь я на положении приемыша. Ничего, скорее бы окончить. Я еще покажу свою гордость!.. Уеду немедленно, хоть на край света!
 
22.04.1951
       Жалко.
       Я постригся. В парикмахерской меня порезали и остановили кровь камушком, которым, по-видимому, пользуют не одного пациента. Придя домой, я решил во избежание накожных и других заболеваний, продезинфицировать свою ранку. Попросил у Бебочки одеколон – одну каплю только, смочить место пореза.
       –       Знаешь... Жалко... - проговорила она, и это «жалко» прозвучало, как нож в сердце.
       –       Жалко? Ну, так не надо. Я бы для тебя ничего не пожалел. А ты.. Жалко!..
        Тогда она принесла йод.
        До сих пор не могу забыть это... слово. Надо и мне постараться не быть слишком преданным. Это трудно, это в крови, но выходит, это для меня (и для нее в особенности) вредно.
 
       Щедрость.
       –       Тебе нужно постричься! - сказала мне вчера Бебочка.
       –       У меня нет денег.
       –       Старая песенка. Ты не можешь попросить? На книгу, которая стоит 13 рублей ты взял деньги, а на стрижку стесняешься? - И она щедрой рукой дала мне 3 рубля.
       Из-за каждого рубля приходится вести разговоры. Рубли заедают. Не принести стипендию неудобно. Утаить – тоже. Оставить себе немного, так потом мне не выделяют на трамвай и уходит больше, чем я себе оставляю. Приходится одалживать. Так, например, в этом месяце, недели три в общей сложности проездил я за счет резерва, который оставил у себя от стипендии. На самом [...] так как те деньги ушли на другие нужды.
 
27.04.1951
       Лидия Николаевна Чучулина – наша англичанка – мягкий, щепетильный человек. Она всегда делает поблажки студентам. Но студенты из этого извлекают плохие уроки.
       Вчера на партсобрании она чуть не со слезами на глазах рассказала мне историю с Данилевским. Парень обленился до предела. За 3 курс у него задолженность, где уж тут говорить о четвертом! Когда в 1 семестре мы приступили к занятиям, Лидия Николаевна объявила, что зачета не будет. Это расхолодило кое-кого. Многие не сдали и половину задания за семестр. А к концу семестра, Л. Н. предложили принять зачет и подать сведения в деканат. Не желая ставить студентов под удар, она приняла всю вину на себя и проставила всем зачет в учетной карточке. Но никто не пришел с зачеткой. Всем было стыдно получать зачет ни за что. Пришел только Данилевский.
       –       У вас еще за 3 курс не сдано. Как же вы хотите зачет за этот год?
       –       Сдано.
       –       Я ведь помню, что не сдано.
       –       Нет, сдано. И за этот семестр тоже.
       –       Вы знаете, я допустила большую ошибку и теперь каюсь. Я была ошеломлена его наглостью и, хотя он ничего не сдал, поставила ему зачет. Потом я попросила его сдать хоть что-нибудь, хоть немного. Я просто умоляла его прийти на занятия. Но Данилевский не является. Это моя крупная ошибка и я ее себе не прощу.
       Вспоминается анекдот, как при коммунизме студенты принимают к себе профессоров, и те просят их сдать экзамен и ждут в очереди.
 
      Женя Оборин оскандалился. Он напился вдрызг. Хулиганил на улице, ругался и попал в милицию, где ночевал до утра. Но самое главное – потерял партийный билет. Все его заявления противоречивы. В первом он не указал на то, что был пьян. Во втором, что был в милиции. Ему определили строгий выговор с предупреждением и занесением в личное дело. Но на собрании, где разбирался его вопрос, он не выступил самокритично и на предъявленные ему обвинения в прошлых грехах, отвечал уклончиво, оправдывался, защищался.
 
27.04.1951
       Я настаивал, чтобы Беба отлучила Сашеньку от груди для ее же блага: она худеет. Но мама поняла это по-другому:
       –       Вы с Бебочкой (ее она упоминает всегда, когда хочет позолотить пилюлю, чтоб не так заметно было, что имеет ввиду она меня одного) ради собственных интересов жертвуете ребенком.
       –       Как, ради собственных? Что мы, чужие ему?
       –       А так, сама Бебочка сказала, что для того, чтоб поехать, надо отлучить его от груди. Как-будто обязательно нужно ехать кататься каждый год. Ничего не будет, если вы не поедете никуда.
       Мне было страшно больно это слышать. Я, можно сказать, оторван от родины и родных и меня она хочет лишить с ними свидания! Не выйдет. И я сказал:
       –       Ладно, поступайте, как вам хочется, я не вмешиваюсь.
       Беба, когда узнала об этом, тотчас же решила начать кормить. Но мама вовсе не этого хотела. Ей просто надо было меня упрекнуть и показать мне мою зависимость от нее, от всех их. Сашеньку они кормить грудью и не собирались, но найти козла отпущения – нужно. На всякий случай. Теперь они говорят: он худеет, болеет, хотя ничего этого нет. А рвет он потому, что мама ему дает полную ложечку с верхом. Он просто задыхается, так ему трудно кушать – такую дозу...
       Несколько ночей приходится не спать, его укачивать. В одну из таких ночей, когда Сашенька душераздирающе кричал, Беба покрутилась с пару минут, потом легла и уснула, не взирая на крик Сашеньки. Почти до утра я с ним провозился. И он кричал. Если бы сразу Беба помогла мне, он бы уснул. А у меня не хватило сил его укачивать, шатая кроватку – она у него массивная. А иначе он не засыпает, даже на руках не хочет. Надо было время от времени меня только сменить на 5 минут и все было бы хорошо. Беба махнула рукой и на меня и на сына и на свою совесть: ей хотелось спать. А перед тем, как лечь, она вздыхала:
       –       Душа разрывается, как он кричит... Я не могу вынести!
       Должен сказать, что она искренняя во всем и лицемерные поступки ее – непреднамеренные. Просто она никогда не задумывается над тем, что делает. Инстинктивные желания для нее – выше морали и совести. Отсюда такая непоследовательность. Захотелось спать – к черту любовь, жалость, укоры совести! Мое желание - выше всего на свете. Раздумывать и терзаться размышлениями – удел слабых. Я выше этого. Так она, очевидно, понимает свои задачи в жизни.
       Спать она может хоть целые сутки. Учеба ей не нужна. Живет тем, что получила в институте и довольна. Так прожил ее отец, не выросши, так собирается жить и она. Если смогу – не допущу до этого. Спящих красавиц мне не нужно. Пусть будет той, кого я в ней видел, когда женился.
 
28.04.1951
       В этом месяце я много задолжал. На трамвай мне более 2 недель не давали денег. Газеты и завтраки – если поздно задерживался на собрании и многое другое – туда ушло. В итоге стипендии я принес на 80 рублей меньше. Составил отчет, знал, что не поверят.
       На отчет Беба глянула вскользь. Ужаснулась. А на другой день она с мамой решили меня проверить.
       –       Вова, дай взаймы немного денег.
       –       Сколько? - спросил я.
       –       Рублей 30.
       –       У меня нет, - ответил я Бебе с досадой. - Откуда у меня могут быть деньги? Ведь все, что были, я отдал.
       Зачем ей понадобилось просить у меня, когда у мамы была моя стипендия? Ясно, чтоб проверить меня – а вдруг я растеряюсь. Что я утаил деньги – в этом они не сомневаются.
 
       Сон в руку.
       Как-то 23 апреля утром Беба мне рассказала, что ей снилось, будто я ей изменяю, но честно, и предлагаю ей жить втроем с любовницей-студенткой.
       Такие сны ей часто снятся. Она добросовестно со всеми подробностями рассказывает мне их содержание. Спрашивает всякий раз, люблю ли я ее. Но любовью моей дорожить не умеет – не проявляет заботы и преданности ко мне. А между тем, будь я чуть-чуть менее честным, убежал бы из этого кошмарного дома-трясины.
       Я не люблю мещанства, а влип как-раз в такие условия, каких не хотел и боялся. Я не понял своего отношения к Бебе. Я полюбил, какой она была в школе. Мне казалось, что этот облик ее еще раскроется. Я ошибся.
 
29.04.1951
       Раз уж зашел разговор о пище, дополню свои заметки новыми впечатлениями на этот счет.
       После Сашенькиных именин, на другой день утром, мы втроем – я, Бебочка и мама, кушали рыбную икру и голландский сыр. У всех нас испортился желудок. Целый день мы были на диете. Что нам повредило – сыр или икра? Мы не знали.
       Утром следующего дня я получил на завтрак сыр, хотя мама и говорила о нем, что его нужно выбросить. Я добросовестно поел. Вечером. Когда я убедился, что мне не повредило, сказал маме и Бебочке:
       –       Сыр хороший.
       Мама возразила, что, очевидно, нет, раз мы им отравились. Я спросил:
       –       Тогда зачем вы дали мне его на завтрак?
       –       Разве я тебе его дала? - смутилась мама.
       А Бебочка, как всегда, пропустила это мимо ушей.
 
       Кино.
       Вчера я сказал:
       –       «В мирные дни» - очень хвалят. Говорят, что картина несравненно лучше «Яники».
       Беба не ответила. Позже я еще раз повторил.
       –       Нужно маме и папе пойти в кино, - произнесла она вместо ответа.
       Так всегда существуют причины или обстоятельства, в зависимости от которых ставится наша жизнь. В кино (не говорю уже о театрах) мы не ходим, или потому, что «денег нет», или потому, что «мама и папа не ходили». Это и не семейная жизнь (муж, жена, дети), это и не общественная (так как в широком смысле все они коллектив не любят), а какая-то родовая, общинная в первобытном смысле этого слова! Мама и папа могут войти в любое время дня и ночи не постучавшись, могут поднять одеяло. Все могут.
 
29.04.1951
       Из дому приходится уходить. Хотя там есть отдельная комната для занятий и все удобства – письменный стол и нужные книги, - я там работать не могу. Каждую минуту врываются не постучавшись. Дверь не закрывается, приходится ее закладывать тряпкой. Но когда заходят, - тряпку бросают на пол и дверь оставляют открытой. Мама любит проверять, что я пишу, любопытствует. Поэтому, я предпочитаю даже в такой день, как суббота, когда у меня нет лекций, ездить в университет.
       Мои книги теперь не мои книги. Мои тетради, мои записи – все это может быть уничтожено, выброшено – каждый надо мной хозяин. В Днепропетровске этого не было. У меня были свои неприкосновенные места, где я хранил бумаги и книги. Я был среди преданных мне людей, которые со мной считались и уважали мою индивидуальность. А здесь я каждый день складываю книги и каждый день не нахожу их на месте.
       Не тянет меня домой. В университете мне хорошо и весело. Дома, кроме сына, над которым я тоже, кстати сказать, не властен, нет ничего отрадного. Чужой мир, чуждые интересы. Мелочность во всем. Даже мыла нет в доме. Бесхозяйственность и неприспособленность.
       Пуговицы мне пришивают на рубашку – одну желтую, другую белую, третью молочную. Никогда рубашка не выглажена без морщин. Пуговицы стоят деньги, глажка требует умения и старания. Мама себя любит, делает лишь бы как – ей надо почитать и поспать, и погулять. Носки ношу не меньше месяца, пока они уже не перестают годиться.
 
ХХ.04.1951
       Софочка!
       С некоторым опозданием отвечаю на твоё письмо. Это объясняется тем, что у меня было время рефератов, курсовых работ и прочего. 5 апреля сделал доклад на научной конференции и почувствовал некоторое облегчение: теперь у меня основные затруднения, связанные с сессией, а всё побочное успел – по боку!
       Об Эренбурге я уже устал рассказывать и в газетах, и в письмах, и устно – всем интересно. А мне, собственно, и говорить почти не о чем.
       Дней пять узнавал адрес. К этому примешивались и квартирные затруднения. Словом, только 5 февраля на 8-й день после юбилея я смог к нему прийти. Сначала разговаривал с домработницей, потом с ним самим. Был выходной день. У него были гости, но он работал, предоставив гостей на попечение своей жены и секретаря. Меня он принял приветливо. Но был немногословен. И только отеческая улыбка ободряла.
        В кабинете, куда он меня пригласил, было 3 кресла, полукруглый стол и диван. Были на стенках картины. Мне кажется, уникальные. Книжная полочка у самой двери. Телефон, кстати, на тумбочке в передней. Вся обстановка скромная и непритязательная.
       И. Эренбург седой-седой, плотный, выше среднего роста. На вид очень усталый. Дважды пожимал мне руку. Когда я поздоровался с ним и когда подарил ему свою работу о Падении Парижа. В беседе я рассказал ему, откуда прибыл и поделился своими планами на будущее. В частности, рассказал, что думаю писать дипломную по «Буре».
       Когда я уже собирался уходить, он попросил подождать и принёс мне «Бурю» 1950 г. издания с собственноручной надписью «В. Гельфанду на память. И. Эренбург».
       Я ему высказал свои любовные чувства и взволнованно поздравил с 60-летием. Вот и всё. Подробно со всеми деталями есть у меня в «Дневнике» и в статье, которую я написал для многотиражки. Встретимся в Днепропетровске, я тебе расскажу, покажу и почитаю.
       О днепропетровском театре я тоже с радостью узнал. Кстати, и Молотовский оперный вторично получил лауреата.
       И меня тянет в Днепропетровск. Но тебе я ехать туда не советую. При нынешней ситуации ты, конечно, будешь там в худших условиях, чем в Риге. Приезжай туда летом, мы с Бебочкой тоже будем – встретимся.
       О Лене ничего не знаю. Мне пишут только родители и студенты университета.
       Что у тебя с рукой? Почему ты мне не рассказываешь?
       Будь здорова. Желаю тебе успехов в работе. Крепко жму твою руку. Бебочка приветствует тебя, а Сашенька целует.
       Пиши. Владимир.
 
ХХ.04.1951
       […] в тебе столько склонностей в одно время.
       Летом, надеюсь, ты порадуешь меня хотя бы своим пением – я ведь ни разу не слышал, как ты поёшь.
       Но главного ты, Валюша, всё-таки не рассказала. Об этом я узнал от Аркадия: он, Сухинина и ещё кто-то вступили в партию. Ведь это же очень приятная новость!
       Ну будь здорова. О жене и о сыне со всеми подробностями, которые тебя заинтересуют, напишу в следующих письмах. Крепко жму твою руку. Привет от [Бебочки], мой сынишка – ему можно – тебя целует. Привет твоим маме и папе, и всем студентам, для кого он не в тягость.
       Владимир.
 
03.05.1951
       Получил, наконец, письмо от Маши Азимовой. Оказывается, она не писала потому, что я пообещал и не поздравил телеграммой ее с днем рождения. Невнимательность моя и рассеянность! Этой сейчас непоправимо. Оправдываться нет смысла. Все ясно, как на ладони. Она права, конечно, что обиделась.
       Прислала мне фотокарточку. По-моему, я плохо получился. И Мара тоже. Но обе они уверяют меня, что я «хорош». Письмо теплое, по-азимовски сердечное. Не показать его Бебе не могу. В нем упоминается о фотографии. А фотографию сейчас не хочу показывать. Не так перед Бебой неудобно, как перед родителями. У них старое (я выбираю мягкое слово) представление о переписке, о дружбе и прочем. Они раздуют из мелочи пожар некрасивых подозрений, поэтому мне многое теперь приходится скрывать и немало писем утаивать. Вот когда заживем самостоятельно – все станет на свое место, тогда распахну свою душу, а сейчас – нельзя.
       Машенька укоряет меня за обширную переписку с Днепропетровском. Я понимаю, что она права, но лишь отчасти. Она не знает моих побуждений. Я не могу без сведений о Днепропетровске. Как кто относится ко мне из адресатов, выясняется. Мое самолюбие не страдает. Но я приобретаю многие сведения, сведения и сведения.
 
04.05.1951
       Здравствуйте папочка и мамочка!
       До сих пор не знаем вашего мнения относительно планов на лето. В последнем своём письме я уже писал о том, как мы себе представляем нашу поездку в каникулы и в отпуск как 2 взаимных визита. Сейчас, когда у Бебочки решается вопрос с отпуском, очень желательно узнать о ваших намерениях и перспективах на будущее.
       Сашенька очень нервный. Он почти ежедневно вырывает, пугается всего, крайне подвижен – на месте не удержать, много плачет, с трудом засыпает, а просыпается, так стоит исключительных усилий усыпить его. Чем это объяснить, особенно то, что он вырывает и плохо кушает, кормит мама его почти насильно: не хочет он, вертит головой, отталкивает пищу, а если на полграмма переборщить – вырвет. Понятно, что при таких обстоятельствах особенно опасно его возить в поезде.
       От груди отлучили две недели тому назад. Первую ночь спал. Последующие – кричал благим матом, звал Бебу, да и теперь он всё ещё не может забыть и просит: - сь-сь-сь!
       Когда он не плачет – это просто чудо! Нет человека, который бы не признал, что Сашка необыкновенный мальчик. Он танцует под патефон и даже притоптывает ножками. Он спрашивает, когда раздаётся звонок: - Кто там? Он твёрдо выговаривает «р». Говорит «карта», «кра», подражая воронам, которые вьют гнёзда против наших окон. На улице он останавливает прохожих, кричит – Дядя! или Тётя! И все удивляются, что такой крохотный умеет отличать дядю от тёти.
       «Мама» он произносит с благоговением. Плачет, когда она уходит. Остальные все для него отступили на задний план. Главное и основное – это мама.
       Имеет кучерявые светлые волосы. Острые глубокие глазки – угольки. Улыбку, за которую можно отдать жизнь. А как он целует! А какой он нежный! Быстро привыкает к чужим людям. Заигрывает с ними, но на руки не идёт. С детьми рад встрече. Осваивается моментально и первым делом дёргает их за чуб. Игрушки ломает, бросает – хулиган. Очень любит патефон. Когда хочет, чтоб поставили пластинку, затягивает: - А-а-а! – и ему ставят.
       Папа привёз картину. Там девочка. Он её назвал «Катя». И когда ему скучно или тоскливо – хочется плакать – тянется ручонкой: «Катя!» Когда звонят по телефону, он кричит «Алло!».
       Как-то мама мне что-то сказала и обратилась «Вова». Он затих, призадумался и потом, когда никто и не подозревал, что он может запомнить, внятно и раздельно произнёс: «Вова! Вова!» причём смотрел в мою сторону и протянул ко мне ручонку.
       Но один великий грех за ним водится, это то, что он часто вырывает. Вот и сейчас, пока я писал письмо, он проглотил кусочек хлеба – крошку! – и вырвал то, что кушал час тому назад. Ему «пихают» через силу. Он не худой, но и не толстый. Если бы его предоставили его аппетиту, он бы похудел за два дня.
       Такой это ребёнок. Много удовольствия он нам доставляет. Но и хлопот тоже. Особенно достаётся маме. Кормить для неё – сущее мучение.
       Ну, пока. Пишите, милые. Спасибо за поздравление с маем. Целуем вас, всех родных, желаем счастья, здоровья.
       Вова, Бебочка, родители, Сашенька.
 
04.05.1951
       Машенька!
       Прибыло долгожданное письмо твоё, несказанно меня обрадовало и опечалило. Обрадовало, так как твоя весточка не может не доставлять радости – я всей душой привязан к тебе, до сих пор незабвенны светлые воспоминания о нашей дружбе. Это искренне и справедливо.
       Но я себя загрызаю со вчерашнего дня – письмо получил в три часа – за то, что не выполнил своего обещания. Нет оправдания моему поступку. Поэтому я даже и не пытаюсь оправдываться. Скажу честно. Когда я приехал, сынишка очень болел. Он похудел и был в опасном состоянии. Приходилось ему давать кровь. Донором был я. К этому прибавились и другие обстоятельства. У соседей ребёнок заболел скарлатиной. Сделали дезинфекцию, забрали ребёнка. Но через 20 дней его выписали. Не знаю, как они ухитрились. Это как-раз совпало с заболеванием Сашеньки. Быть ему дома нельзя было. Беба с матерью уехали на 15 дней к знакомым. Отец был в командировке. А я жил один. Но наведывался туда, там я обедал и вообще, оказался в шатком положении. Не говорю уже о состоянии мыслей. Так что я просто забыл о своём обещании. Это очень печально и некрасиво, но такова черта моего характера: иногда упускать из виду самые необходимые вещи.
       Мне очень тяжело признаться тебе, милая Машенька, но вчера впервые со дня моего приезда в Молотов, я вспомнил о своём обещании. Вина моя очень большая. Но поверь, что главная причина во всём – память. Когда я ожидал и не получал от тебя ответа, мне и в голову не приходило, как я тебя обидел. А теперь я даже не знаю, чем загладить свою вину. Если ты сможешь поверить искренности моих чувств и забыть обиду – то напиши ещё и вообще пиши. Мне твои славные каракули доставляют истинную радость. Меня так и подмывало показать письмо Бебе, но я этого не сделал, так как матери будет неприятно, что я фотографировался с девушками.
       Она 1 мая мне сказала:
       - Только не фотографируйся с девушками. Лучше фотографироваться со своей семьёй, чем со студентами.
       Я ничего на это не ответил. Но, конечно, фотографировался и не один раз. Бебочке я объяснил бы и она меня смогла понять. А взгляды родителей, их ревность, поколебать трудно. Поэтому я дорогую мне фотокарточку спрятал, насмотревшись на неё досыта, в глубокое подполье до поры, до времени.
       Спасибо тебе, дружок, как это мило, что ты её прислала. Вообще, я хотел бы, чтобы ты писала на дом, если в письмах ничего щепетильного не будет. Приятно сознавать, что у тебя есть такие друзья. Об этом же хочется попросить Марочку. Ведь жалко прятать письма, которые – предмет гордости. Тем более, что вы передаёте приветы, а я их вынужден сохранять в своём сердце – сердце плохая копилка, болезненная.
       Что касается обещанной мной переписки, то я тебе на это скажу следующее. В жизни нетрудно ошибиться в людях, в этом ты права. Труднее угадать в человеке преданного друга, поверить в его искренность.
       Я пишу для того, чтобы, во-первых, почерпнуть из разных источников сведения о Днепропетровске, без которых моя жизнь неполноценна, и во-вторых, для того, чтобы восполнить тот пробел хоть сколько-нибудь, который я испытываю, потеряв связь с тобой и ещё двумя-тремя необходимыми мне друзьями. А остальное всё наносное само отсеется. Гордость моя не пострадает, ущерба я не понесу.
       Всякое письмо содержит в себе что-либо интересное, значительное. Молчание же, красноречивее слов. Ведь только тебе и в прошлом Марочке я написал по второму письму. Другим нет, нет и нет! Не пишут – не надо.
       Моя статья изобилует всяческими неровностями стиля и опечатками машинистки.  Так в последних строках её, вместо слова «бодрый» написано «добрый», что делает фразу бессмысленной. Скажи Марочке, чтоб исправила. А вообще статья требует переделки, плохая статья: я связан во времени и всё, что пишу, даже письма, заставляют желать много лучшего.
       На этом заканчиваю. Если сможешь мне всё-таки ответить, то я хорошо приму твоё письмо. Буду, мало сказать рад – счастлив!
       Фотография мне понравилась. Но я там худой и бесцветный. В жизни я, может быть, не лучше. Но на фотографиях бываю удачней. Вы с Марочкой, как всегда, - прелесть.
       Крепко жму твою руку. Привет всем, кто искренне интересуется.
       Владимир.
       Маме особо сердечный привет. Марочка, надеюсь, напишет.
 
07.05.1951
       Семинарские занятия (по советской литературе послевоенного периода) подходят к концу. Сегодня о «Звезде» Казакевича докладывает Витя Серов. У него все как будто гладко, придраться не к чему, но если разобраться – пересказ содержания бедный, бесстрастный, равнодушный. Доклад длинный, скучный. Вся группа приуныла. Сам Виктор – парень хороший, умный. Быстро схватывает материал и умеет его передать. Но ничего выходящего за рамки школьного прилежания за ним не наблюдается. Он физкультурник, стрелок и шахматист и во многом преуспевает в спорте. Даже физорг на факультете. Висит на доске почета среди лучших физкультурников.
       Я выступил резковато. Серов, может, обиделся. Он хороший парень, но из-за этого щадить его я не хотел.
 
08.05.1951
       Только что я сдал зачет по послевоенной советской литературе. С. Я. принимала у всех очень благосклонно, и все наши «зубры», как ни странно, сдавали плохо, многое перезабыли, путались.
       Нас было четверо – Полякова, Чивилева, Королева и я. Остальные побоялись сегодня сдавать. Среди нас всех основательно подзубрила конспекты Полякова. Я даже не успел подчитать до конца. Королева и Чивилева, очевидно, даже не заглядывали. Я сужу по ответам. На простые вопросы: 1. Тема победы и 2. Историческая тема – самые интересные и богатые, они не могли вразумительно ответить.
       Чивилева не знала содержания «Знаменосцев». Королева сказала, что «Периясловскую Раду» написал Гладков. А что написал Гладков она не знала.
       Я остался также не удовлетворен своим ответом. У меня была тема, которую я слабо усвоил: «Колхозная тематика в послевоенной поэзии». «Дом у дороги» я не читал, «Флаг над сельсоветом» - подзабыл, «Колхозник-Большевик» не дочитал до конца, а «Алину Фомину» помню слабо. Говорил в общетеоретическом плане. Конкретно если бы пришлось копнуть, не сумел бы. В заключение С. Я. попросила осветить статью в «Правде» об опере «От всего сердца». Статью я читал и в общих словах ответил. Весь ответ укладывался в 5 минут: С. Я. торопилась.
 
       На защите дипломных работ.
       Первой выступала девушка Косых. Она из робкого десятка. Не смогла ответить на некоторые вопросы и вообще держалась стеснительно.
       Сейчас автореферат зачитывает Горбунов. Он в стиле своих выступлений на партийных и других собраний.
       Бойко целеустремленно кричит. Интересно, посмеет ли кто-нибудь его критиковать.
       Рядом со мной сидит наш философ – преподаватель диамата и истмата. Он, видимо, оппонент, так как вопросы затрагивают его компетенцию.
       Оказывается, он руководитель. Сейчас он выступает с характеристикой дипломной работы. Мое мнение – это не литературоведческая, а философская работа. Это не творческая работа, а труд, хотя и кропотливый, но формалистический. Он собрал (и сформулировал) воедино то, что сделано умными людьми, но своего ума не приложил. В этом узнаю Горбунова. Таким он мне всегда представлялся, и сегодня он только подтвердил мое мнение о нем.
       Букановский сказал мне: «он за двумя зайцами погнался».
 
       Быкова о «Хождении по мукам». Собственно, ради ее работы я и пришел. Это очень знающая и талантливая девушка. И главное – трудолюбива. Речь у нее безукоризненна.
       Калугин. Чуть было не пропустил его.
 
16.05.1951
       Мои дорогие!
       Опять я перед Вами в долгу с ответом на несколько писем. Но моё возмущение настолько велико, что поверьте, не могла собраться с силами написать письмо.
       Весь год я жила надеждами на Ваш приезд к нам и вдруг такая перемена произошла. Какая причина мешает везти Сашеньку? Что он, не дай бог, больной? Ведь едут с грудными детьми на Дальний Восток, в Среднюю Азию и ещё подальше и ни с кем ничего не случается, и с Сашенькой ничего не случится.
       Я хочу знать истинную причину. Может быть Вас смущает то, что у нас тесно, то Вы не волнуйтесь, устроимся.
       Твои, Вовочка, планы, мне не нравятся. Если я в прошлом году была героем, то в этом году я никуда не гожусь и ехать к Вам никак не могу. Что касается папы, он сам за себя скажет.
       Выезжая из дому, Вы на сутки в термосе можете сохранить кипяток или горячее молоко, сварить ему компот, кашку. Потом приезжаете в Москву, тоже в детской комнате можете всё ему приготовить до Днепропетровска. Здесь он будет всё время на дачной кроватке находиться в саду, где опьяняющий аромат. Словом, если Сашенька только здоров, не задумывайтесь и приезжайте все к нам, иначе я и слышать не хочу. Одинаково хочу видеть как детей, так и Вас, Броничка и Вас, Давид Иосифович. Жду с нетерпением Ваших сообщений о решении.
       Теперь сообщу Вам новость. 3/V у нас был муж Олички с родителями. Он приехал к ним на пять дней один, ибо Оличку не отпустили. Он очень красивый, симпатичный. Отец его простой человек, но очень толковый, дельный, мать – настоящая швигыр, по-моему мнению. Они все хорошо отзываются об Оле, Аде, Бебе, Ларочке. Ив. А. [Ивана Алексеевича] они мало знают. В общем, очень довольны, что сын попал в такую семью.
       Были тронуты нашим приёмом и очень нас просили их посетить. Мы решили, что пойдём к ним, когда Вы приедете. К тому времени приедут Оля с мужем. Я даже не знаю как его зовут.
       Теперь дорогие мои, родные мои! Напишите о себе, здоровьи и делах. Так Вы, Броничка, уже тоже с гипертонией? Это очень печально.
       Как идут у тебя, Вовочка, занятия, когда начнутся экзамены и когда они закончатся? Как ты, Бебуня, себя чувствуешь? А как Сашуня? Какие у него новые хохмыс?
       У нас всё […]
       [Надя]
 
30.05.1951
       Ира Плешкова сдавала внеаудиторное чтение по английскому. Надо было в присутствии преподавателя перевести 3 тысячи слов текста и 7 тысяч свободно пересказать по-русски. Ей оказалось не под силу. Она попросила Грёзу Шабурину, чтобы та съездила к Грете Шарц с запиской, в которой Плешкова указала номер журнала «Советская женщина» - он есть и на английском и на русском языке, - страницу и название статьи. Шарц выписала русский вариант и отвезла ей в университет. Классическая сдача зачета!
 
30.05.1951
       Вчера ко мне заходила Греза Шабунина – студентка моего курса. Ей нужно было переписать вопросы по диамату и истмату к экзаменам. Она долго просидела в комнате, где я работаю – много было вопросов.
       Мама с Сашенькой ушли гулять. Бебочка пришла с работы, легла – ей нездоровилось. А я торопился к Алле Габровой – договорился с ней повторить диалектику.
       Когда Греза переписала вопросы и собралась уходить, я тоже оделся. Вышли вместе. Я взял Грезу под руку. В садике, через который надо проходить к трамваю, встретили маму. Злобный огонек мелькнул в ее глазах.
       Сегодня утром она решила меня отчитать за «безнравственность»:
       –       Какая развязная девушка приходила вчера к тебе! Не успела войти в квартиру, а уже ведет себя, как старая знакомая. Так свободно держится Белла, но и та не позволила бы себе этого (развязность ее заключалась в том, что мама меня приревновала к ней. Но об этом ниже).
       Я молчал, а мама вошла во вкус:
       –       Ты себя нехорошо ведешь. Я не знаю, как бы реагировала Бебочка. Ей бы было очень неприятно, если бы она увидела, как ты ходишь по улице с какими-то барышнями и держишь под руку. Я, конечно, не расскажу Бебочке, но как мать я должна тебя предупредить, что так нехорошо. Ты себя скверно ведешь. Жена пришла больная, а ты побежал куда-то, оставил ее одну.
       С трудом я сдерживался: ехал я учиться, с Грезой я расстался у трамвайной остановки, Греза замужем. Чего маме нужно? Обязан ли я перед ней отчитываться в своих поступках? Что за наглость!
       И, когда я довольно тактично ответил, что и она ходит под руку с пожилыми мужчинами (Шкляев), что ничего предосудительного нет, если я шел со своей сокурсницей под руку. Студентка полгода тому назад вышла замуж, глупо ревновать меня к ней.
       Мама аж завизжала:
       –       Чего ты на меня кричишь! Не смей кричать! Я, как мать, переживаю за свою дочь и не могу тебе не сказать.
       Вот до чего я дожил! Черта с два останусь в этом Молотове после университета. Хоть к черту на кулички, но вон отсюда! Со мной обращаются, как с прислугой. Такой тон и такое нахальство, что нет сил выдержать.
       Деньги на трамвай – об этом уже писал – приходится клянчить. Во всем скупость, крохоборство. Так противно, так несносно!
 
       Папа пишет письмо в Днепропетровск, делает вид, что уговаривает моих родных приехать. Но на деле получается, что отговаривает.
       Он начинает так: «Может вы все-таки приедете сюда? Подумайте над этим. Если сможете, приезжайте». Не тонко, прозрачно, но хитро по-своему. Разве это можно равнодушно переносить? После того, что маме и папе – моим, отказали в приезде Сашеньки и когда я чуть не слезно умолял приехать их сюда, когда я и Беба действительно искренне уговаривали их «непременно взять отпуск, чтобы быть здесь», он пишет «если будет возможность», т.е., «не очень хотим мы вас видеть».
 
       Только что пришла телеграмма. Ивана Алексеевича, которого осудили на 10 лет, Верховный суд оправдал. Казалось, какая новость! Папа достал бутылочку с вином которую он 2 дня тому назад купил ко дню своего рождения и от которой осталась половина (бутылочка всего на 250 гр.) и накапал в 4 чашечки по несколько капель вина, еще и осталось 1/3 бутылки. Выпили за такую радость! Разве это не насмешка и издевательство? Не знаю, до каких пор он будет мариновать эту бутылочку. В конце концов лучше бы он не покупал ее вовсе. Такая сверхскупость, сверхскаредность, мне встречается впервые.
       Мне отвратительно до тошноты от всех этих «мелочей». Я как под тяжестью горы чувствую себя в этом доме. Выхожу – как птица вылетаю из клетки. Кругом так свободно и легко, а я мучаюсь. Бебочка этого не понимает, не поймет. Она и сама разделяет такое поведение. Мне поделиться не с кем. (Они пришли, я окончил).
 
07.06.1951
       Приехал Боря – двоюродный брат Бебы.
       Выглядит старше своих лет, умеет выпить. Первое, на что он обратил внимание – скупость родителей. Папа даже в честь такого дня не решился выйти из нормы: он купил 250 грамм водки. Если учесть, что нас трое мужчин, то это мизерно до смешного. Боря не постеснялся настоять, чтоб купили еще бутылочку. Я к нему присоединился. Боря раз 5 повторил:
       –       Дядя, надо еще купить водки, - но папа отделывался отговорками, вроде «У нас не пьяницы».
       Когда Боря вышел, мне сделали замечание:
       –       Разве ты не знаешь, как трудно с деньгами. Эта водка обошлась нам в 14 рублей! А ты еще поддерживаешь Борю, который не понимает в деньгах.
       Боря не унимался:
       –       Дядя, как вам не стыдно! Приехал племянник, а вы так встречаете. Где вы видели, чтоб мужчины выпивали по 50 грамм водки?
       Папа и мама всеми силами старались удержаться на позиции «трезвенников», но, наконец, папу проняло. Он махнул рукой:
       –       Ладно, была-не была, - и пошел купить еще четвертушку.
       Пил он мало, полагая, что и мы возьмем с него пример, следовательно, водка останется на еще один праздник. Но его надеждам не суждено было оправдаться.
 
08.06.1951
       После вчерашней выпивки с непривычки у меня болит голова. Утром проснулся рано. Тошнило, было неважно. Я долго пытался уснуть. Лежал до 10 утра, ворочаясь, уткнувшись в подушку, но сон не приходил.
       На завтрак было из 2-х блюд. Первым – суп, на второе – картофельное пюре. Боря предложил допить остаток водки. Мне было не до того, но я слышал от заправских пьяниц, что если «опохмелиться», тошнота пройдет. Обычно я после выпивки «опохмелялся» горячим крепким чаем. Это приносило облегчение, но мне хотелось более действенной помощи. И я выпил. Закусил жирнющим супом с клецками на свином сале. Меня сразу стошнило. Я встал со стола, успел дойти до раковины, вырвал немедленно все, что поел. Потом успел сообразить, что нужно скрыть следы моего «преступления». Аккуратно обмыл руками раковину, вернулся к столу.
       Маме сказал, что второго не хочу, так как первое очень жирное и неприятно во рту после него. Мама сразу уколола:
       –       Ты не умеешь пить, - и вспомнила мне двухгодичной давности днепропетровский проступок, - помнишь, как ты тогда вырвал? Стыдно было смотреть!
       На этот раз никто ничего не узнал.
       Боря мне рассказал, как он выпивает дома:
       –       Каждую стипендию омываю. Покупаю поллитра, хорошую закуску и один праздную получку.
       Конечно, он может не сморгнув, провернуть 250 грамм... но такой способ веселиться – невежественный и беспочвенный. Очень интересно пить ради выпивки, делить свое настроение с самим собой! Не по-человечески.
 
       Вчера и позавчера – два дня – провозился с Сашенькой. Мама рада нагрузить на меня побольше. Что ей до того, что я сдаю экзамены! Беба тоже рада, не говоря об остальных. Она меня целует и благодарит. А как я сдам, ей не важно.
       Сегодня я решил уделить день учебе – не получилось. Утром мама попросила побыть с Сашей с часок, ей нужно в магазин. Потом надо было лежать в комнате и наблюдать за работницей, которую оставили с Сашенькой – ей не доверяли. Конечно, я ничего не смог сделать. Вечером мама была недовольна, что ни папа, ни Беба не пришли с работы, а ей надо готовить – проездом будет здесь родственница, двоюродная сестра Бебы Нюся – ей надо на Дальний Восток в дорогу на 3 дня продукты. Опять я за всех отдувался. Намеки хуже упреков. Я взял Сашу и провозился с ним еще часа 3. Так проходит сессия, а через 3 дня экзамен. Я еще не приступал к учебе.
       Оказывается, мама так торопилась потому, что вечером она идет в театр. Она хотела получить двойную выгоду: чтобы днем кто-нибудь (я, скорее всего) был с ребенком, предоставив ей возможность готовить для Нюси, а вечером она опять кому-нибудь перепоручит Сашу. Мама любит себя неподражаемо.
       Интересно, что мама, которая меня осуждала за то, что я однажды ушел на вечер студентов нашего курса один, за то, что я проводил девушку-студентку и т.д., сама ходит в театр, в кино без мужа.
       Беба тоже не теряется. С первых дней нашей жизни с поощрения и к удовольствию «высоконравственных» родителей, к нам пришли два молодых человека. Для них накрыли нескупой (как бывает во всех иных случаях) стол, достали выпивку и были с ними исключительно любезны, как ни с одной подругой Бебиной. Я не показал своего отношения, и Беба вскоре сама охладела к подобного рода увлечениям. Пару раз еще она повела меня к ним, а потом наше знакомство приостановилось.
       В Кисловодске было кокетство или игра с одним дураком из нацменьшинств, о котором она сама рассказывала с улыбкой и иронией. К профессору Лишкину она шла поздним вечером зимой по вопросу об устройстве на работу. Официально этот вопрос можно было разрешить за 10-15 минут, но она пробыла у него ровно 2 часа. Он ей рассказывал анекдоты и «мансы» всякие. Она потом сама мне призналась. А я стоял на улице в лютую стужу – самой было страшно ходить, я ее сопровождал – не смешно?! И ждал пока она освободится. «Милый Лишкин! Какой он хороший, какой внимательный!» Сколько раз мне приходилось выслушивать эти восторженные отзывы о профессоре. Родители с улыбкой и тайной гордостью за Бебу узнали о ее визите, их чуткое сердце не было потревожено тем, что я караулил на улице столько времени; совсем наоборот, это вменялось в заслугу и мне, и Бебе – мне, что я такой «преданный», ей – что она меня так сумела уломить в бараний рог.
       Еще многое мне не нравится и гораздо больше, чем то, что рассказал выше.
       При папе она может обнажиться до пояса, не стыдится его ничуть. Сеню Белыного (было бы хоть что!) она целует каждый раз когда он приходит, с таким вкусом и удовольствием, как будто он ей уста сахарит медом. Яшкой маленьким и Борей Островским она занималась, как детьми, пока мы были в Днепропетровске: обнималась и целовалась с ними неустанно. Мне, признаться, было противно, что она целовала без всякой брезгливости, но вожделенно прыщеватого и червивого Яшку, урода и самоуверенного пацана, с которым серьезного слова выговорить нельзя.  А она хвалила его талант. И стоило ему что-либо сказать, запоминала, как афоризм. А потом повторяла до противного. Так в одном стишке у него было «Содом и Гоморра» сказано очень некстати и не к месту. Беба усвоила эту фразу в Яшином оформлении и применяла, пока я ей не сказал, что она подражает мальчишке.
       Весьма темное место – история с Борей Дацковским. Его родители ходят к нам в гости. А отец, когда познакомился со мной – в этом обнаружилась его мещанская сущность – сказал:
       –       Вы должны гордиться, что попали в этот дом и что у вас такая жена. Для вас это большая честь! - Как-будто он меня знал и мог обо мне судить.
       С этим Борей Беба крутила до нашей женитьбы и даже имела столкновение с его женой, которая не без основания приревновала своего мужа к Бебе.
       Так же как при Яше и Боре Островском, Беба вчера разделась до нижнего белья в присутствии двоюродного брата Бори. При Сене Беба кормила грудью. Вообще, целая цепь вольностей. Но это бы ничего, если бы мама меня не обвинила в плохом поведении.
 
09.06.1951
       О Боре мама отозвалась так:
       –       Он не знает счета деньгам и чужих средств не бережет особенно.
       Аналогично выразились Беба, папа и мама об Иване Алексеевиче. Если человек не скупец, не ест из-под себя, он, по их мнению, мот.
       Но ничего, заживем отдельно, я из Бебы вытряхну скупость. Жизнь коротка, глупо себя во всем ограничивать.
       Мылом сегодня пользуемся Бориным. Какое у него душистое, приятное мыло! Такое было в Днепропетровске у родителей. Здесь – самое дешевое. Колбаса – самая скверная. Масло на хлеб – тоненький слойчик. Рыбка – самая противная. Селедка – сухая, мелкая. Чай, хотя он у нас есть, неделями не заваривается – пьем воду. В кино ходим раз в месяц. Хлеб покупаем, что подешевле и то не всегда. Чаще всего черный. Если есть булка – она для мамы, редко, как угощение, перепадает и мне.
 
13.06.1951
       Боря мастер рассказывать анекдоты.
       Одна беременная женщина обратилась к врачу:
       –       У меня неправильно лежит ребенок.
       –       Он еврейский? Не беспокойтесь, он выкрутится.
 
16.06.1951
       Позавчера Бебе приснился сон. Она рассказала мне со всеми подробностями: «Мы приехали в Днепропетровск. Ко мне пришли девушки, среди них – Тамара. Сидим за столом, разговариваем. И вдруг она (Беба) замечает, что я переписываюсь и перемигиваюсь с девушками. Она взяла записку. Девушкам стало неудобно, они покраснели. Там был вопрос: «Нравится ли мне Беба и каковы наши взаимоотношения?». Я отвечаю, что она для меня мало значит, и еще в этом роде. На вопрос, встречаюсь ли я с кем-либо в Молотове, я отвечаю, что у меня есть увлечение, но мне неудобно часто встречаться, поэтому – иногда. Далее я намекаю, что настоящее увлечение у меня в Днепропетровске, а особой благосклонностью пользуется у меня Тамара.
       После этого разговора, между мной и Бебой сцена. Она плачет и говорит, что так жить нельзя. Я собираюсь от нее уходить. Она не верит, думает, что я пошутил, но это оказывается правдой. Я ухожу, а она горько плачет. Ей очень обидно, что я ее променял на каких-то девчонок». На этом сон оборвался – она проснулась.
       Что-то больно ей часто снятся «ревнивые» сны!.. Между тем, наши взаимоотношения действительно могут навеять мрачные мысли. Виной тому и она и, может быть, я. Но больше всего родители – они видят во мне не родного человека, а пришельца иной крови.
       Приведу чисто бытовые примеры.
       Несколько дней подряд на второй завтрак у меня нет ничего. Для меня и для Ани мама не предлагает. Если принять во внимание, что первый завтрак в 8 часов утра, а обед в 8 вечера, то можно представить себе, как трудно быть столько времени без пищи.
       Однажды папа купил несколько сухих селедок, от которых потом изжога и горьких таранек, которые тяжелы, как камни. Мы с Аней утоляли жажду голода этими тараньками. Но рыбку, тем более такую скверную, терпимо кушать один раз, два, если она хорошо приготовлена, если хотя бы хлеб к ней свежий. У нас же в последние дни черный пречерствый хлеб. Масло кушает мама – мне нельзя, тем более с рыбкой (это слишком роскошно!). Итак, в течении двух недель ежедневно я получаю на завтрак рыбку. Сам беру. Однажды во время обеда мне предложили ее, и я отказался. Беба ела, папа и Боря – селедку. А я сказал, что она мне надоела.
       –       Подумаешь, уже и рыбку нельзя кушать! А что же подавать в таком «случае?» — сказал папа.
       Я промолчал.
       Сегодня кончилась рыбка. Мама предложила мне молоко. Причем она слила из двух мест, как нищему. В Сашенькином стакане со вчерашнего дня стоит молоко – он его не выпил. Сейчас лето, молоко скисло. Там было больше половины стакана. Мама добавила свежего из кастрюли. Я сказал ей, что молоко кислое. Она спросила:
       –       Что, его совсем нельзя пить?
       Я ответил, чтобы перевести разговор:
       –       Мне не повредит, но Сашеньке опасно.
       Она не поняла и разоблачила себя:
       –       Сашеньке я дам свежего. Это я долила в стакан, там было вчерашнее и оно скисло.
       Я поел с удовольствием и это кислое молоко. Все-таки оно лучше рыбки.
       Мама не ест ни мяса, ни рыбы. Она себе покупает сметану и масло и вообще, специальную диетическую пищу. Понятно, что себя ей обижать нецелесообразно.
       Беба получает на завтрак (да и на первый) мясо куриное, которое остается от бульона, что варят Сашеньке. Вообще, у нас так принято, что Бебе дают иную, лучшую пищу, чем мне. И это в порядке вещей. Я понимаю, лучший кусочек, но здесь систематически разные блюда. Иногда Беба милостиво предлагает мне разделить с ней трапезу. Но я в большинстве случаев отказываюсь. Зачем мне подачки? Если бы наоборот – я бы перестал разговаривать с своими родителями за такое отношение. Я бы не позволил проводить разницу. Да и мои бы до этого не опустились. Наоборот – и это вполне естественно с их стороны – они бы ей, Бебе, отдавали все лучшее и уделяли бы ей больше внимания, чем мне. Они и сейчас в письмах перечисляют сначала ее, а потом меня и родителей. Они всегда о ней спрашивают больше, чем обо мне, думают о нас одинаково.
       Сашеньку здесь тоже они полюбили. Для них самые дорогие – Бебочка и Сашенька, о них много искренней заботы и теплоты. Им шьют новые платья и покупают дорогие подарки, потворствуют во всем.
       Со мной же мало считаются. Во время экзаменов могут меня нагрузить (сейчас это сводится к Сашеньке) посторонними для учебы делами. Если Беба ляжет в кровать днем – ей ни слова. Стоит мне лечь, как начинаются разговоры и выговоры: как это неприлично, стыдно и прочее.
       И хотят после этого удержать меня в Молотове, в этом доме, где я терплю одни неудобства! Беба в этом отношении не далеко ушла от родителей. Правда, это не только по отношению ко мне, но ко мне особенно, по сравнению с родителями. Мои подарки, мои вещи, все, что было или еще осталось моим, портится, уничтожается без всякой жалости.
       Я подарил книгу Лириме. Приехал через полгода, она обрела мрачный вид. Так вообще относятся к подаркам и к тем, которые дарят подруги. Сегодня подарили им, а завтра этот подарок они относят кому-нибудь, чтоб не тратиться.
       Мои открытки дважды залили жидкостью, хотя не позволили мне их забрать со стола после первого раза. Мой термометр, который я употребляю для измерения температуры фотохимикалий, разбили. Мои хорошенькие рамочки отдали Сашеньке играться, он их поломал.
       Когда мы поженились, Беба подарила мне единственную вещь, если не считать книг ко дню рождения и полуторарублевый блокнотик тоже ко дню рождения, носовой платочек шелковый – красивенький, но весь истрепанный, подержанный – с дырами и даже не глаженый. Я тогда подумал: просто у нее ничего не оказалось в нужную минуту и – извинил в душе. Но как только я приехал сюда, после первой же стирки этот платочек ко мне уже не попал. Мама его возвратила Бебочке: «Зачем тебе шелковый платок? Бебочке его необходимей иметь».
 
       С украинским мне не повезло. Моя надежда на отличную оценку лопнула. Сдавал я скверно. Преподаватель держала перед собой мою контрольную и говорила: «Хорошо» я вам поставлю, как только захотите. Но вам обидно будет получить «хорошо». Иметь такие преимущества и не использовать их! Нет, лучше сдавайте в срок».
       Она оказалась очень любезной. Разрешила сдавать в третий раз с установкой на «отлично». Мне очень трудно зубрить грамматику, но, во-первых, действительно обидно, во-вторых, раз уж она этого хочет, почему мне не хотеть? Но потратил я уже 5 дней на злополучный предмет – хотел сдать досрочно. Лучше бы занялся диаматом и истматом – более важными науками. Здесь мне необходимо получить «отлично».
 
21.06.1951
       Классическая фраза, сказанная папой, в ответ на просьбу закрыть окно (надвигалась гроза, стоило мне задержаться на 2 минуты и я бы попал под ливень. Нужно было успеть пробежать в библиотеку): «И в этом нужно обслуживать!». Этой фразой сказано многое о характере наших взаимоотношений.
 
       С помощью соды и кислоты Беба делает «шипучку». Однажды я попросил ее сделать и мне. Сегодня я сам хотел приготовить себе этот напиток, чтобы попробовать его второй раз за все время, что у нас есть кислота. Но зная, как настроены папа и мама (например, сегодня на второй завтрак я попросил 2 яичка – купил 50 штук – мама выбрала такие маленькие, что они легко сошли за одно. А ведь я как-никак мужчина! Вчера, когда мама принесла яйца, я спросил у нее что есть на завтрак. Она ответила: «Возьми хлеб с луком». Это один из многих завтраков повседневных. Я молча вышел. Тогда она крикнула мне вдогонку: «Хочешь – возьми яичко!». Я взял, конечно, два, но так, что она не видела, а то бы она себя загрызла), я решил подождать, пока они уйдут в город, куда они собрались, за какими-то покупками. Бебочку я не стесняюсь. Она своя и родная.
       Едва только я приготовил ступку и чашку, чтоб растолочь кислоту, вошла мама и начала морализировать: «Всегда вы мне пачкаете кислотой эту чашку. Мне потом ребенка кормить». Я молча продолжал приготовления. Тогда мама вошла в столовую, где я был, и громко сказала: «Там уже кислоты не осталось. Нельзя же так прихватываться». Я ответил, что второй раз только хочу сделать шипучку, но, если нельзя, могу отложить. Тогда она начала оправдываться: «Я Бебочке, а не тебе!». Но я умею отличить, как говорится «в вульгарном мире»...
       Всегда обращаются к Бебочке, чтоб косвенно затронуть меня. Плохие они дипломаты. Не тонкие.
 
28.06.1951
       Наконец мы выбрались из этой ямы. Хоть на время, и то облегчение. Перед самым отъездом мы с мамой в присутствии Бебы крупно объяснились. Когда я упомянул о долге, который мне нужно отдать, мама язвительно сказала:
       –      Ты ведь откладывал. Раз принес мне 220 рублей, в другой раз...
       Это меня сильно задело. Я знал, что такой результат будет. Знал и предупреждал Бебу. Показывал ей свои расчеты-подсчеты (мне даже и этим теперь приходится заниматься!).
       Я ответил, что приносил мало потому, что не получал на трамвай и другие надобности. После этого начался скандалик. Финал был такой: мама сказала:
       –       Тебе здесь плохо? Где тебе лучше было, чем у нас?
 
14.08.1951
       Приехал домой раньше намеченного срока. И пожалел об этом. Я обещал Бебе сократить с дороги 100 рублей. Привез 85. Казалось бы, за счет того, что я сэкономил, можно купить хотя бы белый хлеб. Но с тех пор, что я приехал, мы все время едим черный. Бебочка однажды попросила, чтоб ей купили белый хлеб, ну и купили буханочку. Мне, например, досталось две краюшечки.
 
22.08.1951
       Утром Бебочке захотелось мыть пол. Спланировалось еще вчера. После трудной работы... а мы еще были в гостях и пришли поздно... она решила встать в 6 часов и мыть. Я поклялся своей жизнью, что она этого не сделает ни утром, ни вообще в этот день.
       Утром она не мыла. Мама ходила как сыч, злилась на меня, а когда Беба ушла, стала мыть пол сама. Причем, произвела фурор: не столько дела, сколько шуму. Вымыла в одной комнате, а потом этим бравировала перед Бебой.
       Сейчас вечер поздний. Беба моет остальные полы. Я парю руки, лечу свою эпидермофетию. А мама злится. Яне она ничего не говорит, но косвенно разные демарши предпринимает. Я слышу, как она громко выговаривает Бебе за дверью:
       –       Не могла мне сказать, я бы тебе подносила воду.
       Носильщик из мамы никудышный, знают об этом обе, но Беба предусмотрительно отвечает:
       –       Ты со своим здоровьем берешься мне помогать? Оставь, пожалуйста!
       Игра не тонкая, но продуманная. Весь диалог – упрек мне, что я не помогал. Смешно и обидно. Два-три тазика воды – не перегруз. Моя больная мама из Днепропетровска всегда носит такие тяжести, когда моет пол и никого не просит ей помогать. Но мама, во-первых (здешняя мама), старается вбить клин между мной и Бебой (я сужу по этой и другим сценам), а во-вторых, она страшно боится, как бы я ни стал эксплуатировать Бебу, или, вернее, как бы не случилось такого, чтобы меня не эксплуатировала она. Политика дальнего прицела – основано не на взаимном внимании, отзывчивости и уважении, а на волчьем законе давления (экономического, морального и психологического). Вся цель родителей Бебочки – воспитать из меня послушного, раболепного слугу. Сделать из меня сдобный бублик... Уж как они ломают над этим голову, уж какие меры воздействия не предпринимают только. И, надо сказать, что пользуясь моим положением, они добились в этом немалых успехов.
 
23.08.1951
       Бебочка приехала в Молотов 3 августа, я – 6. В чемоданы было вложено килограмм 6 яблок; нам дали также большую банку абрикосового варенья. Но когда я приехал, яблок уже не было, а о судьбе абрикос мне ничего не известно.
       Мама витаминами не балует. После месяца в Днепропетровске, кажется, что я в аду. Хлеб очень черный и черствый. Лакомое – только обед. Ежедневно приносят 2 литра молока. Мне предлагают редко. Иногда, бывает, находит хорошее расположение. Тогда появляются всякие вкусные снадобья.
       Так, однажды купили пиво на нас пятерых – 4 бутылки! Причем мама сказала, что нужно купить 2 бутылки, Борис запротестовал – 6. Я выбрал середину – 4. Тогда решили советоваться с папой. Я скептически заметил, что он скажет, как и мама – 2. Он был за 4. Тогда мама и Беба мне наставили носы.
 
24.08.1951
       Бебочка бывает очень внимательна ко мне. Так вчера и сегодня у меня появились какие-то прыщики на лице – она ласкова и жалеет меня.
       Вообще, насчет накожных заболеваний мне везет. За год я переболел тремя такими болезнями: розовый лишай, эпидермофетия и это (Беба предположила сикозу, но врач-накожник успокоил: что-то другое).
 
25.08.1951
       Мама любит жалость. Высшим для нее удовольствием будет, если ее лишний раз пожалеют. Поэтому она неожиданно и беспричинно вдруг сморщится, скорчится, сделает страдальческое лицо и застонет. При этом, если никто не реагирует, она перестает гримасничать. Но когда есть папа или Беба, она дает волю своим чувствам.
       Вечно «ее» что-нибудь болит. Если не жмет, так колет, если не колет, так давит, а не давит, так режет. Достаточно малейшей царапины, боли или удара и она уже изнемогает. Головная боль – стоны на всю комнату. Но стоит Бебе уйти, моментально прекращаются и стоны, и головные боли.
       Мама любит себя. Но ей этого мало. Она хочет, чтоб и другие ее любили так же самоотверженно, до коликов в животе.
       Ребенка она искалечила. Довела до припадков. Она во всем [...]
 
28.08.1951
       [...] когда с ней разговариваешь, она вдруг набрасывается:
       –       Не кричи на меня!
       Любое обвинение, клевету, она легко может сфабриковать и возвести. Так, однажды, когда я ей говорил, что с ребенком не надо быть такой сентиментальной, она с досадой бросила его мне, кричащего. Он надрывался. Через пять минут она вошла в комнату с деланно-испуганным лицом и торжественно изрекла:
       –       До чего довел ребенка! Полчаса он у него кричит!
       Когда я ей сказал, что ребенок не нервный, не неврастеник, как она его любит считать-называть, а избалован, она ответила:
       –       Я воспитала такую Бебу. А ты меня учишь как воспитывать. Что ты понимаешь в воспитании?!
       Меня чуть не затошнило. Каждый день и по любому поводу она расхваливает мне Бебу. Чего она этим хочет достичь? Вызвать отвращение к своей дочери? Вместо любви? Так ведь недалеко... Один шаг. Расположения такие слова вызвать не могут. Скромность красноречивее любых похвал и самовосхвалений. Она как мещанка этого не понимает.
       Сказав так, мама схватилась за сердце. Но увидев, что я не реагирую, вознегодовала:
       –       Я не так хорошо себя чувствую, чтоб с тобой спорить. Я тебе не жена! Ты ее можешь загрызать. А меня не смей! Не кричи на меня! Ой, мне плохо...
       Потом, через паузу:
       –       Вместо благодарности такое отношение... я заслужила у тебя?
       Между тем я ни слова не проронил в течении всей тирады и до, и после нее.
       Маме явно не по душе, что я не мою пол, что я не мою посуду и не застилаю кроватей. Это она называет неблагодарностью. А насчет криков, она сама понимает всю вздорность своей выдумки. Я никогда на нее не кричу, а если и говорю громко, то в сердцах, но слова эти не относятся к ней. Эта фраза стала семейной реликвией. И Беба часто говорит мне «Не кричи на меня», когда хочет меня сильно пронять. Я не люблю выдумок.
       Итак, я неблагодарный человек. За что ж благодарить? И чем я «неблагодарный»? Целый день с утра до вечера просиживаю с Сашей. Они же учат его меня не любить и бояться. Когда он просится, насильно вырывают его у меня. Отнимают, если он плачет. Вбегают с криками ужаса, как будто я терзаю ребенка. Все это на нем, сильно впечатлительном мальчике, отражается. Он начинает и вправду не любить меня. Я хочу воспитать сына, они его распускают. Моя любовь строгая и осмысленная. Их – слепая, бездумная – баловство сплошное. Всякая прихоть удовлетворяется. Для ребенка нет запрета. Ему дают буханку хлеба, вилки, ложки посуду, книгу, статуэтку – пусть рвет, ломает, портит, только бы ему угодить, только бы он был за это благодарен.
       В итоге — это издерганный ребенок. Если ему что-либо не дать, он поднимает жуткий рев. Только со мной он не столь прихотлив. Он знает, что я не все ему дам, что я могу кое-что и запретить, что на слезы я не обращаю внимания, не всегда, во всяком случае. И он спокойнее, когда их нет, когда мы с ним вдвоем. Но при них ни о каком воспитании и говорить не приходится.
       До сих пор он мочится под себя, в то время как в 8 месяцев он уже умел проситься.
 
       Несколько позже. Еще один эпизод [...] помидоры, огурцы, редьку – с базара. Купила сливочное масло. Из всего этого она приготовила Бебе завтрак. Но Беба пригласила к столу и меня. Как только я сел за стол, мама убрала и масло, и огурцы, и лук, и помидоры. Осталась одна редька – ее никто не кушает и она стоит очень дешево. Я сказал Бебе: «Не успел сесть, как все забрала». Она покраснела и молча принесла масло. Я не стал кушать. Оно стало противным при одной мысли, что от меня его прятали.
       Вчера мне предложили помыть полы. Мама сказала: «В столовой и в спальне хотя бы». Я отказался. Когда я мыл полы в Днепропетровске, мне посоветовали родители никогда и нигде не мыть – это унизительно для мужчины, особенно, если это становится модой. Я пообещал и выполняю.
       Когда я приехал из Днепропетровска 6/VIII-51 г., то обнаружил на шкафу с книгами залежи бумаги. Я стал пользоваться для разных записей. Вчера я увидел, что ее спрятали.
       В каждую поездку на Украину я привожу с собой тряпки и марлечки. Со временем они исчезают все до одной [...]
       Сегодня Беба рассказала, что [...] ребенка, которого она определила в больницу сказала, что обязана Бебе жизнью ребенка. Мама не преминула похвастаться соседям. Я сижу в комнате и слышу кухонный разговор. Голос мамы:
       –       Ну, теперь я обязана вам своей жизнью!
       И немного погодя, чтоб сгладить впечатление от сказанного хвастовства, говорит [...]
 
29.08.1951
       Мама ушла, а я чищу картошку. Картошка молоденькая и руки мои почернели уже. Беба из-за этого никогда не чистит картошку. А у меня ведь руки особенные. На них прочно обосновалась эта [...] – есть такой термин в медицине, и что я не принимаю [...] не изменяет [...] На днях врачиха [...] новое средство [...]
       [...] в нынешнем [...] я как каторжник – весь день я запряжен в работу [...] Сашенька, но мне он не мешает, но они отрывают. Делают хитро: при мне называют ему [...]
       2. Вчера мама нарезала мне огурцы на завтрак. Были и помидоры, но я не нашел. Но когда я поел, она достала помидоры к завтраку.
       3. Сегодня мама купила буханку белого хлеба и хорошенько припрятала.
Пришла Беба, мама вынула для нее и нарезала к завтраку. Бебочке было неудобно и она сказала «Я не хочу, я могу черный есть». Но она кушала [...]
       [...]завтракал с черным хлебом, а папа уезжал в командировку. Это было на прошлой неделе. Как раз я в это время читал «12 стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. Добрался до середины [...]. Мне очень хотелось дочитать этот роман, но папа попросил, и я уступил ему книгу, зная, что через 2-3 дня он приедет, тем более что на меня смотрели умоляюще глаза Бебочки. Я дал книгу с условием никому не давать и скоро привезти.
       Приехал папа, но без книги. Он ее оставил Боре. Только сегодня, на 5 день после приезда папы, я опять возобновил прерванное чтение книги из [...]
       [...] а мама добавила:
       –       Ты разве не знаешь, что тебя ожидала неприятность? Зачем ты связывался?
       Выходит, что я еще виноват. [...] нужны бумаги. Об этом я сегодня сказал. Папа высказал предположение, что я припрятал бумагу [...]
       [...] и несколько раз повторил вопрос:
       –       Где бумага, которую я принес?
       Он обещал принести бумагу, но разве удобно мне после этих намеков ее брать у него?
       Надо признать, что я несколько сгущаю краски, говорю лишь о плохом, а хорошее не замечаю. Но это потому, что плохое перевешивает и захватывает все воображение мое [...]
       [...] ребенком часа на 2, а я остался дома. Но дело в том, что если я уж остался, то мне дают работу, чтоб не сидел и притом самую унизительную: картошку чистить, обед варить, подметать, мыть посуду, - из мужских работ унизительную еще и в том смысле, что отнимает много времени, но мизерна по результатам. За этот период я мог бы солидно написать или подчитать в избранном мною направлении.
       А когда я что-либо сделаю по дому, мама поощрительно говорит:
       –       Вот значит выходит [...] можно сделать все.
       Этим она утверждает меня и себя во мнении, что я могу и должен выполнять женскую работу.
       Конечно, есть и другие «причины». Мама не ест мясного. Считает себя непригодной для такой пищи. Значит ей, вместо, скажем, колбасы, надо есть что-либо другое, лучшее.
       У Бебы был плохой стул и т.д. Но это не мотивировка. Мои родители, если им нельзя есть плохое, готовили и покупали бы для всех хорошее – Бебочка могла в этом убедиться. Более того, для Бебочки готовились не худшие, а самые лучшие блюда [...]
 
29.08.1951
       Женушка моя – этот ревнивый служитель культа ревности – меня окончательно сегодня разубедила.
       Вечером, когда я с захватывающим интересом ворочал Остапа Бендера, она попросила пойти с ней гулять. Я сразу понял, что для нее интерес представляю не я, а Боря, и поэтому не сразу согласился.
       –       А не лучше нам провести это время дома? Раньше лечь... Побыть вдвоем?
       –       Нет. Такая чудесная погода. Боря говорит, что она неповторима.
       Я решил уступить. Оделся. Мне эта гулянка была не по душе. Я знал, что в такие «неповторимые вечера», когда есть между нами третье лицо, я всегда оказываюсь в положении зрителя. Бебочка испытывает душевный интерес к новому человеку и щебечет с ним без умолку. В Днепропетровске это были братья Островские, потом Сима, потом Саня. Кто угодно, лишь бы свежий мужчина. С каким наслаждением она целуется с ними...
       Здесь тоже находятся желанные индивиды. Я не знаю, что серьезно, что нет, но:
       1)    К Линкину я ее сопровождал. Зимой. Я проторчал у подъезда дома полтора часа. Намерзся, настрадался. А она в это время любезничала с профессором. Она в этом сама призналась (может быть просто проговорилась), а шла по серьезному поводу.
       2)    Как только я сюда приехал, она меня сразу повела в гости к мальчикам. Потом с ведома и при непосредственном участии родителей (бы пышный прием) пригласила их к себе.
       3)    Теперь она часто проговаривается насчет своих сослуживцев-мальчиков, которые ей рассказывают шуры-муры и лебезят перед ней (о себе она скромно умалчивает).
       4)    Беллын Сеня, когда приходит к нам, она всегда с ним целуется. И вообще, нежничает и прихорашивается.
       5)    С Борей – двоюродным братом – она особенно нежна. Я заставал их вместе, причем он лежал у нее головой на коленях.
       Это внешние признаки. Теперь детали насчет Бори. Сколько поцелуев, обниманий и других сальностей видели мои глаза!
       Когда он поцеловался с сифилитичкой и ему пришлось делать уколы в мягкое место, Беба запиралась с ним в другой комнате от нас всех. Однажды я случайно открыл дверь и застал Борю с опущенными трусами и ее за работой: она ему делала укол.
       Ночью он приходил ее будить. Мало того, что она расхаживает при нем в нижнем белье, так она еще спит оголенная и, когда он приходит, не спускает рубашки. Однажды я ей сказал об этом. Свет горел, Боря вошел, не постучавшись, а она лежала с поднятой рубашкой и не накрывшись одеялом.
       Ответ был таков: ей не хочется меня будить, поэтому Боря не стучится. Но я был и так настороже, как только Боря входил, я приводил ее в надлежащий вид. К несчастью, не всегда это мне удавалось, я ведь не автомат.
       Итак, они друг друга видели в самом, что ни есть, девственном наряде. Причем, передо мной Беба стеснялась показываться голой, но как только наступал роковой час ночного визита, она непременно оказывалась раскрытой, чего с ней раньше никогда не случалось – уж очень она предусмотрительна.
       Часто она с Борей танцует. Она вообще любит танцевать и на вечерах и всюду. А я при этом глазею. Есть танго, в котором я кое-как передвигаю ногами, но ей со мной «стыдно» в нем танцевать.
       Сегодня, когда она меня уломала пойти гулять и я собрался, до меня дошел звук патефонного фокстрота. Вошел. Бебочка причесывается. Оказывается, она села перед зеркалом, чтобы преодолеть свое смущение. До этого она уже танцевала с Борей, но поправив волосы, - что было видимостью – она снова пустилась в пляс.
       Я посидел минут 10, мне стало противно. За ними бегал Сашенька и кричал «Не надо!», в дверях стояла мама и улыбалась, а они плясали «до упаду». Я повернулся и вышел. Вышел, разделся. А они продолжали танцевать.
       Потом она вошла в третью комнату, куда я уединился и, застав меня в трусах, сказала:
       –       Ах так! Он еще припомнит! - Хлопнула дверью и пошла гулять с Борей.
       Я остался один. Читал, но глазами видел одни буквы, слов не различал, слова были поглощены другим: мыслями горькими и тяжелыми.
       Я решил с ней не разговаривать.
 
30.08.1951
       Она гуляла недолго. В 12 была уже дома. Как ни в чем не бывало стала ко мне ластиться. Злость во мне еще кипела, я отвернулся и не ответил на ее ласки.
       Был разговор. Она действовала своим испытанным методом: скажет слово и убежит. Меня выслушать не хотела. Ей важно было переубедить, но не выслушивать. Это еще более меня рассердило.
 
31.08.1951
       Вчера вечером мы помирились. Я позвал ее и спросил, так, как она сама меня спрашивала: «Ты меня любишь?». Она растрогалась, сказала «Очень!», а потом, после паузы:
       –       Какая я дура! Надо было ответить, как ты мне ответил: «немножко».
 
       Вчера и позавчера приходил в 9 вечера. Позавчера весь день голодал. Утром пришел Боря:
       –       Идем кушать жаркое, а то один поем.
       А когда пришел к столу, там оказалось грамм 50 масла и холодный чай.
       Накануне, когда Боря приехал, мама меня предупредила:
       –       Подели завтрак пополам, оставь Боре.
       Обо мне она не подумала, и я остался без завтрака. Зато на мою долю выпало мыть посуду. Все ели жаркое, кроме меня.
 
       Вчера, когда я пришел из библиотеки, застал на столе остатки белого хлеба – они обедали по-барски, а я доедал черный.
       Утром сегодня решил принципиально кушать белый. Его осталось не больше 150 грамм – я ведь завтракаю после всех, часов в 11 дня, когда мама – она раньше не может.
       Я перерезал хлеб пополам и стал есть свою долю. Мама послала Борю за черным хлебом еще раньше. Когда я сел за стол, Боря как раз принес черный хлеб. Мама быстро схватила буханку и демонстративно отрезала себе черный. Этим она решила воздействовать на мою совесть. Саше она сказала:
       –       Белый хлеб тебе. Баба будет есть черный.
       Мог ли я после этого взять хлеб в рот? Я позавтракал вовсе без хлеба.
 
       Насчет моего прихода мама вчера сделала мне внушение:
       –       Нечего приходить так поздно. Ты находишься в семье и должен обедать как все, а не отдельно.
       Беба слышала наш разговор. Она спросила:
       –       В чем дело? - Но мама ей не ответила.
       Сегодня утром Беба меня тоже предупредила, чтоб приходил к обеду. К черту дело, лишь бы угодить моим опекунам. К черту самостоятельность! К черту независимость! К черту все мои святыни, все, чем дорожу! Надо угождать! Так поставлен вопрос, клетка и только! А я, как зяблик, [...] в нее добровольно.
 
[XX.08.1951] 
       Дорогие все!
       Нашу переписку как видно затормозили встречи, провожание, отъезд и приезд. В очень неудачное время попали мы в Дербент. Розу мы застали очень больную, жара была там невыносимая, виноград только что начал там появляться. Брат мой отпуски вообще никогда не берёт и на этот раз он работал и мы его видели только по вечерам, иногда днём во время перерыва. В смысле поправки моей, мой отпуск тоже ничего не дал и я остался таким же «хрондей» каким я и был до отпуска. Мама тоже осталась при прежнем виде.
       Болезни тёти Розы затемнили всю радость от встречи и приятных задушевных разговоров с братом и прекрасными племянниками. Мы написали им письмо и телеграмму дали, но ответ до сих пор не имеем от них, не знаем уже что и думать.
       Закружилось у нас опять колесо обыденной будничной жизни: утром на работу, вечером с работы и приходишь домой опять очень уставшим с преобладающим желанием застать дома письмо от Вас и брата.
       Сашенька теперь наверно очень интересный собеседник и наверно есть много нового услышать о нём. Нас очень интересует и радует каждая его новая хохма.
       От Вас Давид Иосифович мы не привыкли получать частые письма, поэтому мы не в претензии к Вам, но от Вас Бронислава Наумовна мы очень частые письма получали и даже хорошие и приятные рисунки от Сашулиной одежды, а у него уже есть много новых нарядов. Ожидаем от Вас Бронислава Наумовна письма и новые рисунки, у Вас это очень хорошо получается.
       Насколько нам известно, тебя, Бебочка, Сашенька лучше всех любит, ты лучше напиши нам о его хохмыс похождениях. Как твоя работа, разрядилась уже немного атмосфера? Очень хотелось бы услышать от тебя, что в связи с операцией, ты уже навсегда покончила с ангиной и хорошо чувствуешь себя.
       От тебя, Вовочка мы получили пару писем, ты в них очень мало освещаешь Вашу жизнь и похождения Сашеньки. прошу тебя, побольше подробностей.
       Будьте все здоровы и счастливы. Целую всех. Поцелуйте за меня много раз Сашеньку.
       Ваш Натан дедушка и папа.
 
01.09.1951
       Из библиотеки вернулся в 9 часов. Боря сказал:
       –       Как ты можешь 12 часов подряд работать! Голова треснет.
       Папа его успокоил:
       –       Ты разве не знаешь, что беллетристика и газеты – это не труд, это развлечение. Когда читаешь, то отдыхаешь.
       Бебочка его дополнила:
       –       Когда читаешь, не думаешь. Тебе легко читается. Это ведь не химическая задача, не математическая формула!
       Как уже мне насточертело. Они считают, что работа - это то, что они делают. А мой труд – не труд: он состоит из одних развлечений. И всегда они меня попрекают этим. Папа медициной – она сложная, ее учить трудно. А что литература? Пустяк и развлечение. Беба и мама – горным делом: вот папа сумел преодолеть трудности и был почти отличным студентом. Папа молодец. Он герой. В то трудное время с ребенком на руках сумел закончить институт.
 
04.09.1951
       Первого [сентября] был случай, когда я не взял с собой на занятия завтрак. При Бебе развернул черный засохший хлеб с маслом. Это в первый день занятий. Я положил свой завтрак в буфет.
       Мы вышли вместе с Бебой. Дорогой она меня пилила. Обвиняла в неуважении к ней и к родителям:
       –       Во время войны я и не это ела. Была рада кусочку сухаря, не то хлеба. А ты барин – хлеба тебе неугодно есть, да еще с маслом. Да еще приготовленным тебе. Сам-то ты взял готовое... - и так далее в том же духе.
       Вчера я уже решил не заглядывать в содержимое завтрака, чтоб не вызвать раздражения Бебы. Но когда я захотел кушать и раскрыл приготовленный папой пакетик, то оказалось, что там маленький пирожок и два кусочка хлеба «пустых». Я подумал, что по ошибке захватил папин завтрак: он ведь пьет чай с хлебом и прикупает себе колбасу, а у меня не было ни гроша.
       Я одолжил рубль у студентки и купил себе 50 грамм колбасы. Когда вечером дома поинтересовался что это за завтрак, папа ответил:
       –       Это я тебе приготовил. Кроме хлеба ничего не было. Ничего страшного, можно и хлеб кушать.
       Беба ничего не прибавила. Она удовлетворилась такой постановкой вопроса.
       Нельзя сказать, что ко мне преднамеренно скверное отношение. Это заложено у них в характере. У папы на первом плане мама, потом Сашенька, потом Беба, а я постольку-поскольку. Себя он тоже любит прекрепко.
       Мама себя обожает. Она ходит и прислушивается к биению своего сердца, к температуре тела, к давлению, к бурчанию живота, к пульсу, присматривается к цвету лица, к окраске волос и т.д. Всю жизнь она занята собой. Но этого мало. Она требует от окружающих, чтоб и они ею беспрерывно занимались. Попробуй не похвали ее обед! Попробуй не посочувствовать, не поохать, не сделать грустного лица и не засуетиться в тревоге, когда она стонет!  Она даже зевает громко, чтобы все слышали и обратили внимание.
       Каждый день у нее находится новая болезнь. Более того, за день сменяют друг друга самые разнообразные болезни, так, что не успеваешь реагировать. То ей «колит», то ей «ломит», то «ударяет», то «бухает», то «рвет», то «режет», то «колотит», то «урчит», то «бурлит». Она живет на лекарствах, она живет на диете. Причем, кушает все изысканное, причем, разнообразит свой стол. Но это все, когда ей хочется, чтоб все сочувствовали, сокрушались и переживали.
       Беба и папа, когда она говорит «мне болит», начинают бегать вокруг нее, подносить ей лекарства, ломать руки и вздыхать. Ей это доставляет удовольствие, и она что есть мочи стонет и жалуется на все болезни.
       При мне она этого не делает. Я ее раскусил. Она начинает стонать, но видя, что меня не проймешь, моментально перестает и уже бодрая, веселая. Зато как она танцует, как успевает и на концерты, и в кино, и в театры. Она ходит чаще нас с Бебой.
       Недавно, когда папа и Беба были в бассейне, она ушла на концерт и пробыла там до половины третьего. А мы, старики, были с Сашей. Зато как я ни просил в оперный театр на гастроли омских артистов, мы так и не пошли: «денег нет и некому с Сашей остаться».
       Попробуй сказать, что 50-летний – это пожилой человек!.. Обидится: «Выходит я пожилая? Как тебе не стыдно!»
       Волосы она моет перекисью, чтоб не было седых. Морщины смазывает мазью. Днем любит поспать, почитать книгу, а вечером – гулять по бульвару.
       Сашу она испортила. Сделала из него баловня и эгоиста. Пока еще это в зародыше. Но он растет, а меня к нему не допускают: «Он еще мал, чтоб его учить и применять к нему строгости!»
 
10.09.1951
       Яблок, что прислали из дома, я даже не увидел. А они покупают яблоки «только для Сашеньки». Впрочем, я в этом не вполне уверен... Часто, когда я прихожу, то застаю на столе особую, изысканную пищу... для Бебы, для мамы.
       Вот и вчера. Бебочка кушала яичко с жиром. Ей понравилось это блюдо в Днепропетровске. Там мама готовила для нас всех. У мамы из Днепропетровска нет такого, чтобы для разных людей была разная пища, для гостей, скажем. А здесь часто говорят: это блюдо надо спрятать, сейчас придут гости. Вполне уверен, что кое-что прячется и от меня.
       Ребенок раньше меня любил, сейчас отвергает. Не дай бог к нему подойти! Вообще его плохо воспитывают. Балуют. Для него нет отказа ни в чем.
       Вчера я вынужден был спрятать уникальные веймарские скульптурки Гете и Шиллера – ему давали их играться.
 
23.09.1951
       Дорогой Вовочка!
       Вчера получили твоё письмо и очень тебе благодарны, что написал и особенно за подробности о Сашеньке. Мы на тебя не обижаемся, если не пишешь, но сильно беспокоимся.
       Сегодня выходной день и у нас была общегородская демонстрация за мир и на стадионе был митинг. Мы с папой тоже пошли и получили большое удовольствие. Была очень хорошая погода, на свежем воздухе и хорошо было, потом мы походили по городу, пришли домой, пообедали и пошли к тёте Еве.
       Тётя Аня на курорте в Цхалтубо. Сегодня получили от неё письмо, пишет, что курорт-исцелитель, хорошо себя чувствует и очень довольна. У дяди Сени с семьёй всё хорошо. На прошлой неделе он несколько дней болел, а сейчас всё хорошо. У Люси всё по-прежнему.
       Напишите все мои дорогие и ты, Бебочка, сообщи, получила ли ты справку и помогла ли она тебе. Как Вы все себя чувствуете? Броничка, дорогая! 30/IX Вы именинница. Поздравляем Вас сердечно, желаем здоровья, много лет жить хорошо и счастливо на радость всем нам.
       О здоровьи тёти Розы. После трёх телеграмм и двух писем мы, наконец, получили письмо (подробное) от дяди Лёвы, в котором он сообщает, что она уже дома, но продолжает болеть. Точный диагноз не установлен. Одно утешение, что она начала кушать, температура нормальная.  Когда она немного поправится, поедет в Пятигорск лечиться. Он очень много работает, Янька посещает школу, а Симочка уехал в Махач-Кала 4/IX. Вот все новости от них. Упоминает, что виноват перед тобой, что не ответил на письмо и телеграмму, но некогда написать. Бедняга света белого не видит. 21/IX ему исполнилось 60 лет. Мы ему послали поздравительную телеграмму. Он на вид не выглядит на 60 лет, но от сильной переутомлённости, как пришибленный.
       Завтра высылаем в посылочке фуражку. Уже она приготовлена и даже забита, папа её обвязывает.
       Вот и всё и много написала. Ждём хороших вестей и подробностей о себе и Сашуньке. Будьте здоровы и счастливы. Веселитесь здоровенькими. Сердечный привет от папы Натана. Через пару дней он напишет сам. Я его не хочу ожидать. Также привет от всех родных и наилучшие пожелания.
       Целуем крепко. Ваши мама, папа. Надя, Натан. Бабушка и дедушка.
 
24.09.1951
       Министерство связи Союза ССР
       ИЗВЕЩЕНИЕ № 3923
       О получении посылки с объявленной ценностью
       На 80 руб.
 
       г. Молотов
       Советская 25а/8 кв. 4
       Гельфанду В. Н.
 
       Для получения посылки предъявите это извещение и паспорт
       ДЛЯ ПИСЬМА
       Дорогие!
       Вчера мама написала подробное письмо. Сегодня я посылаю Вам маленькую посылочку. По получении этой посылки, прошу написать нам как Сашенька реагировал на эти музыкальные инструменты. Не испортилась фуражка в ящике?
       Как на работе у Бебочки? Я надеюсь, что насчёт больничного листа, они теперь уже никаких претензий не могут заявлять.
       Насчёт фотокарточек, Вовочка, могу тебе сказать, что Сашенька везде милый и хороший, ожидаем новых.
       Будьте все здоровы и счастливы. Целую всех много раз. Ваш папа Натан и дедушка.
 
01.10.1951
       ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА
       РСФСР г. Молотов
       Государственный университет, Литфак
       Студенту Гельфанду Владимиру Натановичу
 
       Грузинская ССР
       Курорт Цхалтубо, до востребования
       Городынской А. В.
 
       Дорогие Вовочка, Бебочка, Сашенька и родные!
       Шлю Вам сердечный привет из Грузии, где нахожусь с 13/IX и собираюсь уехать 4/Х.
       Приняла курс лечения – 30 ванн, по курсовке, которая стоила мне 270 руб., дорога в обе стороны 400 руб., питание самотёком – в ресторане или дома, квартира стоит 10 руб. в сутки койка.
       Здесь лечение чудодейственное болезней суставов, сердечные заболевания, радикулиты, невриты и др. Съезд со всего Союза, также в настоящее время лечатся здесь люди, которых ты в детстве любил больше всего на свете, вспомни учёбу в 4-ой школе?
       Здесь тепло, горы с зеленью и снежными вершинами, кипарисы, тучи. Магнолии и яр.[кие] растения, фрукты, инжир, гранаты, хурма, айва, виноград – всё по 3-5 руб. кгр.
       Ехали через Сочи, Новый Афон, Гагры, Сухуми. Много впечатлений. Немного похудела и устала от ванн. Забыла […] адрес. Поэтому пишу на университет.
        Пишите, как живёте, как здоровье всех, настроение, успехи, перспективы. Всех приветствую и крепко целую Вас всех.
       Ваша Аня.
 
12.10.1951
       Здравствуй Марочка!
       После длительного перерыва трудно возобновить переписку. Но нужно. Без твоих писем в жизни чего-то не хватает. Раньше я был наивным, считал возможным и даже необходимым поддерживать связи со многими близкими друзьями. Я ошибался. Сейчас больше никому не пишу… С тобой мы даже не попрощались… Как обидно!
       Но поехать на вокзал я не мог. Беба лежала в больнице, надо было везти передачу… Когда вернулся в Молотов, захватили дела. Школьная практика, дипломная работа, сын, кружки, собрания. Сама знаешь, как много времени на это нужно. Потом статьи в наши областные газеты. Там придиры, цепляются к мелочам. Часто приходилось переделывать.
       Один раз написал статью о Пумпуре – латышском поэте, а мне звонят – нужно о Гончарове. Обещали напечатать обе, а напечатали одну – с боем. Я не называл бы это муками творчества, но танталовыми муками назвал бы.
       Вот одна из причин моего молчания. Вторая причина – карточка. Она связана с первой – нет времени. В Днепропетровске скоро сделать не обещали, а я ведь должен был уехать. Здесь некогда подойти в фотографию. Ты моё слово знаешь. Рано или поздно я его сдержу.
       Усиленно сейчас работаю по всем направлениям. Стараюсь примелькаться в газете: может меня возьмут в редакцию. Если нет, буду хлопотать, чтоб послали на Каховскую стройку. Но скорее ни то, ни другое. От судьбы не уйдёшь – учитель…
       Сейчас работаю над рассказом. Когда будет готов, вышлю тебе.
       Как твои, Марочка, дела. Расскажи о своих планах на «теперь» и на «после». Поделись чем-нибудь сокровенным. Ведь я о тебе так мало знаю. Думы твои ты мне не поверяла. Не хочу лезть в душу, но знать твой духовный мир мне нужно. Без этого дружба холодна и поверхностна. Не знаешь о чём писать друг другу. О чём разговаривать… Ты, надеюсь, на меня не обиделась, я ведь не думал, что ты так скоро уедешь. А голова у меня была переполнена – заботой. В этой суматохе не успел навестить тебя…
       Напиши подробно о себе и о всех знакомых. Передай привет маме. Крепко жму твою руку.
       Владимир.
       Пиши мне чаще. Посылаю тебе последнюю мою статейку и фотокарточку сына.
 
14.10.1951
       Бебочка смотрела у Сашеньки головку:
       –       Смотри, мама, у него не заросло. У меня, ведь, тоже не заросло.
       Мама обольстительно улыбнулась и сказала по-еврейски:
       –       Что ты доложила, что у тебя не заросло? - и уже по-русски (для меня) добавила: - У всех, у кого не зарастает, тот отлично учится.
       Беба зарделась. Ей комплимент понравился.
 
15.10.1951
       Я сижу за столом, терзаюсь из-за недостатка времени. Надо успеть перечитать «Бурю», отшлифовать свой рассказ и подготовиться к уроку, который буду давать в школе. А мама все любопытствует, мешает. То она заглянет в комнату, то пошлет Таню, то шепчет Сашеньке:
       –       Пойди, посмотри, что папа делает.
       Он приходит и просит:
       –       Папа ми (возьми) Сасу.
       Приходится его брать на руки, а это минуты, часы, время...
 
21.10.1951
       Дорогие мои!
       Сегодня выходной день, но мы так устали от домашней работы, что ничего уже не мило, однако [хотим] Сашеньку родного поздравить с исполнением 1½ годов – это освежает организм, придаёт бодрости. И вот сердечно поздравляем его и Вас и желаем здоровья, благополучного роста и умственного развития. Нам с Вами нахыс ын им зейн.
       Что-то опять от Вас писем нет. Уже начинает тревожить и даже позавчера мне снился жуткий сон. Мы Вас, дорогие, умоляем, сразу же по получении письма этого ответить.
       Как бы хотелось увидеть Вас всех, что то там делает наш драгоценный именинник? Как же Вы живёте, готовитесь проводить праздники? Желаем Вам весело и радостно погулять.
       У нас пока идёт подготовка к зиме, а с этим и к праздникам. Мы, наверно, 8/XI будем у Сени в Кайдаках, это традиционно ежегодно. Люся ведь женился и она, наверно, к праздникам уже приедет.
       Аня приехала с курорта, очень довольна лечением и отдыхом, немного поправилась, посвежела. У Евы всё по-старому. От дяди Лёвы писем нет и мы не знаем что там делается. А Вам он пишет? А как Ваша шыкса?
       Заканчиваю, мои любимые с самыми лучшими пожеланиями. Будьте здоровы. Крепко Вас целую. Ваша Надя-мама-бабушка. Сердечный привет и поцелуи от всех родных, пишите.
 
       Дорогие дети и мехитуним!
       На последние Ваши письма мама уже сама ответила и второй раз пишет. Я еле собрался со вторым маминым письмом приписку сделать.
       17/Х получили твою Вовочка открытку для тёти Ани. Очень правильно ты подметил, что напрасно она всегда себе надумывает сотни болезней. На курорте она хорошо поправилась. Велела передать тебе, Бебочке, Сашеньке и родным привет. Соберётся со временем и напишет Вам.
       Сашеньке исполнилось 18 месяцев
21.10.1951
איך ווינטשע אייך א סאך יאריןמיט גיזונד אין גליק אין מיר זהאלין האלע אבין פילנאכעת אין  אייך איר זהאל וואקסין מיט מאזיל איןמיט ברכע
 
       Очень приятно и радостно было читать Ваше письмо, в особенности где Вы пишите какой квартет Вы составили с этими музыкальными инструментами и как геройски Сашенька задул на трубке.
       Поздравляю Бебочку с обновкой. Желаю много радостей и здоровья и часто приобретать хорошие и дорогие вещи. Вам, Бронислава Наумовна и Давид Иосифович, желаю здоровья

אין פיל נחות אין די קינדער
 
и чтоб дети могли к следующим Вашим именинам преподнести хорошие и дорогие подарки Вам.
       Будьте все здоровы и счастливы. Крепко обнимаю и целую Вас всех. Много раз поцелуйте за меня Сашеньку милого.
       Ваш папа-Нуся-дедушка.
 
22.10.1951
       Здравствуйте дорогие!
       Уже 2 месяца как о вас ничего не знаю, да и о себе вестей не подаю. Простите меня, но меня поймёт одна Бебочка. Дело в том, что у нас сейчас идут 5 кураций подряд, а Бебочка объяснит вам, что это значит. Пока кончаю 4-ю курацию, а после праздников кончу 5-ю.
       Сейчас занят по горло: то курации, то шахматная лекция, то драмкружок (кстати, скоро ставим «Трое в серых шинелях»), то 2 раза по 2 часа в неделю веду танцкружок. В общем, в этом году взялся за общественную деятельность, иначе здесь в Махачкала очень скучно.
       Сейчас меня спрашивают насчёт праздников, я и не знаю что ответить. Из-за скуки неохота даже справлять праздник. А может поеду в Тбилиси.
       Признаться, не знаю даже о чём писать.
       Прошло 3 месяца, как я вас видел, а мне кажется, что это было вчера. Время бежит очень быстро. Смотришь, а уже через 2 месяца начнутся экзамены предпоследней сессии.
       Я окончательно разочаровался в медицине и теперь самым лучшим местом по окончании института мне кажется армия. Папа и мама против, но мне кажется, что так будет лучше.
       Родные, напишите как у вас протекает жизнь, что делает Сашенька. Ведь он у вас уже большой должно быть. Передавайте ему от дяди Сени большой привет.
       Как твоя учёба, Вова, как приближаешься к госэкзаменам. Как здоровье Бебочки, ангины прошли уже? В общем, пишите обо всём, что нужно и что не нужно, меня всё интересует.
       С приветом, целую вас крепко. Ваш Семён.
 
23.10.1951
       Сашик творит чудеса. Сегодня, когда он схватил свою шубку и начал валять ее по полу, я подошел к нему, чтобы отобрать ее. Тогда он сделал гримасу на плач, но передумал и сказал мне твердо:
       –       Папа, иди кушай.
       Причем, жест у него был царственный, рука вытянута вперед.
      
24.10.1951
       Сегодня я узнал от Некорякова, что моя статья завтра будет в газете. Статья не такая уж видная, но я волнуюсь страшно. Потому, что она мне трудно досталась.
 
25.10.1951
       Сегодня с руководительницей Федоровой Ксенией Александровной ходили в кино. Ксения Александровна угостила нас всех конфетами. И тут со мной произошел казус. Выбросив бумажку, незаметно выбросил вместе с ней и все наши билеты.
       Потом стали искать, волноваться, бегать. Неожиданно я вспомнил про конфетную бумажку. Смотрю – лежат за колонкой у магазина и бумажка и наши билеты.
 
       Как любит выражаться Анна Николаевна Руденко: «Вместе с водой выплеснул и ребенка». А еще, некстати, правда, у нее есть любимая фраза «сожительствовали» по отношению к литературе и прочим широким сферам.
 
25.10.1951
       Мама старается меня уговорить, что нужно кушать всякую дрянь. Для этого она использует всякую возможность.
       Приезжает из Гремячего иногда ее знакомая. Сидим за столом. Мама говорит:
       –       Надо отдать Володе справедливость. Он не переборчив. Кушает все, что дается. Иногда просто хлеб с чаем. Это мы с Бебой неженки, а мужчины у нас молодцы. Мне очень выгодно, - она этого не скрывает! - что они кушают, что придется.
       Действительно, мама меня не балует вкусной едой и достаточным ее количеством. Иногда кушаю рано утром и поздно вечером, когда прихожу с занятий. Утром бывает, что и просто кусок хлеба с чаем – масло прячется.
       Так, сегодня утром к бедному чаю без заварки (чай у нас почти всегда не заваривается) был один хлеб. Потом я увидел в створе двойных оконных рам, поллитровую баночку со сливочным маслом.
       Часто такое: Бебе мама дает курятину и прочие деликатесы, а мне, в лучшем случае, кусок редьки с хлебом. Я не возражаю. Но хотя бы для приличия мне предложили!..
 
26.10.1951
       Вчера у нас закончилась практика. Решили всей группой вместе с руководителем пойти в кино. По глупости своей я предупредил Бебу:
       –       Хочешь пойти – закажу билет.
       Билет на нее был заказан, его пришлось потом продавать: она не пошла. Мама настаивала:
       –       Был бы ты хорошим мужем – не ходил бы. Жена дороже каких-то девок.
       Мне было мерзко слушать, но я не возражал и не спорил.
       Когда пришел домой, со мной никто не хотел разговаривать. Будто бы я провинился! Нет, так нет. 2 дня я выдерживаю характер. Сегодня Беба сама подошла приласкаться. Я не гордый – простил ее вздорное поведение.
 
       Сегодня до 5 был в библиотеке. После обеда нам позвонили. Оказывается, Беба достала 3 билета. Пригласила кого-то. Я был дома, но она об этом даже не заикнулась. Узнал обо всем, когда она уже уходила. Кино начиналось в 7.20. Так она решила мне отомстить. Посмотрим, кому из нас придется туже!
 
ХХ.10.1951
       Милый, дорогой дядя Лёва!
       Мы получили твоё чудесное письмо, полное мудрости и теплоты.
       Это хорошо, что ты не поддаёшься унынию. Да и стоит ли? Тебе есть чему радоваться, есть чем гордиться. Симочка в этом году кончает институт, Яночка тоже завершает начальный этап образования. Им будет легче устроиться и наладить семейную жизнь, чем тебе, легче материально, но и тебе должно быть от этого легче.
       Тётя Роза, слава богу, выздоровела и поедет на курорт.
       Твои годы, хорошие, радостные годы. Это далеко не старость, напрасно ты так думаешь. В эти годы многие люди только начинали свой творческий путь и создавали себе имя. Так, знаменитый философ Бекон [Бэкон] на 59 году написал первое своё произведение. Гарвей лишь на 73 году издал замечательную свою работу о кровообращении. Верди на 80 году жизни выпустил в свет прославленную оперу «Фальстаф». После 50 лет создали свои лучшие вещи Гёте, Дарвин, Пастер. Старость Толстого, Короленко, Брюсова, Горького наступила уже где-то около 80 лет. Но это была творческая оптимистическая старость. В древней Греции возраст от 54 до 68 лет считался самым цветущим. Илья Эренбург – твой ровесник. Между тем, он считает себя ещё молодым и бодрым, несмотря на огромную работу (а может быть и благодаря ей), которая ежедневно выполняется им. Сейчас он пишет новый роман «9 вал» - продолжение «Бури». На днях он ездил в Китай, теперь собирается в Европу.
       Так что и тебе унывать не должно. Это не большая часть жизни, как ты выразился о своих годах, а только добрая её половина. Это почётный возраст и вместе с тем (если в рабовладельческой Греции было так, то у нас тем более должно быть) – самый цветущий.
       Я уже выразил тебе свои пожелания. Предложение твоё очень заманчиво. Я бы с удовольствием его принял. Но пока что неизвестно, как сложится после моего окончания университета:
       1) Не пошлют ли меня в лагеря на переподготовку
       2) Сможет ли Беба взять дополнительный отпуск к своим двум неделям
       3) Смогут ли получить отпуск наши родители и т.д.
       Насчёт винограда ты напрасно беспокоишься. У нас здесь тоже бывает в продаже виноград. Пересылка почтой обходится дороже, чем он стоит.
       Про нашу жизнь рассказывать не трудно. Она у нас не меняется. Единственно, что непрерывно деформирует – Сашенька. Недавно ему исполнилось полтора года. Он умеет показывать пальчиком и говорить, что ему годик, он знает и говорит, что его зовут Сашенька, он называет свой адрес: Советская 25, различает все виды городского транспорта, удивляет знакомых своей эрудицией и словарным запасом своим. Если рассказывать, какие слова он говорит, то не хватит дня. Если тебе интересно, я этому посвящу следующее письмо.
       Ты обижаешься, что папа Давид не пишет. Но мама в свою очередь обижается (и совершенно резонно!), что не пишет тётя Роза. Здесь «дипломатию» надо отбросить и писать запросто и непосредственно всем грамотным членам наших семей. А кроме Сашеньки, как известно, никто не может считать себя неграмотным. Надо также стараться писать в Днепропетровск. Днепропетровск ждёт от Дербента писем. Днепропетровск беспокоится. Мама и папа уже в 3-м письме спрашивают, что у вас слышно и почему вы не отвечаете им?
       На этом хочу закончить. Сердечный, тёплый привет тёте Розе и Яночке. Симочке напишу отдельно. Привет и от меня, и от всех наших из Днепропетровска и Молотова. Крепко вас всех целую и желаю счастья.
       Бебочка и родители ещё напишут.
       Владимир.
       Не знаю, рассказывал ли я о своей встрече с Эренбургом. Посылаю теперь свои воспоминания о ней.
 
03.11.1951
       У меня занятия 2 раза в неделю. До 1 часа дня я бываю дома. Это колет глаза родителям Бебы. Им хотелось бы, чтоб я нянчился с ребенком. Раз дома – значит свободен. И они от меня требуют, чтобы я бросил учебу, бросил все свои занятия и заменил бездельников, которые стонут от безделья, а не от перегруженности (я имею ввиду маму).
       Я вот пронаблюдал, чем он занята. С утра с ребенком Беба или ее отец, потом, когда они уходят – домработница Таня. Потом его укладывают спать. Дальше остается часа два. Из них на мамину долю приходится не больше часа. Она с ним гуляет. Единственное, что ей приходится делать – кормить Сашеньку 2-3 раза в день по 10-15 минут. Вечером, да и почти весь день, с ним бывает Таня. Когда Беба с отцом приходят с работы – они заняты. Раньше, на 4 курсе и летом, я уделял Саше много времени. Теперь не могу это делать.
       Мама всегда стонет. Это ее любимое занятие. Она стонала, когда была домработница Аня – плохая работница, ленивая. Она стонала, когда Аню прогнали. Она стонала, когда мы на месяц уехали в Днепропетровск, стонала, когда мы вернулись и я весь месяц, оставшийся до учебы, посвятил Сашеньке. Потом стонала она несколько дней, оставшихся до прихода новой работницы. Стонет она и теперь, когда работница настолько самоотрешенно трудится, что встает в 7 утра, а ложится в 12. Это каторга. Человек весь отдается делу. Что же остается маме? Стонать. И она ревностно стонет.
       По отношению ко мне предпринимались всякого рода дипломатические и недипломатические демарши. Им плохо, что я пополняю свои знания. Для них это невыносимо. Им претит даже, если я в письме упоминаю об ученых, о писателях. Я должен, по их мнению, быть таким же ограниченным непритязательным по отношению к науке, как они. Мещанское благополучие, мещанские узкие, домашние интересы – вот их удел, их жизнь. Этого они требуют от меня.
       Когда я пишу письма, мама, читая их, делает частые замечания:
       –       Ты лекцию читаешь. Вместо того, чтобы написать о доме, о том как мы живем, чем мы занимаемся, о Сашеньке, о жене, ты пишешь о высоких материях.
       –       Домашний мирок? - переспросил я.
       –       Да! - резко ответила мама, - в этом вся суть. Надо быть семьянином. Надо прежде всего и больше всего думать о семье, о доме. Все остальное не стоит по сравнению с этим и гроша.
       Вот так они и живут. Политика их не интересует, если да, то закулисная – сплетни. Радио они не слушают, газет не читают. Потом рассуждают, как профаны, но с видом знатоков. Смешно, когда папа рассуждает о политике Египта. Еще смешнее об Иране:
       –       Здесь американцы виноваты. Если бы не они, то иранцы не стали бы думать о национализации партии. Им за это уплатили американцы.
       Даже после того, как Америка разоблачила себя в ООН как враг национализации и сторонник английского империализма, он продолжал настаивать на своем:
       –       Американцы хотят поссорить Англию с Германией. Для этого они затеяли всю эту кутерьму.
       Единственно, что их интересует – книжки. Они все читают запоем. Время для этого у них находится. А у меня (ведь им кажется, что я ничего не делаю) времени нет, читаю я очень мало.
       Умышленно и преднамеренно мешают мне работать, отвлекают, любопытствуют, заглядывают, ходят, хлопают дверьми. Вот и сейчас мама прислала Сашу:
       –       Пойди, покажи папе ремень.
       Он не хотел. Мама ему настойчиво предлагала:
       –       Войди, войди!
       Он не сумел открыть дверь – мама ему сама открыла. Бесчувственные они и чужие.
       Я продолжал писать. Мама подошла, заглянула. Потом сказала:
       –       Ну хоть бы повернулся, сын ведь к тебе пришел. Ну что ты за отец? Ничуть не интересуешься сыном.
       Через пару минут она пришла причесываться. Потом занесла мне рубль на трамвай. Потом принесла листок чистой бумаги:
       –       Припиши несколько слов к письму, которое я написала Оле Лерпер.
       И так каждый день. Если я закрываю дверь, мама или папа ее умышленно открывают. Им не нравится, что я уединяюсь.
 
       В письмах в Днепропетровск мама пишет, как бы невзначай, что ей приходится быть все время с Сашей, так как... - следует ряд перечислений – и «Вова мало бывает дома». В письме родственникам из Верхнего, что Саша сказал, глядя в окно: «Папа! Ну почему ты ушел!»
 
10.11.1951
       Сегодня Бебочка с родителями устраивают прием... в честь Лели и его родителей. Когда они дали согласие на субботу, Беба сделала при мне вид, что недовольна. Мама тоже скривилась:
       –       Я и приготовить ничего не сумею. Надо же мне отдохнуть.
       Однако к вечеру готовилась основательно и заблаговременно: торты, печенье и чего только нет. Так не шиковали даже когда папе исполнилось 50 лет, а Сашеньке – годик.
       На концерте в комбинате Лёля не досидел. Да и очень ему интересно было, когда его посадили с краю рядом со мной, а не с Бебой. Бебе было неловко на первых порах... Потом, однако, я сам постарался, чтобы они сидели рядом и даже на одном стуле, так как публики было больше, чем мест. Но и это не помогло. Он ушел, не досидев до конца. Беба страшно переживала. Несколько раз заговаривала о странном его поведении. Упоминала о его плохом характере. Говорила, что он похож на Динку и т.д.
       Но я понимаю, что это неспроста. Если бы меня человек, скажем, не волновал и не интересовал, я, во-первых его не пригласил бы с собой  качестве прибавления к супружеской паре и во-вторых, не терзался бы потом весь вечер и еще на следующий день, как это делала Беба, по поводу его ухода.
       Сегодня Беба еще раз проговорилась:
       –       Ты приходи рано домой, - сказала она мне.
       Я ответил:
       –       Они могут совсем не прийти, я лучше позанимаюсь.
       –       Нет, они придут в 9 вечера. Я уже им звонила и они обещали.
       А папа при этом добавил:
       –       Ну разве можно так жить? Человек не может прийти в дом. Нельзя же быть отшельниками.
       Кроме всего Беба мне еще выговаривала, что я хочу наплевать людям в глаза:
       –       Ну, если бы еще старики, куда ни шло. Но ведь придет и Ленька, а ты в это время будешь отсутствовать.
       Вот они, праведники! Когда им выгодно – говорит, что к женатому человеку не должны ходить женщины, даже студентки-сокурсницы (мама), что муж должен думать только о своей жене и довольствоваться только ее обществом, предпочитая его даже коллективу (папа), что лучшего наслаждения для жены нет, чем быть наедине с мужем. Компания затмевает эту близость (Беба). Вот они, праведники с высокими моральными статьями!
 
       Телеграмма. От моих родственников прибыло 3 поздравительных телеграммы (от дяди Левы, от дяди Сени и от мамы с папой). Их родственники не прислали на Октябрь ни одной. Тем не менее им были высланы поздравления, а в Днепропетровск и Дербент – нет.
       7 числа я видел, как мама приготовила 3 телеграммы: в Верхний, в Киев и моим родителям. Я спросил Бебу позже:
       –       Куда мама дала телеграммы?
       Она солгала:
       –       В Днепропетровск только.
       Я возразил, что сам видел 3. Тогда она попыталась выкрутиться:
       –       Я думала, ты говоришь о своих родственниках. Мама действительно дала 3 телеграммы: одну в Днепропетровск, другую в Верхний и третью – одной знакомой.
       На другой день я слышал, как Беба уговаривала родителей дать телеграммы дяде Леве и дяде Сене. Тщетно...
       Когда прибыл сюда виноград из Дербента, они еще были благосклонны, теперь, когда дядя Лева ничего не послал, - незачем с ним считаться. Такая у них политика: раз невыгодно, так незачем тратиться.
       Как мне обидно, что они, в Дербенте и Днепропетровске, этого не понимают и, несмотря на то что им всегда не отвечают, продолжают слать поздравления к каждому празднику.
 
       Сегодня весь день улетел в трубу. Утром мама ушла. Сашенька плакал. Я провел с ним час до прихода мамы. Но мама, как только вошла, упрекнула:
       –       Возьми его, хоть на секунду.
       Я его взял и ушло еще полтора часа. Потом она его кормила – надо было сидеть рядом. Потом жарила мне котлету (целый час!). Потом я сам пошел с ним гулять на улицу, так как мама жаловалась, что ей не в чем выйти...
       Вечером, когда все уже были дома, он опять тянулся ко мне. Но одно дело, когда ему хочется со мной быть, другое – когда мне его навязывают.
       Дома решительно нельзя ничего делать. Одно из двух: или сидеть в качестве няньки, или убегать с утра куда глаза глядят. Плохо, что до 1 часа библиотека не работает, а в университете нет свободных аудиторий. Мне некуда деваться и приходится терять драгоценное время с мамой.
       Мама уже недовольна и этой работницей. То она медлительна, то она ничего не хочет делать, то она с Сашей не бывает. В общем, опять стоны... Ей хоть и десять человек, - стонать будет и уверять, что все они ничего не делают, а она даже работает на них.
       Таня встает в 7 часов, ложится в 12 ночи и позже. За целый день она ни разу не присядет. Все трудится. Как можно таким человеком быть недовольным? В праздники ее оставили с Сашенькой и все мы ушли к Морозовским на вечеринку. На другой день (8 ноября) Таня уже работала как в будни. В выходные дни она тоже работает до 12 дня. И этого еще мало!
       Так и с квартплатой, и с долгом. На книжке есть тысячи. А они ходят одалживают, плачутся. Даже стыдно за них. Уж так мы живем в урез и вечно у нас нет денег. Вечные мечты о выигрыше, о манной с неба.
       Часы мне на днях папа починил. Он сказал, что это стоит 45 рублей. Потом проговорился, что 40, так как Бебины стоили 5, а я уверен, что и того меньше. И вот из-за этой мелочной суммы, хотя я и привез с собой 100 рублей, хотя я и нашел 60 рублей, мне пришлось разговаривать полгода.
       Брюки мои, где нужно подправить только манжеты, лежат в мастерской около месяца – нет 5 рублей, чтобы за них уплатить! Это смех...
       На днях я фотографировал студентов на демонстрации. За это мне дали пленку. Три кадрика осталось. Беба захотела, чтобы я заснял Красика, Минкина и ее с подругой. Мама была недовольна:
       –       За целый год ни разу не фотографировал мальчика!
       Я сказал, что просил папу, когда он был в Москве, привезти пленку, которая стоит всего 6 рублей. Мама вспылила:
       –       Так по-твоему он пожалел?!
       А как же иначе? Я попросил его потратиться на мелочи. Причем, даже обещал вернуть ему деньги из гонорара: купить расческу за 2 рубля, 2 втулки – тоже за 2 рубля – для шариковой ручки и пленку. Он ничего «не нашел» в Москве, хотя и «искал по всему городу». Ну что ж можно на это сказать?
 
10.11.1951
       Анекдот. В магазин вошла женщина с 3 лисицами. Ее спросил любопытный мужчина, зачем столько зверей нацепила? Я понимаю один-два... но трех я еще ни на ком не видел.
       Она ответила: чем больше зверей, тем больше охотников.
 
23.11.1951
       Я забежал домой покушать. Когда вошел в столовую, услышал, как мама заговорщическим тоном шептала Сашеньке:
       –       Пойди к папе! - потом – Позови папу! Громче, он не слышит!
       Я сделал вид, что действительно не слышу, так как понял: это диверсия против моего дела.
       Утром я из-за мамы опоздал на лекцию. Она пришла в комнату, где я брился с Сашенькой, и вместо 20 минут я ухлопал на это дело час. Вообще мама любит лезть в душу, что мне ужасно в ней не нравится. Сколько раз она, как бы невзначай, забегает в комнату проверить: что я делаю. Когда я дома – ничего не успеваю. Мама просто мешает мне сосредоточиться.
       Не дай бог, если я затрону когда-нибудь словом Бебочку, и мама, и папа немедленно на меня ополчаются. Нельзя сказать, чтоб их доводы и возражения были убедительны, но они подавляют своей нахальной логикой и претензиями на исключительность. Себя и Бебочку они считают идеалом. На этом они строят все свои рассуждения.
       Например, я как-то сказал Бебочке:
       –       Когда я дома, то всегда застаю тебя спящей. Не спи сейчас, лучше раньше ляжем!
       Папа с надрывом и обидой почти выкрикнул:
       –       Другой радуется, когда его жена отдыхает. А ты не можешь вынести этого! - И потом долго возмущался и ворчал.
       Как-то мы пришли из кино в 1 час ночи. Бебочка еще взялась читать книгу и мы уснули в половине 3. Собственно, уснула она, я так и не смог заснуть. На следующий день Бебочка спала с 4 до 10. Потом ей уже не хотелось спать, и она читала, в результате чего я опять не смог заснуть. На мое замечание об этом, папа, хотя я у него не спрашивал совета, а разговаривал с Бебочкой, заметил:
       –       Если хотят спать, спят при любых условиях: и при свете, и при шуме, и даже сидя.
       Родители стараются привить Бебочке обдуманный, преднамеренный, сознательный эгоизм, а мне внушить, насколько это в их силах, чувство раболепия и покорности. Наивные! За кого они меня принимают?
       Я уверен, что вся эта история с Лелей Фридманом подстроена для этой же цели: привить мне чувство смирения. Бебочке все можно. Она высшей породы. А я... я должен терпеть и радоваться ее успехам.
       И еще одно: заставить меня ревновать и тревожиться, «а вдруг она мне изменит?!». Этим они сообща хотят меня привязать к Бебочке. Думается мне, что они достигнут противоположных результатов.
       С материальной стороны они прижимают меня тоже весьма ощутимо. Мне приходится одалживать деньги на всякие пустяки, даже на трамвай. А они плачут для вида – какие мы бедные! За 2 с половиной года мне пошили! костюм... из моего материала. Купили нижнее белье (2 пары), две пары туфель, пальто и разные мелочи. Зато все, что у меня есть моего, они стараются чтоб я скорей износил, чтобы можно было сказать (или подумать): на тебе все наше – мы тебя одели и обули. Будь нам благодарен! Благодарность (они любят вещественные доказательства благодарности) – вот главный стимул их жизни. Об этом они неустанно пекутся.
 
25.11.1951
       г. Днепропетровск
       Дорогой Вовочка!
       Только что возвратилась от дяди Сени, где мы все родные отпраздновали день рождения Ляли. Было нескучно, богато, торжественно. Слава Богу, что хоть дядя Сеня живёт неплохо, правда, оно ему нелегко приходится. Всегда он на работе, семья его не видит, он ещё до сего времени не был в отпуску и тётя Люба его никак не дождётся, чтобы вместе с ним куда-нибудь поехать, хотя не на кого оставить детей.
       Тебя, наверно, удивит моё письмо, тем более, что я не с того начала.
       Дело вот в чём: твоя мама сильно переживает, что тебе хочется приехать сюда, но это нерезонно. Тут местных не оставляют, а засылают далеко, или в глухое село. А если ты приедешь, так ты думаешь, что тебя сразу тут оставят.
       Ты не очень переживай, что будешь преподавателем. Не думай, что другие специалисты лучше себя чувствуют. Я, конечно, могла бы тебя устроить здесь в вечерней школе какой-нибудь или в дневной – у меня есть знакомство, но Гороно тебя тут не оставит, а в Гороно у меня нет никого, у меня только есть знакомые директоры школ. Но мне не хочется, чтобы ты работал в средней школе, там контингент учителей и учеников неподходящий для тебя. Лучше всего тебе устроиться в каком-нибудь техникуме. Если там не преподают литературу, то ты можешь читать историю СССР или историю партии. Это легче преподавать, чем литературу. Здесь я тебя могла бы, может быть, устроить в Горном или Строительном техникуме, но тебя не пошлют сюда, ты даже не пытайся, тебя зашлют кто его знает куда.
       По-моему, [нужно] попытаться поехать в институт журналистики, хлопочи, мотивируй тем, что ты пишешь. Мы тебе поможем окончить его. Но если это тебе не удастся, то ты постарайся, то есть тебе наверное поможет в этом отец Бебочки, остаться в Молотове, но ни в коем случае не в средней школе, а в каком-нибудь техникуме. Немного поработаешь (полгодика-годик), а затем будешь хлопотать о переводе сюда в соответствующий техникум. Лучше всего устроиться в Горный техникум (если там такой есть), оттуда никуда тебя не мобилизуют, там инженеры, соответствующая среда, нет такой распущенности у студентов, чем у учеников, лучше оплачивается, имеешь 2 месяца отпуска.
       Ты знаешь, Жорж зарабатывал по 2-3 тысячи рублей в месяц в Индустриальном техникуме. Я не знаю, преподают ли там литературу.
       Когда ты уже там поработаешь в техникуме, тебя смогут перевести сюда. Техникумов нет в селе, а если будешь в средней школе, то пошлют в глушь. Если бы ты знал, как Липе плохо: они (он и жена) живут в глуши, ничего не видят, работают до предела и не могут вырваться, мало зарабатывают. У них всё время кто-нибудь из матерей живёт, чтобы присмотреть за ребёнком. Или же ребёнок здесь мучится у Софьи Ионовны, или у её матери, так как нет средств взять няню.
       Вовочка, я все твои мысли и желания понимаю, но ещё не время их осуществить. Поработай немного там и затем переведёшься. Если ты сразу по окончании института выедешь сюда, то ты пропал, тебя ушлют. Постарайся приехать сюда зимой, тут мы посоветуемся.
       Мама и папа живут очень дружно, папа стал относиться лучше, так что прошлогодних неприятностей не будет.
       Конечно, если это не во вред будет занятиям (твой приезд). Успокойся, это не так страшно, как тебе кажется. Проверки тетрадей по литературе не каждый день, а только после письменной работы. Не обижайся, дорогой Вовочка, что я тебе даю непрошенный совет. Я решила написать тебе, так как я в курсе дела.
       Я живу по-старому одна. Жоржа сняли с работы за морально-бытовое разложение с запрещением преподавательской работы. С его слов, его в партии оставили (я в этом не уверена). Узнавать некогда, да и не интересно. Он приходил с поникшей головой просить меня, чтобы я его куда-нибудь устроила в институт, но я ему в этом отказала категорически, не желая его больше знать. Через несколько дней он приходил опять (это было в августе месяце) и просил сказать ему фамилию и имя моего отца и матери, чем занимались до и после революции, хотел куда-то завербоваться. После того не приходил, как видно, выехал куда-то. Я о нём совсем забыла, как будто его не было на свете.
       После курорта у меня здоровье улучшилось, мечтаю повторить в будущем году, если буду живая.
       Бабушка слабая, частенько у неё бывают непроизвольные оправления (под себя), что меня удручает. (Это начало […] конца). Ежедневно хочу к ней.
       Еженедельно политзанятия усиленные, конференции и семинары в клинике – нет свободного вечера – всё время надо заниматься. Не обижайся, что не пишу.
       Открытку твою или письмо я получила, за что благодарна тебе. Если покажешь письмо Бебочке и родным, то прошу им передать от меня сердечный привет. Сашеньку поцелуй.
       Будь здоров. Целую тебя крепко. Привет от мамы и папы и от всех родных.
       Твоя тётя Аня.
       Мы недавно приехали с мамой и папой от дяди Сени.
 
30.11.1951
       Дорогие!
       Мы перед Вами теперь уже в большом долгу. На Ваших три письма пишу один ответ, то есть одно письмо. Надеюсь, что не осудите и простите.
       Страшно устаём. День мал, с работы приходим поздно, затем домашние дела, а для письма совершенно голова не работает. В выходные дни также накопляется за неделю много дел, кроме того, 4/XI были у Водьки на именинах, 7 были у тёти Евы в гостях, 8 они все были у нас, 25 были у Ляли на именинах, а в промежутках между 8 и 25, каждый раз что-нибудь новое.
       Оля получила командировку – повышение квалификации в Харьков на два месяца и была здесь четыре дня. А в субботу вечером 1/XII мы приглашены к Гуревичам – к нему на 60-летие и 30-летие их свадьбы, дни совпадают. Наверно, пойдём. Вот наше времяпрепровождение.
       Я пошила себе пальто. Получилось довольно приличное пальтишко, воротник со старого пальто. Шила у меня дома очень добросовестная портниха и оно получилось красиво.
       Когда мы были у дяди Лёвы, он, в ознаменование того, что мы приехали, а со мной он не виделся 17 лет, решил сделать мне подарок, но так как тётя Роза была тяжело больна, не до этого было, уезжая, он заказал мне и Нусе по паре бурок (стоят обе пары 600 рублей) и мне отдельно дал 800 рублей дотацию на пальто. Оно всё мне стоит 775 рублей. Вот я и с обновкой.
       О твоём, Вовочка, назначении. Что тебе сказать, мой родной? Я тебе советовать могу только одно, что здесь на Юг тебя не пошлют всё-равно. Сюда тебя не пошлют и, если допустим да, то тоже преподавателем и света ты так же не увидишь. Вообще, работать в школе преподавателем – это для себя не жить (я слышу, как мучаются Липа и Ривочка). Вот если бы ты смог устроиться там в техникуме каком-нибудь, поработав немного, можно было бы как-нибудь потом сделать перевод.
       Я так страдаю, боюсь, чтобы не послали куда-нибудь вдали от родных, в село, и ведь Вы молоды, с маленьким ребёнком, не приспособлены Вы к самостоятельной жизни, что с Вас всех получится? Надо принять все меры и остаться там!
       Что делать, сынок? Конечно, нам бы очень хотелось, чтобы Вы все переехали сюда, но это недостижимо по многим причинам, а раз так, то надо мириться. Взвесьте всё и решите.
       Дорогие мои, мы уже привыкли к мечте о встрече […]
 
01.12.1951
       Мама любит критиковать всех своих приятельниц и знакомых. Когда она бывает у Белыных родителей, всегда потом с возбуждением обговаривает каждый шаг и поступок Софьи Леонтьевны. То она не так выразилась, то не так намекнула, то держалась не столь прилично, как следовало, то посмотрела не так или улыбнулась.
       Вчера она пришла с хорошими отзывами.
       –       Ты знаешь, - сказала она мне, - тебя вспоминал Сеня.
       –       Почему?
       –       Он говорил, что у него нет такого пальто, как у тебя.
       Между прочим, пальто склоняется на каждом шагу. Мне столько колют глаза этим пальто, что я не рад уже его иметь. Нет слов, пальто хорошее. Но, во-первых, мне дали родители из Днепропетровска на него деньги – мы растранжирили их дорогой – накупили в Москве всяких безделушек рублей на 200, шляпу Бебочке за 300 рублей, и на шоколады я потратил не менее 300 (Бебочку тошнило. Я ей всю дорогу покупал шоколад, так как другая пища была ей противна).
       Потом, когда мы приехали в Молотов, выяснилось, что никаких денег у нас нет, так как, очевидно, мне их не давали из дому. Фарс в стиле великих трагиков прошлого!
       Пальто мне покупали в обмен на папину форму. Папа жертвовал! Это была первая причина для благодарности. Но за ней последовали другие.
       Каждый месяц мне напоминали, что из нашего бюджета утекает сто рублей на пальто. Наконец, материал выкупили. Несколько дней вслух любовались материалом и заставляли меня, как ребенка, заучивать что это за материал и какого он качества, а также радоваться, обязательно громко и звучно, с вдохновением тому, что у меня «шикарное» пальто.
       Однажды мама с Бебой каждая в отдельности мне рассказывали, что Клара Павловна (мать Дины) в восторге от моего пальто. В другой раз мама сказала, что одна знакомая ([...] Кл. Павл.) ей заметила, что она завидует нашей жизни.
       –       Чему завидует? - спросил я.
       –       Наверное, она намекает на пальто и на ковер, - пояснила мама.
 
04.12.1951
       Таней мама решительно недовольна. Она говорит, что «от нее трудно вынести: неряха и лентяйка». Это о человеке, который с 7 утра до 12 ночи обслуживает всю нашу семью, не отдыхая и нянчится с ребенком.
       Мама теперь почти от всего отстранилась. После того, что она узнала о повышении кровяного давления, мама действительно заболела. Спит несколько часов днем, ложится спать вместе с Сашей, а встает в 10 утра. Ни радио нельзя включить, ни посидеть в столовой, хотя мама спит крепко, а радио у нас тихое (его еле слышно), мне запрещают послушать хоть раз в сутки последние известия. Сами они никогда новостями не интересуются, одна лишь сводка погоды вызывает физиологический интерес, с точки зрения собственных удобств.
       Сегодня мама уже проснулась. Я включил радио, она тот час же подошла и выключила. Так они поступают и вечером и каждую любую минуту. Позавчера был выходной день. В 11 часов я включил радио (накануне мама легла в 12 вечера) – закрыл плотно дверь и включил. Через полчаса после того, как я выслушал передачу и выключил репродуктор, мама проснулась. Папа трагическим голосом сказал:
       –       Мама проснулась! Все из-за того, что играло радио.
       Я ушел, разобиженный в дальнюю комнату, отдаленную от остальных коридором, где я занимаюсь.
       Вошла Беба:
       –       Папа, конечно, не прав. Но и ты не прав, что включил радио, когда мама спала.
       А вчера я опять попытался послушать известия... в два часа дня. Мама уже не спала. Все сидели в столовой, любовались Сашенькиными фокусами. Когда я включил репродуктор, мама вдруг схватилась за голову. Тогда уже Беба сказала:
       –       Это все из-за радио.
       Я выключил. Что мне оставалось после таких слов делать?
 
06.12.1951
       Говорят «пережитки», но все абстрактно. Сегодня я проходил по улице и увидел наглядный пример живучести этих пережитков.
       На столбах, что поддерживают трамвайную сеть, стояли монтеры и безжалостно ломали ветки молодых двухгодичных деревьев, едва дотягивавшихся своими оголенными кончиками до проводов. Зима стоит лютая. Огромных усилий стоит здесь усадить на землю дерево. Оно часто не прививается. А тут еще эти глупые хищники ломают их без надобности. И никто им не скажет: «Слезьте! Хулиганы. Вредители. Вы лишаете город зелени из-за глупой предосторожности, из-за прихоти ваших бездарных начальников, из-за собственной ограниченности ваших взглядов и интересов».
 
07.12.1951
       Таня Чивилева вышла замуж. Как и следовало ожидать, ее избранник Боря Чернов. Она рассказывала все подробности от начала («пришла в голову дурь: дай запишусь, и записалась!) и до... ЗАГСа.
       Была маленькая вечеринка среди своих. Перечисляла подарки: пианино, ковры, сервизы и прочее. Потом рассказывала, как приняли эту новость студенты и преподаватели. Профессор Шапошников встретил Таню:
       –       Трудная жизнь началась, значит?
       Боря пошел отпроситься у Левиной с занятий. Она спросила:
       –       Кто невеста?
       Он не ответил и перевел разговор. Потом она задала этот же вопрос Тане.
       Студенты-историки, узнав, что Борис просил отпуск, удивились его хитрости:
       –       Ай да Боря! Понадобился ему отпуск, так он сказал – жениться хочу. - Они не верили.
       Когда Таня рассказывала, девчонки стояли, разинув рты, с горящими глазами и блаженными улыбками. Особенно Нина Белых. Она давно собирается уже выскочить за кого-нибудь замуж.
       Потом горячо, чуть ли не до драки, спорили, как называть Тане свою свекровь – мама или по имени-отчеству, и вообще, как называть Бориных родителей. Большинством мнений решили о имени-отчеству.
 
       С литературой народов СССР получилось у меня недоразумение. Я сидел себе в библиотеке и кропотливо изучал творческий путь Эренбурга, а студенты в это время готовились к экзаменам. В тайне от меня (и вообще ото всех) солидная группа студентов – человек 12, договорились сдавать досрочно. Им втихомолку разрешил декан. Случайно они проговорились 1 декабря. Таким образом, у меня на подготовку было 6 дней. Если учесть, что конспекты плохие, а литературы много, то будет ясно почему я не успел подготовиться.
       Сегодня они сдают. Я был в университете. Все студенты плачутся: ой как трудно, мы так мало знаем, но потом сдают на «отлично».
       Психология студента эгоистичная и коварная – успокоить другого, легковерного: пусть думает, что все плохо знают и сам готовится хуже. Тогда на фоне слабеньких ему легче будет (тому, то есть, кто прикидывается неподготовленным) получить пятерку. Большинство (особо отличники) так и поступают – толкают назад других и отталкиваясь от них (по закону физики!) карабкаются вперед и вверх.
       Я решил сегодня не сдавать. Но, так как я уже потратил немало времени на подготовку, то откладывать на полтора месяца не хочу. Буду экзаменоваться 10. Правда, у меня мало останется на русский. И, кроме того, Беба достала на воскресенье билеты в театр на «Нору» Ибсена. Но то все-таки зачет, а театр – необходимый для меня отдых. В общем, работаю.
 
07.12.1951
       Только что, когда мы обедали, прибыло письмо из Днепропетровска. Мама и папа – наивные люди. Как они до сих пор не поймут, что не все можно писать. Они открыто выражают свои опасения, в связи с тем, что я хочу на Украину. Это на руку папе и маме молотовским, которые хотят закабалить меня здесь, чтобы я никуда не уехал и сделался ручным. Их торжество было столь значительным, что они даже не сочли нужным внести свои комментарии. Мама только заметила:
       –       Я встретила студента Х. Он говорит: Володе легко остаться. У него есть сын. А вот меня не оставят в Молотове.
       Дальше мама и папа Днепропетровские, со всеми подробностями живописуют что они пошили и где они веселились: на каких вечеринках и именинах. Папа местный на это сказал следующее:
       –       Я бы не возражал так проводить время. Сегодня именины, завтра вечеринка, а послезавтра юбилей или свадьба.
       Этим он намекнул, что из-за нас и Саши не имеет возможности жить в свое удовольствие.
 
08.12.1951
       Мама только что пошла в кино на «Маленькую маму», папа ушел на прогулку с Сашенькой, а Бебочка спит. Сейчас 8 вечера. Я готовлюсь к экзаменам.
       В письме из Днепропетровска (а также тети Анином) была одна хорошая мысль моих родителей, которую, если они от нее не откажутся под нажимом из Молотова, я одобряю. Родители просят, чтобы я приехал. Зная, что в прошлом они были недовольны моим приездом, я решил этой зимой остаться в Молотове. Но теперь, раз они сами этого хотят (я никогда не отказывался от визита к ним), я поеду. Когда Беба читала письмо из Днепропетровска, все молчали. Не сделали ни одного замечания. Просто, будто это их не касается. Как-будто печать замалчивает особенно неприятные для буржуазии вещи.
 
       Сегодня вечером, придя из университета, я сам преподнес им свое решение:
       –       Знаете, какая замечательная идея пришла мне в голову? Я возьму с собой Сашеньку в Днепропетровск. - Они аж побелели.
       После кратковременной паузы, мама сказала:
       –       Мы не знали, что ты собираешься ехать. На какие деньги ты поедешь?
       Папа добавил:
       –       У тебя есть время, чтоб ехать?
       Когда мама и папа вышли, Беба отрезала безапелляционно:
       –       Помни, хотя ты моего мнения не спрашиваешь, что я не хочу, чтобы ты ехал. Это, конечно, твое дело, но если ты поедешь, я оставляю за собой право реагировать на твой поступок как следует. Придет время – мы соберем тебе чемодан. Но чтобы до этого ни слова я не слышала о поездке. Ясно?
       И все, кроме Сашеньки и Тани, насупились, смотрят на меня грозой. А почему бы им не вспомнить, что заманили они меня в Молотов обманом и обещаниями. Бебочка всегда меня уговаривала и в письмах, и на словах, что папа последние дни в Молотове, что он уже получил приглашение в Днепропетровский Горный институт, что, возможно, даже он переведется в Москву и что дело только за квартирой, а теперь хотят воспрепятствовать встрече с родителями.
 
       Вчера ночью наша соседка Валя пришла из театра поздно. Я пошел закрыть за ней дверь. Спросил у нее, как ей нравится постановка. Она ответила, что в Новосибирске та же вещь (Фауст) была поставлена лучше – с участием московских артистов. На минуту я задержался. Нельзя же человеку плюнуть в лицо? Весь разговор, повторяю, был не больше минуты. Когда я вошел в комнату, где мы спим (Беба была уже в постели), Беба была в ярости:
       –       Что это за новости? Разговариваешь с девушкой в 12 часов ночи?!
       Я пробовал доказать абсурдность ее упреков. Но куда там. Беба вошла в азарт. Наконец, она успокоилась, отвернувшись от меня спиной. Я еще с полчаса сидел над своими конспектами, потом, когда лег, не выдержал и обнял ее. Она повернулась ко мне (оказывается, только прикидывалась, что спит) и началось объяснение.
       –       Знаешь, что меня больше всего возмутило? - спросила она, и сама ответила: - Меня возмутило не то, что ты к ней подошел и разговаривал с ней, хотя и это тоже мне очень неприятно, а то, что она какая-то нехорошая. Принимает у себя парней, не лечится (Валя больна туберкулезом – острым) и главное – живет одна от родителей и не тянется к ним нисколько.
       Сейчас я вспомнил эти слова. Валю осуждают, что она не хочет быть с родителями. Меня – за то, что стремлюсь с ними увидеться. Разный подход, в зависимости от того, как выгодно (ей и особенно ее родителям).
 
08.12.1951
       «Похороны».
       Сегодня я ходил в красильню за костюмом. Она помещается недалеко от кладбища. Мимо меня пробежало 4 человека с гробом, который они поддерживали на веревках. Они не шли, а летели. На улице не было холодно, но люди почему-то страшно торопились и ни грусти, ни сожаления не видно было на их лицах. Неся гроб, болтали на отвлеченные темы – 2 мужчин и 2 женщины, как будто гроб и покойник в нем – вещь, а не усопший человек.
       Следом за ними на кладбище помчалась одноконка с таким же, как и предыдущий, голубым гробом. Покойника провожал один человек, также, видимо, мало потревоженный этой смертью. В отличии от первой похоронной процессии, эта «группа» (я считаю лошадь, покойника, ездового и провожатого) имела при себе венок из бумажных цветов, что придавало ей несколько благоприятный вид.
 
       Студенты вчера пошли на авантюру. Не выучили материал, а стали сдавать. Из всех только Соня Полякова шла уверенно. Остальные колебались, сомневались и мялись. Я думал – дымовая завеса. Оказалось – правда.
       Половина из них не смогли ответить на вопросы, которые им попались в билетах. И что самое интересное – отличники – молотовские стипендиаты Белых Н., Шарц Гр., отличница Зотина Шура, Турган Л., а также Самарина С.  отказались отвечать – ладно, что не ставят оценки в ведомости – досрочный экзамен. Но игра нечестная.
       Теперь они будут сдавать в понедельник. А если провалят, то – в сессию. Не экзамен, а кукольная комедия. И после всего – именные и повышенные стипендии...
 
10.12.1951
       Все, кто в прошлый раз не сдал и решил пересдать вторично литературу народов, сегодня осуществили свою задачу: Белых, Шарц, Турган и Зотина получили пятерки. Некоторые – Самарина и Штыкова с Жихаревой, что договаривались с Петюниной, не пришли – сдрейфили.
       Я отделался четверкой и – доволен. Главное не отметка, а знания. Знаний у меня по литературе больше, может быть, чем у девочек. Но у них светлее память. Они втрое легче запоминают, чем я. Но то, что легко дается, легко и выветривается из головы. Завтра они забудут историю литературы, а будут помнить лишь произведения некоторых писателей, которые они успели прочесть. А я? Тоже забуду, но скорей некоторые произведения, чем литературный процесс, который их породил и писателей и их детища. Прочесть, если понадобится, никогда не поздно.
 
10.12.1951
       Мама тоже меня подозревает в симпатиях к Вале.
       Когда я пришел, Валя спросила:
       –       Ну как экзамен?
       Я ответил:
       –       На четверку.
       –       Что-то вы не очень довольны, - полюбопытствовала она.
       Я объяснил, что можно было сдать лучше. Но она ошибается: четверка меня устраивает. Вот и весь наш разговор.
       Позднее мама поинтересовалась:
       –       О чем ты с ней говорил?
       Я передал содержание разговора.
       –       Так долго? - удивилась мама.
 
       На исходе того же дня – часов в 11 вечера, когда Вали не было, пришел ее ухажер. Таня отдала ему билет, что Валя оставила для него. Все были в столовой. Папа говорил по телефону, мама лежала на диване: она теперь больше всего лежит – лечится таким образом.
       Я спросил Таню, что это был за билет. Мама грубо меня оборвала:
       –       Меня не интересуют Валины дела, - сказала, как будто я к ней обращался?! - меня больше интересует, что говорит папа.
       Я вышел.
 
10.12.1951
       Дорогой брат Вова!
       Получил сегодня твоё письмо и сразу же отвечаю тебе.
       Нет, не обижаюсь, что ты задержался с ответом. Я сам думал ответить тебе в следующем семестре, но выдался свободный час, и я решил ответить тебе всё же сегодня. Думаю, что ты не рассердишься, если я отвечу сразу.
       Ты пишешь, что обхамился немного, не пишешь своим старикам. Это не удивительно, так как закон студенчества таков – чем старше курсом, тем больше студенческого опыта, тем больше хамства и т.д. Прости за откровенность. Но если ты сердишься, думаю мы ещё встретимся, тогда я покупаю тебе коробку конфет.
       Хватит морали и немного о жизни.
       Твоя статья мне понравилась, оказывается, у тебя имеются задатки журналиста. Правильно поступаешь и иди этим путём. Это будет самое лучшее, что ты сможешь получить.
       Я вижу ты пристрастно относишься к Сашеньке и немного прихвастываешь. Ты хочешь сказать, что писал без хвастовства. Но я человек хоть не русский, но живу в стране, где пока не пощупают и не увидят своими глазами, ничему не верят. Надеюсь, чтобы оправдать своё хвастовство, вы приедете летом к нам с Сашенькой. Или знаешь что, пришли его к нам на месяц багажом. Короче, одно из двух, или присылай Сашку багажом, или приезжайте летом. Поехал бы к вам, но у вас летом, как у нас зимой, а наша зима мне очень не нравится.
       Насчёт твоей дипломной работы и кропотливой […] над Эренбургом я спокоен. Но помни, чтобы я был спокоен, ты должен волноваться, и работать должен добросовестно.
       Интересно, какие у вас направления.
       У нас всё по-старому. Мама чувствует себя лучше. Папа по-прежнему работает как вол и грыжа мучает его. Янка совсем отбился от рук. Не знаю, что с ним делать. У меня тоже ничего нового. Назначений не знаю, да и не думаю. Одно желание у меня – это отделаться от тбилисского дела. Хотят меня женить, но я пока держусь и не вхожу в компромисс со своей совестью.
       Ну, буду кончать.
       Привет всем вашим и самый большой Сашеньке. Целую всех крепко.
       Семён.
 
11.12.1951
       Вчера я «сдал» экзамен. По сути дела, это был провал – посредственно можно было поставить. Но Ольга Федоровна поставила «хорошо». Что ж, я был ей за это благодарен.
       Что у меня за дубовая голова! Столько корпел над конспектами – и не запомнил многого. Честно говоря, я знаю только украинскую литературу. Но ее мудрено не знать – ведь я с ней столько раз сталкивался в прошлом. По остальным разделам запомнил только очень больших писателей древности – Низами, Навои, эпос Давид Сасунский, а между ними и 19 веком и впереди них – все выветрилось.
       Сколько мог заготовил шпаргалок. Когда сел отвечать, вспомнил, что на 2 вопрос, которого я не знал, есть источник для ответа в шпаргалке №4 (я предварительно выписал на листочке по номерам – всего 8). Однако, когда я ощупью отсчитал (в кармане) четвертую, то оказалось, что это не та. Пока я вытащил другую, было уже поздно – надо было идти отвечать. Я ее вытянул из кармана на ходу и только во время ответа обнаружил, что о Фрике и о 7-15 веках там почти ничего нет. Только Д. Сасунский, а не М[...]
       О. Ф. мне не позволила рассказывать. Я попробовал высосать из пальца – но невпопад. Например, говорил об арабах, как врагах армянского народа в 13 веке, когда нужно было помнить о нашествии монголов. И все-таки, это очень благородно с ее стороны – поставила мне четверку. Больше того – предложила еще раз сдавать, если я пожелаю иметь 5. Но я поблагодарил и отказался. У меня время очень дорогое – дороже отметки. В отличники мне не выбраться в этом семестре у таких двух зубров, как Тупицын и Букановский. Предметы доступные, но лекторы (как экзаменаторы) неприступны. Они строже требуют, чем это полагалось бы по их знаниям.
 
       Мама ушла в больницу безнадежно больная. Держалась за голову обеими руками, кривила лицо жалобной гримасой и разговаривала надломленным, едва слышным голосом.
       Случилось на беду, что я запер дверь от отдельной комнатки, где я занимаюсь, и забыл отдать маме ключ – она гуляла с Сашей в садике, а я ездил в красильную мастерскую. Когда вернулся, мама предстала передо мной вот в такой позе, раздираемого острыми неудачами человека и во всем обвинила меня:
       –       Что это за мода запирать двери? Я пришла с Сашенькой и ему хотелось в эту комнату. Он меня чуть не замучил. Ой-ой-ой... Чего ты запираешь? Боишься, чтобы у тебя что-нибудь не забрали? Ой... Чтоб больше этого не было! Ой-ой-ой... - и в такой позе, ухватившись за голову и надувшись, ушла.
       Вернулась она в превосходном расположении, бодрая, улыбающаяся, без головной боли, без обид и гримас. Оказывается, у нее кровяное давление теперь 160!
       Я говорю, что этот человек – образец мнительности. Стоит ей сказать, что она больна и она моментально заболевает. Особенно, когда кто-либо видит, как она мучается. Ей это доставляет облегчение и даже удовольствие. Она очень любит, чтоб ее жалели и чтоб ей сочувствовали, чтобы переживали, думая о ее болезнях. А болезни-то – дань возрасту. И то она себя чувствует молодой, когда забывается, - пляшет (больше, чем Беба), прыгает, поет целыми днями, так, что даже мне трудно сосредоточиться над предметами из-за ее сольных концертов. Сашеньку называет «сыном» и не иначе, красит губы, пудрится и вообще творит чудеса. Все это хорошо, если бы она не вдавалась в крайности. При мне она меньше капризничает, чем при папе и Бебе. Но и мне достается зрелищ.
 
11.12.1951
       Грубо выразилась.
       Я шел по улице Куйбышева. Впереди меня на некотором расстоянии, но так, что я мог их слышать, следовали две женщины и разговаривали между собой. Их обогнал мужчина. Но вдруг он остановился и посмотрел на одну из них:
       –       Тетка! Зачем так выражаться?
       –       Как? - переспросила она.
       –       Грубо!
       –       Подумаешь, какой неженка. Уж будто ты не слыхал таких слов, - и несколько раз громко и выразительно повторила матерную фразу.
       Тетка не была пьяна, была прилично одета. Вот они, пережитки... Мужчина и тот постеснялся...
 
14.12.1951
       Мама оберегает мою невинность. Только что я пришел из университета. Мама с папой собирались куда-то в гости. Бебочка уже была в это время в гостях у Беллы. Уходя, мама и папа меня инструктировали, как ответить соседке Вале, на случай если она спросит о Ленинграде и о Бере – сказать, что он на практике.
       –       Но вообще ты лучше поменьше с ней разговаривай, - заключила свои наставления мама.
       Если бы она беспокоилась, чтоб не заразился, она бы сама с ней старалась не говорить. И Бебочка не заходила бы к ней в комнату на долгие собеседования. Дело не в том. Просто мама оберегает (для Бебочки) мою невинность. Поэтому она следит за каждым моим шагом в то время, когда Валя дома. Это противно и порой невыносимо.
       Папа, как я уже об этом рассказывал, починил мои часы за 40 рублей. Часы долгое время после ремонта отставали, наконец, совсем остановились. Когда папа узнал, он сказал:
       –       Я больше за них платить не буду. Если не захотят сделать бесплатно, то на этом весь разговор и кончится. Теперь 40 рублей, когда-то их уже чинили, я помню мама отдала за них большие деньги. Сколько же можно?
       Эти «большие деньги» были 25 рублей. Тогда надо было, кажется, поправить стрелки и циферблат.
       Каждая мелочь делается так, что ты не рад тому, что заикнулся о ней... И я стараюсь поменьше заикаться. Но часы ведь, самая необходимая вещь, без них нельзя, а своих денег я не имею – все отдано маме.
       Сегодня отправил письмо с почты тете Ане. Меня видела возле окошка, где продают конверты, Маруся. Она об этом сказала маме. Мама сразу меня заподозрила в чем-то нехорошем. Она выбрала хитрую форму проверки или намека – не знаю, чего она от меня этим добивалась.
       –       На тебя обиделась Маруся. Она видела тебя у стойки с заказными письмами, узнала тебя по голосу, но ты даже на нее не посмотрел.
       Видимо мама подумала, что я отправляю кому-то заказное письмо или от кого-то получаю «до востребования». Теперь надо ожидать проверки... Глупо, но еще больше смешно и обидно: в каком я положении! Точно раб, точно подконтрольное существо: арестант или младенец.
 
16.12.1951
       Я в своих оценках часто субъективен. Больше реагирую на недостатки, а положительного не отмечаю. Справедливость требует сказать, что не одни лишь черные краски годятся для описания моей здесь жизни. Нередко я ощущаю и искреннюю, чистосердечную заботу и внимание со стороны родителей. Так, например, каждый день, когда я еще сплю, папа встает и готовит мне завтрак в университет.
       Сегодня (правда, когда мои перчатки превратились в лохмотья, а на дворе наступили 40-градусные морозы) папа мне предложил свои перчатки, сославшись на то, что он на улице бывает редко, а на работу ездит на легковой машине.
       Только что папа налил мне чай и принес в комнату, где я работаю. И таких фактов едва ли не половина среди добра и зла. Мама, например, отнесла в починку мою обувь, перешила мне китель (не буду говорить о качестве ее работы), иногда покупает мне газеты, если я ее прошу об этом.
       Но хорошее принимаешь как должное, а плохое всегда неприятно и потому о нем трудно не думать. Так на днях, перед страшным зачетом по истории русского языка, я пришел из университета и сразу осел в комнате, где обычно занимаюсь. Предмет неприятный для памяти – всякие буквы, звуки, их происхождение и изменения – трудно укладывается в голове.
       Но через две минуты после того, как я разделся и сел за стол, вошла мама и назидательным тоном сказала:
       –       Почему ты даже не заглянул к Сашеньке? Хорош отец! Ребенок его совсем не интересует...
 
18.12.1951
       Мама меня неустанно проверяет, что я делаю. Причем, она хочет меня застать врасплох, для чего мчится в «мою» комнату стремглав, влетая как молния, чаще всего неожиданно и без резонной надобности. Например, у нее бывают такие предлоги:
       1. - Ты сегодня был там-то и там-то?
           - Нет.
           - А я думала, что был.
       2. - У тебя есть листочек бумаги?
       3. - У тебя нет чего-либо почитать? - Хотя знает, что нет.
       4. - Скушай кусочек селедки.
       5. - У тебя нет конвертов? У тебя не найдется химического карандаша?
       Но не всегда можно найти предлог. Иногда она просто заглянет. Иногда, для виду, покопается в ящике письменного стола, иногда сорвет календарный листок или же достанет журнал из книжного шкафа.
 
20.12.1951
       Сашенька сегодня утром, когда я завтракал и торопился в университет на занятия, был со мной вежлив и ласков. Он подошел ко мне, погладил меня по колену и сказал:
       –       Папочка Вовочка... хороший!
 
21.12.1951
       Нищие.
       Куда ни ткнешься, везде нищие. Откуда они берутся? Кажется, можно устроиться на работу любому, даже инвалиду. А они выставляют куски своих тел на мороз и целыми днями вымаливают у прохожих копеечку. Причем, не всегда просят. Иногда требуют, даже замахиваются костылями.
       За мою дорогу от университета до дома мне встречается не менее 5-6 нищих. На мостике, который ведет через железнодорожное полотно, под забором Ботанического сада, в трамвае, у трамвайной остановки в садике, что против нашего дома.
       Один старик прикидывается «красным партизаном» и держит бесконечную речь, обращенную к «друзьям Октября и гражданской войны». Другой усердно молится за всякого, кто даст подаяние, а кто не даст – осыпает проклятиями и ругательствами. Третий цепляется к прохожим и вымогает не больше не меньше, как «рубль». В трамваях ходят «освобожденные из лагеря после отбытия наказания» и просят, «кто сколько может пожертвовать на билет».
       Меня как-то остановила нищенка у трамвая. Денег лишних, кроме как на трамвай у меня не было. Я ей не дал ничего.
       –       У меня нет.
       Она грубо и вызывающе крикнула:
       –       У жидов всегда нет!
       Нищенство, как и пьянство стало здесь так модно, что в городе появилась оригинальная собака-дворняга, которая часами простаивает на людных улицах зимой (летом на бульваре) с протянутой лапой – она служит. И ей с большей охотой, чем людям, подают милостыню. Она одна, а людей – много.
       На Украине, на Кавказе, в Московской области, в г. Горьком и в других местах, я такого повального крохоборства не встречал. Там меньше пьют, меньше просят, работают.
 
22.12.1951
       Сегодня Сашеньке 1 год 8 месяцев. На мой вопрос:
       –       Кто поотбивал ножки у слоников? - он ответил:
       –       Тетя доктор.
       –       Зачем?
       –       Потому, что они плакали. — Вот дословно его выражение.
 
22.12.1951
       Несмотря на мои протесты, мама и папа продолжают кормить Сашеньку из своих тарелок. На словах они хотят, чтоб он был здоров. На деле – систематически передают ему все свои «стотысячные» болезни. Бебочка, сколько я не обращаю ее внимание на это преступное отношение к ребенку, пропускает мои слова мимо ушей. Она ни разу не сделала замечания (по крайней мере при мне) своим родителям, когда они в ее присутствии дают ему кушать из своей ложки или доедать недоеденный ими кусок хлеба – он тянет, этого достаточно!
       Мне Беба не разрешает играть на его гармошке, хотя я ее потом обтираю спиртом. А им, которые не перестают жаловаться на свои недуги, охотно предоставляет возможность наделить этими недугами Сашеньку. Я не говорю уже о том, что она целует его в губы (запрет, опять-таки, касается одного меня).
       Сегодня за обедом папа похлебал суп и когда осталось несколько ложек, влил остатки Сашеньке в тарелку, а мама доложила туда же из своей тарелки – лапшу. Сашенька прислонился к тарелке губами и выхлебал из нее всю жидкость до дна. Мама и папа любовались и забавлялись проделками внука. Я молчал, хотя душа моя переворачивалась от возмущения: Бебочка была на дежурстве, а сам я ничего от них не добьюсь кроме недовольства моим замечанием.
 
       Послезавтра у меня зачет по двум предметам: истории критики (сточасовый курс) и теории литературы. Но маму это мало касается. Она мне сказала, чтоб я лег рано (было тогда полпервого ночи), так как нужно будет чуть свет встать. Им всем нужно уйти в город, а я должен буду остаться с Сашенькой.
       Нет, этого я не допущу: запрусь в комнатке и буду весь день работать – не могу же я идти на зачеты неподготовленным!
       Вечером мама сообщила мне сенсацию:
       –       Знаешь кто к нам звонил? Фридманша! Она что-то нащупывала. Спросила, устраиваем ли мы елку для Сашеньки. Я сказала, что да и могу ее деток пригласить (то есть Лелю с братом – 28-летние детки!). Она поблагодарила и сказала, что готовит пироги с рыбой. Спросила любим ли мы. Я сказала, что нет. Она сказала, что угостит все-таки нас. Спросила как Бебочка. Ты подумай, она даже не пригласила нас к себе! Какое нахальство! Только интересовалась как мы собираемся встречать новый год. Они счастливые, у них деньги есть (не знаю к чему это она ввернула). - Потом: - Но я тоже с ней держалась не очень любезно. Сказала ей: «приходите», а больше ничего не сказала.
       Из этого маминого рассказа я понял, что готовится почва для новой встречи с Лелей и его родителями, или же Леля будет навязан мне на новогодний вечер туда, где мы собираемся встречать новый год.  В таком случае я, ничего не говоря, уеду в университет. Пусть потом сами расхлебывают. Устраивать Бебе увеселения, встречи с Лелей я им не запрещаю, но без меня – это единственное мое пожелание и... условие.
 
23.12.1951
       К нам пришли Белла с Сеней, с Милочкой и со своим 6-месячным Игоречком (1-й раз!). Ради этого мама с Бебой отложили визит к портнихе.
       Перед этим я 2, 5 часа был с Сашенькой. Он почти не спал, так как его уложили слишком рано и ушли все. Таким образом я потерял все это время. Заниматься своими предметами, по которым завтра зачет, я не мог в этих условиях.
       Просмотрел речь Вышинского и подчеркнул наиболее сильные места (эта речь посвящена пресловутому американскому закону об ассигнации 100 млн долларов на шпионаж).
       Когда они все пришли, папа спросил, давно ли Сашенька проснулся. Он не поверил мне и попробовал было вслух выразить свое сомнение:
       –       Ведь мы ушли когда... - Но ему не дала договорить Бебочка: ей было неловко за его придирчивость и недоверие.
       Позже она нашла газету и, увидев на речи Вышинского пометки, сказала:
       –       Ты прорабатывал речь Вышинского, а не готовился к зачетам.
       Этим она хотела убить сразу 2 зайца: 1) реабилитировать папу, 2) выбить  у меня из под ног почву для обвинений в его недоверчивом отношении.
 
       Только что звонили Фридманы. Я подошел к телефону. Говорил Леля. Он был смущен моим голосом и говорил нелепости, вроде:
       –       Ты, кажется, узнал мой голос? Наконец-то! - и прочее. Но сразу попросил, чтобы я передал трубку маме.
       С мамой разговаривала уже его мать. Об этом я узнал по тому, как обращалась по имени-отчеству к ней мама. Беба искоса посматривала на меня. Она покраснела. С трудом сдерживала улыбку смущения и переводила ее на Сашеньку, чтобы я не понял причины.
       В общем, они пригласили всех к себе в гости. Мама повесила трубку и недовольно пояснила Бебе:
       –       Новые родственники у нас появились. Надоела!
       А им по телефону она сказала:
       –       С удовольствием к вам придем. Только всем нельзя, надо кому-то остаться дома.
       (мама все заглядывает, хотя там гости и она занята – вот любопытство!)
       Беба подсказала ей, желая мне угодить и показать свое безразличие к этому мероприятию:
       –       Пойдите вы с папой.
       Но мама не так перевела Фридманше:
       –       Мы решим, кто пойдет.
       Очевидно, она хочет все-таки, чтоб пошла Бебочка. Я и не подумаю ей препятствовать. Пусть идет, только меня пусть не тянет.
 
       Сашеньку попросили спеть «В городском саду». Он сказал:
       –       Нет. Пусть папочка Вовочка.
       Я поставил ему условие:
       –       Сначала я, а потом ты.
       Он согласился и мне пришлось спеть. Когда я начал, мама брезгливо поморщилась:
       –       У Вовы голос!.. - и не успел я закончить 1 куплет, сказала: - Хватит, Вова! - и схватилась за голову.
       Ей надо было схватиться за другое место. Но она не подумала, что может болеть голова от шума, но не от неприязни ко мне.
 
23.12.1951
       Мама предложила мне:
       –       Идем с нами к Фридманам.
       Это было чисто декларативное заявление (ведь они знают, что у меня завтра зачеты, что я и не особенно стремлюсь в гости к Лёле) и я спросил:
       –       А почему бы вам не пойти с Бебочкой?
       –       Она не хочет. А самим нам неинтересно идти. - ответила.
       Я решил уговорить Бебочку, чтоб пошла. Тем более папа сказал, что он не вмешивается в этот вопрос, так как не хочет маму волновать (очевидно, это важный вопрос, если мама волнуется!..). Но Бебочка наотрез отказалась. Я пояснил ей, что когда возражал против этой «дружбы», то не имел ввиду прекращение всякого знакомства с Лёлей. Тогда Бебочка спросила:
       –       А что же ты тогда имел ввиду?
       –       Я хотел, чтобы меня не впутывали в эти истории. Только и всего. Гуляйте сами, встречайтесь. Но меня оставьте в покое.
       Бебочка резко и как будто обижено заметила:
       –       Мама и папа не пойдут. Им тоже не интересно...
 
       Но они пошли. Принарядились и отправились в долгий путь, оставив после себя такое напутствие:
       –       Пусть Бебочка ляжет спать возле Сашеньки. Она с дежурства и спала только 4 часа.
       Я напомнил, что и я сегодня спал очень мало, а поэтому предлагаю рано лечь.
       –       Пока мы не придем, вы не ляжете, - сказала мама.
       А ушли они в 9 часов вечера. До часа ночи они там пробудут. А у меня завтра зачеты...
       –       Но если ты не хочешь, чтоб она спала, это твое дело. Только пускай будет возле ребенка, - как бы оправдываясь добавила мама уже за дверью.
 
25.12.1951
       Теорию литературы и историю критики я сдал блестяще. Жалко, что не было экзамена! Я испытал большое удовлетворение после своего ответа. Видимо и Анна Николаевна Руденко была довольна. Она спрашивала меня не больше 10 минут.
 
25.12.1951
       Из дому прибыло еще письмо, в котором родители мои решительно, наконец, просят, чтобы я приехал. Это письмо при мне не обсуждалось, но вызвало быструю реакцию.
       Когда мы остались наедине с Бебой, она спросила:
       –       Когда у вас будет стипендия?
       –       А что? - поинтересовался я.
       –       У нас нет даже на хлеб. Нужны деньги.
       –       Ты же знаешь, что я хочу отложить эти деньги на дорогу. Почему ты о них спрашиваешь?
       –       Потому, что нужны деньги. Неужели ты думаешь, что твоя стипендия, это лишние деньги, которыми ты можешь распоряжаться как угодно? Твоя стипендия нам так же необходима, как и моя зарплата и папина получка.
       Завязались долгие, нудные прения. Я доказывал, что должен поехать, а Беба убеждала меня, что для этого нет средств.
       Дня три тому Беба сообщила мне, что папа получил 3,5 тысячи за выслугу лет и что теперь можно будет пошить ей пальто, переделать старое пальто, пошить по 2 платья ей и маме, пальто папе, купить папе брюки и две рубашки, маме что-то там еще и мне брюки. Три дня назад были деньги и на елку и на новый год (у Фридманов или у Бебиных знакомых в складчину), а теперь вмиг все кончено – денежный кризис.
       Я твердо сказал:
       –       Не нужно мне ни брюк, ни нового года, а домой я поеду. Используйте те деньги, что предназначены мне на брюки, мне они не нужны.
       Беба успокоила меня:
       –       Никто тебе уже не собирается покупать брюки.
 
       Сегодня днем, когда я вернулся из университета, мама тоже проявила интерес к этим злосчастным деньгам:
       –       Когда вам выдадут стипендию?
       Я ответил, что этим вопросом не интересовался. Мама раздражительно и крикливо намекнула:
       –       Нужно интересоваться!
       Значит, о поездке не думай, оставь эту мысль. Дудки! Если бы я видел, что они обо мне заботятся, как родные, что они стараются сделать мне что-либо приятное, я бы постеснялся поступить по-своему, как бы ни было несправедливо их требование. Но они не заслужили такой жертвы с моей стороны своим равнодушным ко мне отношением.
       Даже пуговицы мама никогда не пришьет. Даже лезвия я не имею возможности купить. Во всем ищут выгоды, экономии. Сегодня я пришивал пуговицы на китель и на брюки, которые пообрывались в течении месяца так, что стыдно ходить, а я был занят – мама же не хотела пришить, хоть я и просил ее об этом.
       Сегодня я опоздал на занятия в университет. Почему? Вышел рано, но опоздал. К нашему дому подъехала легковая машина. Папа предположил, что эта машина Тихоновых и, хотя еще было рано и я вполне мог доехать на трамвае, папа и Беба меня ругали, что я не использую такой возможности ехать бесплатно в университет. Как я ни доказывал, что Тихоновы мне не знакомы, что мне неудобно напрашиваться – не помогало. Я спустился вниз и минут 10 дожидался на улице. Но к машине никто не подходил. Тогда я поднялся наверх и попросил у папы денег на трамвай. Он смилостивился и разрешил мне ехать трамваем.
       Вчера я Бебе сказал, что больше всего хочу, чтоб, когда мы будем жить отдельно, у нас не было этих мелочных, этих неприятных, противных денежных вопросов. Она как будто со мной согласилась, но, к сожалению, и  она заражена этой болезнью. Мне трудно еще судить насколько, но, видимо, в немалой степени.
 
27.12.1951
       Папа уже второй день напоминает и подчеркивает в моем присутствии, что нужны деньги. Но это посягательство на мой дорожный кошелек бесполезно. Поражают тем не менее, примитивные приемы, с помощью которых папа надеется на меня воздействовать. Так, позавчера он пришел с базара и сказал:
       –       Я все истратил до копейки. Теперь не на что даже хлеб купить.
       Вчера он опять принес какие-то покупки и повторил слово-в-слово вчерашнюю сентенцию:
       –       Я все истратил. Теперь мы остались без хлеба.
       Но, несмотря на это нищенское положение, папа купил себе верхнюю рубашку, надеется приобрести елку и прочее к новому году.
       Сегодня утром нам принесли два здоровенных кулька муки – денег нет только для меня.
 
       Беба как-то проговорилась:
       –       Ты почти не бываешь с ребенком. Теперь ты опять уедешь. Когда же ты вспомнишь о Сашеньке?
       Я возразил, что даже, если бы был дома, то для Сашеньки у меня времени не нашлось бы в той мере, в какой этого хочет мама. Я не могу сделаться нянькой, не могу забросить учебу в этот ответственный период перед окончанием университета. Маме, конечно, выгодно, чтобы я ее заменил, и она ходила бы в театры, кино, писала бы письма и спала – вот 4 ее любимых занятия (есть еще пятое: суды-пересуды о людях).
 
30.12.1951
       Я уже думал, что конец трениям. В последние 2-3 дня наступило успокоение. Не слышалось особых придирок, ощущалась даже иногда забота со стороны родителей. Такие штуки, как недоверие и плач о трудностях, косвенно относившийся ко мне, я не беру в счет.
       Например (с тех пор, что получилось письмо из дома – приглашение), все, в том числе и Беба, жалуются, что нет на жизнь. Что из 3500 рублей 500 ушло и теперь де не хватает на пальто для Бебы, не говоря уже о других приобретениях. Эти жалобы дозируются так, что каждый день от кого-нибудь я слышу их в той или иной форме выраженными. Однако, хотя Беба меня и упрекает за склонность сомневаться, я этому не верю. Я знаю, что все эти разговоры подстроены для того лишь, чтобы повлиять на мое решение ехать в Днепропетровск, заставить меня остаться.
       Как ни странно, но требуя от меня, чтобы я им доверял, они сами не хотят доверять тому, что исходит от меня. Например, когда я рассказал, что американскому правительству пришлось уплатить около 120 тысяч долларов за экипаж самолета, совершивший посадку на территории Венгрии, благодаря бдительности советской авиации, папа отрицал достоверность моей информации. В другой раз он оспаривал, что Ливия объявлена независимым государством, в третий – что Бронштейн не чемпион СССР по шахматам и т.д. и т.п.
       Как ни обидно, когда тебе не верят, но эти случаи я отношу за счет невежества «сомневающихся» и на них, как правило, не обижаюсь. Как не обижаюсь на материальные ограничения, на то, например, что несмотря, что мы через день покупаем по 3 литра молока (Сашенька больше стакана не выпивает и стакан уходит на каши ему), я почти никогда его не пробую, за исключением уже скисшего (не кислого) – жидкого. Папа берет себе на работу в бутылочке. Беба выпивает по стакану утром и вечером, а мама живет исключительно на молоке, масле (это считается, что она себя ограничивает) и прочих деликатесах. Причем, кушает масло ложкой. А меня предупреждает, делая вид, что обращается ко всем:
       –       Масло трудно достать. Чтоб никто не ел масло, а то Сашеньке не будет из чего пюре приготовить.
       Но, повторяю, я на эти вещи не обижаюсь. Есть случаи, которые более заметны. Вот об одном из таких я хочу рассказать.
       Это было сегодня днем. Я зашел на минуту в столовую и увидел, что Сашенька сидит за столом у папы на руках и грызет целую буханку хлеба. Я всегда настаиваю на том, чтобы ему не давали тех вещей, которые ребенку держать опасно или некрасиво. Но меня никто не слушается. Его водят сюда в комнату: он здесь наводит порядок – разбрасывает мои книги, тетради, хватает здесь лезвия для бритья, ручки. Его приучили сидеть здесь и в столовой, где кушают, на столе. Теперь, если ему откажешь в этом удовольствии, он заливается слезами.
       Мама дала ему рамочку с Бебиной фотокарточкой. Я возил ее из Днепропетровска и с таким трудом наладил. Он превратил эту рамку в груду картона и щепок. От моей карточки он разбил стекло и испортил рамку, переломал и забросил куда-то подсвечники и прочее. Все потому, что ему дают все, чтобы завоевать дешевый авторитет, но при этом не задумываются над тем, что от этого станет с ребенком. Ребенок превращается в избалованного и капризного эгоиста. Он посылает к черту, он дерется, он закатывает истерики, если не удовлетворишь его малейшей прихоти. Я один последовательно стараюсь проводить хоть какой-то метод воспитания, но при этом наталкиваюсь на препятствия и неприятности.
       Так вот, когда я вошел в столовую и застал Сашу с буханкой хлеба, я покачал головой:
       –       Опять хлеб?
       –       Довольно! - гаркнул на меня папа.
       Я удивленно на него посмотрел. Тогда он немного тише, но все еще  на высоких тонах, пояснил:
       –       Довольно ограничивать ребенка. Довольно его третировать!
       –       Папа, зачем такой тон?
       –       Вот так, - ответил он, - чтобы ребенка оставили в покое.
       –       Выходит, нельзя мне и слова сказать, - возмутился я.
       И тут даже Беба не выдержала. Она сказала:
       –       Папа, ты напрасно так нервничаешь. То ты маму расстроил, теперь ты на Вову кричишь.
       Он бросил столовый нож, который держал в руке, на стол так, что ребенок испугался и начал плакать.
       –       Всем я мешаю. Мне и жизнь не мила. У меня на языке все время вертится страшное слово. Вчера я впервые его произнес: я устал жить! Всех я раздражаю, всем я мешаю. Лучше бы я сдох!
       Я вышел и не слушал, что он кричал дальше. Через несколько минут виноватой походкой вошла Беба. Она всегда заходит извиняться, если чувствует себя виноватой.
       В начале нашего диалога она кричала мне «Перестаньте!», смотрела на меня, говорила во множественном числе, но так, как будто я оскорбил папу. Теперь она стала мне объяснять, что папа нервный и не знает чего он хочет.
       Когда я возразил, что никогда не посмею повысить голос, обидеть, оскорбить человека, тем более близкого мне без всякой к тому причины, она сказала:
       –       Посмотрим, каким ты будешь в 50 лет!
       Через минут 20 она вошла снова и сокрушенно сообщила:
       –       Папа заболел.
       С утра до этого «болела» мама. Ей, видимо, хотелось понежиться в постели. Она легла в примыкающей к кухне маленькой комнатке на папиной кровати, перевязала себе голову тряпкой и начала неистово стонать. Как только все выходили, стон прекращался. Но стоило кому-нибудь появиться в кухне (мне отсюда все слышно), как мама кричала не своим голосом от «головной боли». Беба ходила, нет, вернее бегала подавленная и сморщенная от переживаний за маму.
       Но что самое интересное, как только мама узнала о заболевании папы, ее болезнь как рукой сняло. Она встала, сбросила с себя тряпки, которыми до этого маскировала голову и больше уже, в течении всего дня, не жаловалась. Больше того, она ходила по магазинам, плясала под музыку приемника и вообще откалывала номера. А в 11 ночи она вышла в гастроном, что под нами и до половины первого, оказывается, беседовала на улице с Луферами. Папа и Беба волновались, мы все ждали ее, не шли спать.
       Потом я побежал ее разыскивать. Выбежал из дома, смотрю – напротив стоит мама и чета Луферов, преспокойно себе разговаривают, будто на дворе не час ночи, а 10 вечера. Я вернулся домой, а мама еще минут 15 оставалась на улице.
       Беба сказала мне днем, в виде большой любезности: сегодня ляжем спать рано. А потом, во втором часу ночи, оправдывалась:
       –       Я ведь не виновата, что так получилось!
       Должен сказать, что мама и папа искусные артисты. Они любят спекулировать на чувствах, им нравится, когда около них суетятся и переживают. Особенно мама. Если, скажем, ей не хочется кушать, она не скажет об этом прямо, а попытается объяснить это таким образом: «Мне уже не хочется» или «Мне не до этого», чтобы другие доискивались до истинной причины, волновались.
       Когда у нас зашел разговор с папой, мама еще «болела». Она вошла в комнату уже когда мы обедали. Прошло полчаса со времени инцидента. Папа уже чувствовал себя нехорошо: мало кушал, мама его заставляла, он отказывался. Примерно в том плане, о котором я уже говорил - «Мне уже не хочется».
       Мама эти уловки знает. Она быстро нашлась.
       –       Здесь так весело, что невольно пропадет аппетит. Поэтому ты и не кушаешь.
 
31.12.1951
       Весь день я на посылках. Вместо подготовки к экзамену. Вечером, в 6 часов мама меня послала вместе с Бебой к портнихе за Бебиными платьями, а оттуда по магазинам (до этого пилил дрова). Я потратил более 3 часов, но покупки мои не стоят таких усилий.
       Как мы отметим новый год? А вот как:
       1)    2 бутылки (по поллитра) пива
       2)    100 грамм кетовой икры (2 сорт)
       3)    2 селедочки – обе стоимостью в 75 копеек, омские
       4)    100 грамм отдельной колбасы
       5)    50 грамм голландского сыра
       6)    200 грамм конфет по 20 рублей кило
       Нищий и тот роскошней ознаменует канун нового года – выпьет грамм 300-400 – и делу конец! А у нас ни выпить, ни закусить, ни полакомиться.
       Когда мы шли с Бебой, я ей сказал, что не мешало бы еще одну хотя бы, бутылку пива. Она ответила, что ее не беспокоит утроба. Она живет не для того, чтобы насытить утробу. Ей важно одеться. И начала перечислять, сколько уже ушло денег.
       –       Теперь мне не хватит на пальто. Ты думаешь, если получили 3 тысячи, то можно роскошествовать? Этих денег уже почти нет. Или тебе кажется, что у нас запасы есть, что мы откладываем?
       Я не стал ни оправдываться, ни разубеждать.
       –       Мне уже об этом говорили три дня подряд, и ты и родители. Я не претендую, не посягаю на твое пальто. Я только считаю, что если отмечать праздник, то надо по-человечески, не для формальности. Лучше не отмечать, чем так, чтобы только дразниться. Можно ничего не покупать, но покупать 2 бутылки пива – это для смеха.
       –       Ты считаешь нас скупыми? Ты думаешь мы жалеем? Так знай: я могу порвать при тебе 30 рублей и без всякой жалости. Но я не хочу, чтобы ради минутного удовольствия не суметь потом сделать крупного приобретения. Мы просто не придаем значения пище. Для нас она не играет важной роли.
       Все это были одни слова. Позднее, когда мы возвращались от портнихи, Беба переживала, что та взяла больше на 30 рублей за шитье, чем они ожидали.
       –       Как я скажу маме? Ведь это будет для нее ударом... - И всю обратную дорогу Беба только и говорила об этих «переплаченных» деньгах.
 
       (Пока я пишу, папа 3-й раз заходит в комнату и уходя оставляет открытой дверь. Он не подозревает, что я веду крамольные записи, но ему хочется подчеркнуть свою власть в доме, власть надо мной. Раз я закрываюсь, значит надо этому воспрепятствовать. А мне не хочется и не удобно запирать дверь на ключ. Бог с ним – уже недолго осталось терпеть.)
 
       Насчет пищи. Мама и Беба страшно переборчивы. Да и папа не является исключением. Он любит не всякую пищу, хотя выбирает что подешевле – ведь в доме есть лишние рты – я и Таня, следовательно, покупать хорошего нельзя. В виде исключения - для мамы, для Сашеньки и для Бебы...
       Насчет крупных приобретений не могу сказать, чтобы особенно покупали. Но из всех приобретений на мою долю выпало очень мало. Когда мне шили брюки, то из-за скупости недокупили 20 сантиметров материала и подкладку. Получились брюки короткие – я их не могу носить, хотя и носил, за неимением лучших: надо мной в глаза смеялись – а подкладка кусками, так, что когда я просовываю ноги, трещит и рвется. Когда их гладишь – то на 1 день: они моментально съеживаются и мнутся. Но папа однажды, когда мы сидели все в столовой, сказал:
       –       Знаете, почему Вовины брюки оказались короткие? Не потому, что не хватило материала. Он врет, Ваня, я специально мерял линейкой длину его (моих) синих брюк. Оказывается, что материала вполне достаточно. Он просто украл материал! - Это говорится о соседе бывшем, человеке, который бескорыстно нам шил всегда дешевле и лучше, чем другим своим клиентам.
       Такова уж существует тенденция: виноват кто-нибудь посторонний.
   
   
   
   
    
 
 
21.10.1951-1 Я желаю вам много лет [полных] здоровья и счастья, доставляйте всем нам всем много радости, растите счастливо и с благословением. איך ווינטשע אייך א סאך יאריןמיט גיזונד אין גליק אין מיר זהאלין האלע אבין פילנאכעת אין  אייך איר זהאל וואקסין מיט מאזיל איןמיט ברכע
21.10.1951-2 и много радости от детей אין פיל נחות אין די קינדער
ХХ.01.1951
Читая твоё письмо, испытывала большую радость [смешанную] c болью за Сашеньку. Что такая маленькая птичка, такой маленький зверек[?] перенес такие большие страдания.
 ליינינדיג אייער בריף איז באי אימז[?]
געווען א גרויסע פרייד. מיט איין ווייטיג פאר
סאשיניקען. וואס אזא גליין פאגילע, אזא קליין
כאיעסעל האט איבער גיטראגין אזוינע גרויסע
ווייטיגען
    
1946 1947 1948 1949 1950 1951 1952 1953 1954 1955 1956 1957 1958 1959 1960 1961 1962 1963 1964 1965 1966 1967 1968 1969 1970 1971 1972 1973 1974 1975 1976 1977 1978 1979 1980 1981 1982 1983