© www.gelfand.de    Владимир Гельфанд. Дневник, письма 1946 - 1983    1946 г. начало:  05.01.1946 - 05.10.1946

1946  1947  1948  1949  1950  1951  1952  1953  1954  1955  1956  1957  1958  1959  1960  1961  1962  1963  1964  1965  1966  1967  1968  1969  1970  1971  1972  1973  1974  1975  1976  1977  1978  1979  1980  1981  1982  1983

 
 
 
 
 



 
 

 
 
 
30.10.1946
       Днепропетровск.
       Сижу и слушаю музыку. Песни Бланкера «В лесу прифронтовом», «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…». Теперь уже привык, втянулся в новую жизнь и, хотя еще все здесь ново, но уже совсем привычно, как до войны.
 
01.11.1946
       Днепропетровск.
       8 вечера. Только сейчас из института. Ночи здесь опасные – раздевают. Убийства с ограблением вошли в моду. Лишь только стемнеет – жизнь во многих районах города замирает. Улицы настороженны в ожидании кровопролития. Гадкие стали люди. Мама волнуется, бедненькая, переживает, чтоб не дай бог бы чего-нибудь со мной не произошло дорòгой.
       Учиться вдесятеро тяжелей, чем перед войной – память не та и способности.
 
09.11.1946
       Дорогие Надя и Вовочка!
       Спешу сообщить вам, что я уже приехал в Ессентуки. Последние дни в Дербенте повезло мне с погодой, дней пять подряд стояла погода и я за это время почти со всем разделался.
       Муки в Дербенте я тоже не мог найти. Попробую, может быть в Ессентуках найду муку. Надо, чтоб Вовочка взял справку, что он студент, и как студенту, говорят, разрешается посылать посылки. Тогда я понемногу посылками выслал бы: квасолю, горох, кукурузу и картошку. Здесь ведро картошки 50 рублей.
       Надя, ты мне как-то нетвёрдо ответила насчёт ножной машинки, нужна она тебе или нет? Тогда я её здесь продам, а если она тебе пригодится, так попытался б отсюда её отправить малой скоростью.
       Пишите, что у вас нового. Нашла уже Аня квартиру?
       Заканчиваю, ибо голова у меня после бессонной ночи, проведённой в вагоне (боялся заснуть) как после пьянки.
       Будьте здоровы. Целую. Привет родным. Натан.
       Прошу сейчас же отвечать.
 
21.11.1946
       Здравствуй дорогой Нуся!
       Что-то от тебя писем нет. Не случилось ли чего? Не заболел ли ты? Напиши немедленно, что с тобой, как ты себя чувствуешь? Лечишься и есть ли улучшения? Каковы вообще твои дела и скоро ли думаешь приехать домой.
       У нас всё благополучно. Мы здоровы. Вовочка усиленно занимается, не хочет быть хуже других, что и достигает. Я его не подгоняю, но всячески способствую и помогаю, то есть на все его желания, иду по мере возможности и сил навстречу. Мы с ним живём очень дружно. Было бы ещё лучше, если бы ты был и не было б наших квартирантов. Поскорее приезжай и общими силами их скорее выживем.
       Я работаю и устраиваю свои дела, а там видно будет.
       Вечер наступает рано, по утрам очень темно и страшно ходить к трамваю, чтобы попасть на работу. Материально тоже трудновато.
       Вот что я тебя попрошу: купи мне пожалуйста белый вязаный платок – можно небольшой, или вязанную красивую шапку, тоже по-возможности белую. Буду очень благодарна.
       Отвечай сейчас, а лучше приезжай сам.
       Будь здоров, целую. Надя.
       Сердечный поцелуй от Вовочки. Привет от всех родных.
 
22.11.1946
       Днепропетровск, институт.
       Сегодня получил студенческий билет - теперь я закабален институтом - все лучше, чем армией.
       В первом месяце получу стипендию, в числе немногих. Однако в дальнейшем на себя не надеюсь. Я не привык к упорному, усидчивому труду, в особенности, если это касается предметов мною нелюбимых и запущенных в изучении.
 
01.12.1946
       На лекции по русской литературе.
       Настроение крайне упадочное. Так тяжело бороться с мыслями навязчивыми и злыми о своей беспомощности и полном отставании. Я никогда не надеялся обнаружить в себе столько пороков, не ожидал, что так слаб в науках. Каково мне пережить едва натянутую тройку по языку и утвердившуюся противную четверку по литературе. Отстал я за годы разлуки с партой, отстал так непоправимо!.. Не говорю уже о других предметах, столько переживаний сопутствуют мне и гнетут на пути в институт.
       Занимаюсь напряженней, чем в молодости, с рвением и желанием все постичь. Но, увы, тщетны мои усилия, бесплодны и стоят мне здоровья.
       Дома мучение. Вечно скандалы, неприятности, и венец всему – полувыжившая, жадная старуха, которая в 78 лет не сдается, бодрится (даже красится и мажется) и точит всех, толкает упорно и властно к земле. Мама уже догнала ее по внешнему виду. Ужасно выглядит ее «накаренница» (непереводное образное еврейское выражение) тетя Аня - нервная, мелочная, скупая, невыносимая, когда ссорится.
       Другая мамина сестра тоже пострашнела - все бабкина работа. У нее, старухи, здоровый аппетит, который не щадит карманов ее детей, ненасытный – не даром ее называют в сердцах бездонной бочкой.
 
01.12.1946
       Здравствуй дорогая Надя!
       Прошу и тебя извинить за такое долгое молчание. Вообще-то говорят «Награда по-заслугам», но в данном случае я не потому нескоро ответил тебе в отместку за то, что ты на все мои письма ответила только одним письмом, а причины следующие: во-первых, после 7-8 ванн я себя почувствовал очень скверно: с сердцем и головой, и для меня не только процедуры стали невыносимы, но даже трудно было для меня три раза в день ходить в санаторий № 3 (где я питаюсь на время лечения).
       Уже несколько дней, как мне делается всё лучше и лучше. Во-вторых, я хотел чем поскорее отправить вам посылку и сообщить вам содержимое. В связи с лечением, пока ничего определённого и за посылку не могу написать. За это время раза два побежал на базар, но было уже поздновато, и я ничего не успел ещё купить, всё очень вздорожало и здесь.
       Насчёт платка, если мне удастся поехать в Кисловодск, я тебе и платок куплю, а шапочку я тебе здесь в Ессентуках куплю.
       В ответ на твоё письмо, Надя, скажу тебе, что ты большой «дипломат». Выходит, у тебя, как украинская пословица гласит: «Мою вину на тебе складу». А чем именно: тем, что ты пишешь, с первых строк же: что-то от меня писем нет. А сколько же ты мне за это время писем написала?.. Одно!
       Очень печально, что Анне до сих пор не удалось найти квартиру. Я очень задумываюсь над тем, что с моим приездом к вам, ещё большая скученность станет, а помочь Анне, чтоб она скорей нашла квартиру, так я не настолько энергичный.
       Очень рад за Вовочку, что при таких обстоятельствах он всё же продолжает успешно заниматься. Это сверх моих ожиданий. Также очень рад, что ты изменила свою прежнюю тактику – подгонять, на тактику только способствовать и содействовать (согласно твоим словам) его учёбе.
       Да, трудно тебе с этими трамваями. Можешь быть уверена: что в иное время я бы тебя сопровождал бы к трамваю. Насчёт трудностей материальных? Так несмотря на то, что перспективы у меня на зиму насчёт «патнусы» не радужные, но я вам помогу из наличных.
       Будь здорова. Поправляйся. Целую. До скорого свидания.
       Натан. Привет родным.
 
02.12.1946
       Родной папочка!
       Напрасно ты обижаешься на маму. Она много думает о тебе и ежедневно (когда был интервал в письмах) настаивала, чтобы я дал телеграмму. Я говорю совершенно искренне, не подумай, что я уговариваю тебя, что хочу ввести в заблуждение – кончилось время то! – «лёд тронулся» и подозрений между вами не должно оставаться. Мама написала тебе три письма за время твоего отъезда из Днепропетровска. Так что твои обиды основаны лишь на простых недоразумениях, связанных с техникой почтовых отправлений.
       Я сильно занят, грызу тяжеловесный камень, называемый наукой. Некогда, ну так, что и объяснить невозможно! Ни разу не был в кино. Плохо провожу выходные. Тётя Аня ещё не выбралась. В доме атмосфера тяжёлая. С учёбой осваиваюсь, привыкаю к ней, втягиваюсь в неё. За первый месяц получу стипендию. Вот о себе коротко.
       Теперь позволь узнать о тебе. Каковы результаты лечения? Есть ли польза? Когда приедешь? – мы ждём тебя к новому году. Получаешь ли ты письма от дяди Лёвы? Я ему так и не ответил до сих пор. Вообще, мало занимаюсь писаниной – время поглощено книгами – учебниками.
       Будь здоров! Крепко тебя, мой папочка, целую. Желаю счастья и бодрости. До скорой счастливой встречи!
       Вова.
       Сердечный привет от мамы и наилучшие от неё пожелания передаю. Мамины родные также тебя приветствуют.
 
03.12.1946
       Нечаянно услышал от одной студентки, с которой учился до войны в 10 школе и которую встретил в лагере для репатриантов в Германии, и теперь снова, что Тамара здесь, в городе, что она учится в мединституте на 3 курсе. То-то для меня событие!
       Я просил непременно узнать адрес и сообщить мне. Ведь так необходимо увидеть мою Тамару, девушку, чей образ не умер во мне до сих пор.
       Маме писал о ней из-за границы, просил осведомиться и сообщить подробно. Но был мрачен ее ответ: «Тамара уехала с немцами и до сих пор не возвратилась». Когда я вернулся в Днепропетровск больше о ней не спрашивал, не интересовался. Только изредка сердце ёкало: зачем так получилось конфузно?
       И вот теперь я хочу ее снова - прежнюю, голубоглазую, маленькую девочку Тамару, хочу ее взять и дышать ею, как свежим воздухом. А так, кто знает, сколько правды в людских кривотолках? Тамара должна быть прежней - чистой и непорочной!
 
05.12.1946
       Люди рассказывают, что в году прибавилось месяцев: голодень, пухонь, сухонь, смертень.
 
06.12.1946
       Носятся слухи о болезни Сталина - люди ищут себе отвлекающих разговоров и в своих догадках опускаются до абсурда. 
 
07.12.1946
       Выпустил стенгазету. Два дня мучался над ее оформлением. Получилось неплохо, но ничего отличительного от прочих, институтских. Толпы студентов, тем не менее, всегда пожирают ее глазами.  

08.12.1946
       Парторг заболел. Начальник поручил мне подписку на газеты. Сам я подписался на «Днепровскую правду». Всего на подписку отдал 6 газет. Из них три – своим преподавателям, остальные завучу, преподавателю истории Киселевой и матери девушки Нели, с которой учился в одном классе в 80 и 67 школах.
 
09.12.1946
       «Химичке» выписал «Зарю» вместо другой учительницы, которой к моменту подписки не было. Та сильно обижена, а бедная «химичка» мучается угрызением совести.
       Сегодня на лекции, когда отвечала Лиля Могильникова, та подсела ко мне и стала отсчитывать деньги. Было неудобно, и я предложил после лекции. Она смутилась и отошла со словами: «Ну ладно, позже». После лекции расплатилась. И так мне благодарна, что даже не спрашивала на уроке. Это меня смущает, даже жалко, что выписал ей газету.
 
10.12.1946
       Знаешь, что я тебе поведаю, мой дневник любезный? Затаи дыхание и слушай со вниманием. Сегодняшнее событие – одно из важнейших в жизни, кто знает, может и роковое?!
       В институт пошел рано – торопился на консультацию по математике. Дул сильный ветер – пообжигал мне щеки, искусал мне уши.
       Я шел, ничего не замечая, ни на что не обращая внимания. Точно в тумане представлялось мне окружающее: и люди, и дома, и все-все вокруг. Наконец, институт. Серое, холодное здание, с которым связаны мои последние (последующие) годы, мои мечты, мое, пожалуй, и будущее. Последние шаги на морозе и там, в институте - прощай ветер, праздные мысли… надо еще успеть приготовить уроки, которые не доделал дома… В последний раз, на сей раз повнимательней, поглядел вокруг, и обмер: мне навстречу шла девушка, так пронзительно похожая на мои надежды, чаяния, так долго и много лелеявшая  воображение мое, столько тепла и надежд подарившая мне в самые тяжелые годы на фронте – и бодрость духа, и твердость рассудка, и смелость, и гордость, и уверенность во всем лучшем… так неожиданно, и так счастливо похожая на Тамару.
–       Простите – осмелился я спросить…
       Но тут случилось необыкновенное: это была Тамара. Она не дала мне закончить свою мысль. Она сама узнала меня и обрадовалась искренне и счастливо.
       Мы разговорились. Расспрашивая, она пристально всматривалась в меня, не узнавая. Я чувствовал себя зачем-то так вольно с ней и не находил ничего необыкновенного в нашей встрече – все предопределила судьба, баловница лукавая и коварная.
       Взял за руку Тамару, идя с ней рядом, спокойно и плавно увязывая мысли в разговоре. Она поделилась со мной, что ей рассказывали обо мне, как о человеке с именем и славой: «Говорили, что ты печатаешь свои стихи и больше всех Галина Лаврентьева, моя тезка по фамилии».
       Я много интересовался Тамариной жизнью, учебой и местопребыванием в период оккупации города. Она рассказывала о Казани, об университете там и о годах эвакуации. О своем затем прибытии в Днепропетровск и жизни и учебе теперь. Она отличница, учится в госуниверситете на 3 курсе.
       Рассказывал ей о стихах, упомянул, кстати, и о последних, военных, посвященных ей. Случайный, неотрывный взгляд бросил на лицо ее. Глаза у нее карие, совсем не те, о которых я писал в стихах. Носик у нее маленький, нежненький, с серенькими крапинками, в которые легко проникает даже небольшой мороз, заставляя его казаться красным. Щечки белые – ни пятнышка – на морозе румяные – спелые яблочки, фигурка правильная, ровная, рост средний женский, ниже меня, как любая нормальная женщина.
       - Знаешь, только недавно мы разговаривали о тебе с Мосейко (она замужем сейчас, учится в мединституте), от нее впервые услышала о стихах и о твоем отношении ко мне накануне нашей встречи.
       Тамара тоже вглядывалась в меня, и так внимательно, хотя и быстро, что мне становилось неловко, но я не терпел замешательства в первый день встречи и был интересен своею твердостью и решительностью, столь необычной в характере моем. Тамара явно недоумевала. Ей странной казалась перемена во мне. Она искала и не находила во мне робкого застенчивого прежнего Вову – а я был не тот, войной и жизнью измененный. Так я проводил ее до Лагерного. Простился второпях - подходил 1-й номер, а ей нужно было ехать в город. Попросил на прощание адрес (Некрасова, 11). Обещал прийти.
       Встретили меня с ней студенты нашего подготовительного курса. Спрашивали, не сестра ли она мне - похожи…
       А сердце мое пело. Вот когда наступило раздолье ему – мускулу чувств земных. В институт я летел на крыльях, и терпкий ветер казался мне беспомощным шалуном, а белый кусающийся холод – задорным мальчишкой, лишенным зубов. Мир изменился вдруг, сделался таким симпатичным, как сама Тамара, таким красивым, как ее лицо, таким простым, как ее разговор и скромным, как ее глаза.
 
12.12.1946
       Не сон ли это был?
       Я вновь ее увидел
       Другую, сам другой
       Но только в прежнем виде,           
       Был образ дорогой
       Так много в ней простого
       Так много общих черт                                      
       С девчонками Ростова
       И многих прочих мест                                       
       Но есть в ней неземное:
       В ней необычен взгляд                                       
       И все в ней, все родное                                      
       И мило всё подряд                                              
       Я образ ее милый с собой носил                      
       В боях за Украину                                               
       И Белоруссию
       Встречал красавиц в Польше
       В Германии встречал
       Но не любил я больше ее
       Не замечал
       В них не могло быть ласки
       Что в ночь ровна как днем
       В них только плыли глазки        
       Алели губы-сказки
       Пустым огнем
       Они остры словами
       И холодны, как лед
       Они горды пред вами
       Но чем горды?
       Не сон ли это был?
       Я вновь утешил сердце
       Я вновь ее любил
       Ах, мне не верится
 
15.12.1946
       Тамара обидно разочаровала в себе. Позавчера не утерпел, заскочил перед занятиями к ней на квартиру, и мне там ответили, что она живет в другом месте, и выбралась уже очень давно. Какое коварство! За что? За добродушие мое, мою доверчивость? Нет, надо стать камнем после этого и ненавидеть других – ведь нет любви и правды – я только сейчас понял эту жестокую истину так глубоко и реально, как никогда прежде.
 
16.12.1946
       Нет, я ошибся и рад поплатиться за ошибку свою роковую. Тамара свет, Тамара ангел, она не могла обмануть. Как я мог думать о ней так дурно? Тамара учится, поздно приходит и не видится с хозяевами дома, так они решили, что она там не живет. Об этом я узнал от самой Тамары, встретив ее случайно в коридоре Транспортного института. Она очень извинялась и назначила мне на выходной, в 12 часов дня.
 
18.12.1946
       Дорогие Надя и Вовочка!
       Извините, дорогие, что вместо радостей доставил вам много волнений. Я хотел вместе с вами ещё много радостей испытывать.
       Настроение и аппетит у меня хорошие, только немного сердце ослабло (наверно от лечения), и шум, и звон в голове. От врача ничего толком не добьюсь – говорит одно: лежать, не делать резких движений и не думать ни о чём. Последние три дня я пробовал каждый день сходить с постели – пройдусь немного по комнате, и хужего ничего не чувствую – как будто одинаково, как и лежу.
       Уже дней 10, как от вас не имею никаких весточек, а очень хочется услышать от вас, родные, тёплые, ласковые, успокаивающие слова. Я прекрасно знаю, что у вас мало что утешительного есть. Время трудное. Питание у вас недостаточное, а я оказался совсем бессильным чем-либо помочь вам.
       Надя, если ты кофточку, которую я привёз – зелёную, не носишь, тогда придётся её [продать] и деньги употребить на еду. Я своим духом и крепкой силой воли думаю всё же как-нибудь одолеть и эту болезнь и как только начну ходить, первое, что я хочу сделать, хочу вам выслать посылку. Ежедневно очень много думаю над тем: как вам облегчить ваше существование. Как мне хотелось стать вам в подмогу! А судьба зло пошутила со мной и я даже не успел вам и одну, уже готовую посылку послать. Но ничего, я ещё поборюсь с этим «демоном» жизни, который всегда становится наперекор твоим добрым намерениям и хорошим планам. Ведь герой П. из книги «Как закалялась сталь» - когда уже был даже слепой, и то ещё черпал откуда-то творческой силы и энергии, и вместо того, чтоб быть бременем для родных, он ещё был полезен даже и обществу. Конечно, между мной и Павлушой маленькая разница – у меня нет поэтического вдохновения, но старания мои только к хорошему и силы воли у меня тоже немало.
       Только что посетил меня обходной врач (перебил всю философию мою) и сказал мне, что они посоветовались с главврачом (а я уже 2 раза обратился к главврачу с требованием создать мне человеческие условия в этом стационаре, или выпустить меня из этой тюрьмы на частную квартиру. Об этих ужасных условиях, в каких я жил здесь, когда-нибудь поговорим с вами) и они пришли к выводу, что на частной квартире я буду действительно иметь больше покоя и теплоты (здесь в палатах мы, больные, укрываемся двумя одеялами, своё пальто и больничное, и сверху ещё набрасываем матрац и не можем согреться, такой холод в стационаре). Так что через день-два я наверно перейду на частную квартиру – и дешевле обойдётся и уход будет лучший.
       Путёвка стоит 1200 рублей, а курсовка 750, ну квартира ещё обойдётся с услугами 1-150 рублей.
       Будьте здоровы. Целую. Натан.
       С 11/12 я вам уже пятое письмо пишу. Ожидаю с нетерпением ответ.
       Прошу сейчас ответ. Привет родным.
 
21.12.1946
       Дорогие Надя и Вовочка!
       Состояние моего здоровья улучшается. Кажется я вам писал уже? Что не успел я ещё закончить своё курсовое лечение, как пришлось совсем слечь в постель. Врачи убеждали меня сразу (после пролежания 3-х суток в поликлинике) взять путёвку в санаторий на месяц – в стационар. Но я взял путёвку только на 2 недели. 24/12 кончается срок и я решил 25 уйти на частную квартиру. Ради хлеба (600 гр.) и ради лечения ещё потребуется. Придётся ещё наверно купить курсовку, но не могу сам решить: на 2 недели или на месяц взять курсовку, так как не знаю когда я буду в состоянии выехать отсюда без риска, что в силу трудности переезда, как не получить катастрофический приступ. В общем время покажет.
       Теперь я  опять начинаю волноваться и сердиться за то, что я от вас не имею писем, но теперь уже не на тебя одну, Надя, а уже и на Вовочку. После второго письма твоего, Надя, где ты меня здорово выругала, я уже боюсь на тебя сердиться за несвоевременные письма. Я знаю, что я недели три тому назад вам писал: что билет у меня уже был заказан и в Ессентуки, больше писем не пишите, но я считаю, что я уже должен иметь ответ от вас на те письма, которые я вам послал из стационара. В общем, дал бы Бог нам поскорее только увидеться. Я уверен, что все эти обвинения сами собой отпадут и мы будем квиты.
       Очень уж хочется услышать: родное, тёплое слово, и вообще, чужой не может так посоветовать и помочь, как родной, а моё горе ещё увеличивает[ся] тем, что зима, переезд очень тяжёлый, и вас кого-нибудь к себе требовать тоже не смею по двум причинам. Тебе, Надя, я считаю, с твоим слабым здоровьем, считаю, почти что невозможным зимою так трудно так далеко ехать. А знаю, что ты мне много помогла б. Тебя, Вовочка, вызвать не хочу, чтоб ты терял занятия и отстал бы от учёбы, а учёба, это твоя будущность.
       Дорогу конечно можно было б оправдать. Взять сюда несколько пар белья. Пару старых, только крепких ботинок, пару новых, фуфайку одну новую, одну старую. Сатину десяток метров – можно даже обмотаться в нём дорогой, это для того, что в случае «придирок» в дороге, чтоб не быть виноватым и дорогу оправдать.
       Я здесь чувствую, что вы наверно смеётесь там надо мной, что человек лежит в постели и ещё думает сторицей об «аклымыкыл», да, дорогие, такова жизнь: что без денег никуда, а с деньгами… Я и это знал, дорогие, что «Соловья песнями не кормят» и что вам нужна помощь. Вам теперь несладко живётся. Обещаю: как только начну ногами «плентать», сразу вышлю вам посылку (она у меня уже готова лежит) а дальше? Дай бог немножечко только сил… и вместо обузой, я бы вам был бы помощью.
       Будьте здоровы. Целую. Привет родным. Натан.
 
23.12.1946
       Здравствуй дорогой Натан!
       Очень больно, что ты не дома, что я сама не могу облегчить твои боли. Ты забрался так далеко. Чтобы ехать к тебе, меня холода не страшат, а страшит то, что отпуск я уже использовала, за свой счёт отпуска не дадут, а рассчитываться в такое тяжёлое время страшно.
       Несмотря на тяжёлое передвижение на работу, всё же приходится терпеть, ибо другое что-нибудь хорошее меня не ждёт.
       Кажется у Вовочки скоро будут каникулы, возможно он за тобой поедет, если в этом будет нужда. Во всяком случае, родной, не пугайся и напрасно не нервничай. Даст бог, ты поправишься. Только ничего не жалей, питайся хорошо и ни о чём не думай. У каждого из нас после 40-летнего возраста возникает склероз сосудов и, конечно, если другая болезнь не возникает, склероз спокоен, но ты, конечно, за счёт лечения ноги, встревожил склероз. Не волнуйся, ты будешь здоров и мы ещё заживём счастливой жизнью.
       Я тебя очень прошу, напиши подробно, на каких условиях ты теперь в санатории, как ты питаешься и какое лечение принимал и принимаешь сейчас? Не перегружайся лишними думами.
       У нас всё по-старому. Ждали тебя к новому году. А может быть и приедешь?
       Вовочка занимается, успевает, к нему в институте очень хорошо относятся. Хороший сын, помогает мне по дому, чем может.
       Ну, будь здоров, поправляйся и не думай. Крепко тебя целую, твоя Надя.
       Сердечный привет от Вовочки. Он наверно тебе тоже напишет сегодня. Привет от родных. Аня и мама уже выбрались, и мы с Вовочкой вдвоём. Ане Госсовет дал комнату.
       Немедленно отвечай.
       А мы тебе уже написали письма в Дербент, как только ты написал, что заказал билет на 15/XII и выезжаешь в Дербент.
 
24.12.1946
       Посылаю доплатным, больше гарантии!
 
       г. Днепропетровск
       Миленький папочка!
       В последние дни получили от тебя много писем и все печальные. Мама особенно тревожится и не спит ночами – всё думает о тебе. Я даже хотел не показывать ей последнего и самого мрачного письма, но не в силах был этого сделать. Она собирается бросать работу, а я учёбу, если не дадут отпуска, и ехать к тебе. Как ты на это смотришь, родненький?
       Зря ты от нас уехал, с нами было бы хорошо! У нас жизнь наладилась, с нуждой пока не знаемся! Одна у нас забота и один печальный штрих в жизни – твоё здоровье. Ты, папонька, не должен думать о плохом, не должен волноваться, ведь сейчас оснований для этого меньше, чем когда бы то ни было. Вот скоро свидимся, тогда жизнь будет совсем легка и приятна, - не правда ли?
       Мы с мамой живём одни (тётя Аня уже выбралась вместе с бабушкой), не ссоримся, любим друг друга и вместе любим и целуем тебя. Смотри же, береги себя, помни, что о тебе думают неизмеримо близкие тебе жена и сын и хотят твоего счастья.
       Кстати, мы уже писали тебе в Дербент. О посылках не заботься. В каникулы обязательно к тебе приеду, но если нужна срочная поддержка – телеграфируй.
       Пока дойдёт это письмо, наступит новый год – письма не очень спешат. Поздравляю тебя, мой горячо любимый папочка. От всей души желаю тебе здоровья. Хочу утешить тебя, обласкать по-сыновьему.
       Привет от мамы, от тёти Ани и тёти Евы. Они очень интересуются.
       Целую тебя. Вова.
 
ХХ.12.1946
       Дорогая Нина!
       Только что вернулся с занятий, застал дома твоё письмо. И сразу отвечаю.
       Время у меня ограничено, дни перегружены, событий мало, так что писать не о чём. Одессу мечтаю посетить этим летом, не знаю, как сложатся обстоятельства. В городе не бываю, не интересно. И некогда. Кино-театры не посещаю. На танцы не хожу. Словом – сплошное отрицание, «не» - моя жизнь.
       На днях получил письмо от одного бойца из части, где я служил. Он пишет, что часть расформировали и вывели из Германии, аж в Куйбышев.
       А Павел, давно демобилизовали? Где он сейчас? Хорошая у него жена и жизнь?
       О себе ты ничего не пишешь, а ведь больше всего меня интересуешь ты.
       Спасибо за привет, за поздравление. Взаимный привет тебе и от моих родителей, и от меня твоим. Будь здорова, желаю тебе счастья и удачи во всём.
       [Вова]
   
   
 
 
 
 
 

01.12.1946  21.12.1946

патнусы (идиш) – заработок, доходы   аклымыкыл (идиш) – прибыль, доход, нажива

      

1946 1947 1948 1949 1950 1951 1952 1953 1954 1955 1956 1957 1958 1959 1960 1961 1962 1963 1964 1965 1966 1967 1968 1969 1970 1971 1972 1973 1974 1975 1976 1977 1978 1979 1980 1981 1982 1983