| Освободительная миссия Красной Армии и кривое зеркало вражеской пропаганды | ||
| 26.01.2017 |
||
 |
||
|
Берлин капитулировал
|
||
| На
Западе постоянно муссируется тезис о «бесчинствах» Красной
Армии на занятой ею территории Германии. Одним из самых
распространенных антироссийских мифов сегодня является тема массовых
изнасилований, якобы совершенных в 1945 году советскими
военнослужащими. Свое начало он берет еще с конца войны — из
геббельсовской пропаганды, а затем из публикаций бывших союзников по
антигитлеровской коалиции, вскоре превратившихся в противников СССР в
холодной войне. 2 марта 1945 г. в своем дневнике министр пропаганды Третьего рейха Й. Геббельс писал: «...фактически в лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками. Это подтверждают поступившие к нам из восточных областей сведения о зверствах. Они действительно вызывают ужас. Их невозможно даже воспроизвести в отдельности. Прежде всего следует упомянуть об ужасных документах, поступивших из Верхней Силезии. В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от десяти до 70 лет. Кажется, что это делается по приказу сверху, так как в поведении советской солдатни можно усмотреть явную систему. Против этого мы развернем теперь широкую кампанию внутри страны и за границей» . 13 марта появляется новая запись: «В войне на востоке будут теперь руководствоваться только одним чувством — чувством мести. Сейчас уже все соотечественники верят в то, что большевики совершают зверства. Нет больше человека, который игнорировал бы наши предостережения». 25 марта: «Опубликованные сообщения о советских зверствах повсеместно вызвали гнев и жажду мести» (110). Позднее помощник рейхскомиссара Геббельса доктор Вернер Науман признается: «Наша пропаганда относительно русских и того, что населению следует ожидать от них в Берлине, была так успешна, что мы довели берлинцев до состояния крайнего ужаса», но «перестарались — наша пропаганда рикошетом ударила по нам самим» (111). Немецкое население давно было психологически подготовлено к образу по-звериному жестокого «недочеловека» и готово было поверить в любые преступления Красной Армии (112). «В атмосфере ужаса, на грани паники, нагнетаемой рассказами беженцев, действительность искажалась, и слухи побеждали факты и здравый смысл. По городу ползли жуткие истории о кошмарнейших зверствах. Русских описывали узкоглазыми монголами, безжалостно и без раздумий убивающими женщин и детей. Говорили, что священников заживо сжигают огнеметами, монахинь насилуют, а потом голыми гоняют по улицам. Пугали, что женщин превращают в проституток, переезжающих вслед за воинскими частями, а мужчин отправляют на каторгу в Сибирь. Даже по радио как-то передали, что русские прибивали языки жертв к столам» (113). По свидетельству Осмара Уайта, «геббельсовская пропаганда <...> вбила в головы немцев параноидальный страх перед “ордами с Востока”. Когда Красная Армия подошла к окраинам Берлина, волна самоубийств захлестнула город. По некоторым подсчетам, в мае-июне 1945 года от 30 до 40 тысяч берлинцев добровольно ушли из жизни» (114). В своих дневниках он писал о том, что «в русофобии не было ничего нового. Войска сталкивались с этим всю дорогу от Рейна по мере того, как встречали тысячи бегущих на Запад и охваченных паникой людей. Русские идут! Как бы то ни было, но нужно бежать от них! Когда удавалось расспросить кого-либо из них, почти всегда оказывалось, что они ничего не знают о русских. Им так говорили. Они слышали это от друга, брата или родственника, который служил на Восточном фронте. Ну, конечно, Гитлер врал им! Его теории о высшей расе были абсурдом, заявления о том, что британцы — это декаденты и что евреи — недочеловеки, питающиеся разложившимися мозгами, — враньем. Но, говоря о большевиках, фюрер был прав!» (115). Тогда же инициативу в пропаганде антисоветских ужасов подхватили союзнические СМИ. Причем «антирусская истерия была настолько сильной, столько ходило вокруг историй о русских зверствах, что шеф англо-американского бюро по общественным связям (PR) нашел нужным собрать корреспондентов для того, чтобы дать «разъяснения»: «Запомните, — сказал он, — что среди немцев существует сильное и организованное движение, нацеленное на то, чтобы посеять семена недоверия между союзниками. Немцы убеждены, что им будет на пользу раскол между нами. Я хочу предупредить вас о том, чтобы вы не верили немецким историям о зверствах русских без тщательной проверки их достоверности» (116). Но назревала холодная война. И уже в 1946 г. в США выходит брошюра Остина Эппа «Изнасилование женщин завоеванной Европы». Что же было на самом деле в советской зоне оккупации? Как вся эта пропагандистская пена соотносится с реальностью, а также с тем, что происходило в западных зонах оккупации Германии? Говоря о масштабах изнасилований в зоне ответственности советских войск, следует привести отрывок из доклада военного прокурора 1-го Белорусского фронта о выполнении директивы Ставки ВГК № 11072 и Военного Со- вета 1-го Белорусского фронта № 00384 об изменении отношения к немецкому населению по состоянию на 5 мая 1945 г.: «Выполняя указания Военного Совета фронта, военная прокуратура фронта систематически следит за выполнением директив Ставки Верховного Главнокомандования и Военного Совета Фронта об изменении отношения к немецкому населению. Приходится констатировать, что факты грабежей, насилий и прочих незаконных действий со стороны наших военнослужащих в отношении местного немецкого населения не только не прекратились, но даже в период с 22 апреля по 5 мая продолжали иметь довольно широкое распространение. Я привожу цифры, характеризующие это положение по 7 армиям нашего фронта: общее количество бесчинств со стороны военнослужащих в отношении местного населения, зафиксированных по этим 7 армиям, 124, из них: изнасилований немецких женщин — 72, грабежей -38, убийств — 3, прочих незаконных действий — 11» (117). Подчеркнем, что это данные по 7 армиям фронта, штурмующего Берлин, в самый разгар городских боев, то есть 908,5 тыс. чел. личного состава на начало Берлинской операции, из числа которых 37,6 тыс. составили безвозвратные и 141,9 тыс. санитарные потери (118), — и лишь 72 случая изнасилований за две недели! Учитывая, что в дальнейшем число изнасилований и «прочих бесчинств», согласно материалам военной прокуратуры и трибуналов, пошло на снижение, цифра в 100 тыс. жительниц Берлина, якобы подвергшихся «надругательствам советских варваров», мягко говоря, не вырисовывается. Не говоря уже о двух миллионах. Еще одна тенденция отмечена в докладе военного прокурора 1-го Белорусского фронта от 2 мая 1945 г.: «Есть случаи, когда немцы занимаются провокацией, заявляя об изнасиловании, когда это не имело места. Я сам установил два таких случая. Не менее интересно то, что наши люди иной раз без проверки сообщают по инстанции об имевших место насилиях и убийствах, тогда как при проверке это оказывается вымыслом» (119). Напрасные оговоры тоже имели место. При этом по свидетельству Осмара Уайта, действия советской администрации по налаживанию жизни немецкого гражданского населения (сразу после завершения боев!) были куда эффективнее, чем у ее западных коллег. «В конце первого дня моего пребывания в Берлине, — записал он в своем дневнике, — я был уверен, что город мертв. Человеческие существа не могли жить в этой ужасающей груде мусора. К концу первой недели мои представления начали меняться. Общество стало оживать среди развалин. Берлинцы начали получать пищу и воду в количествах, достаточных для того, чтобы выжить. Все больше и больше людей были заняты на общественных работах, проводимых под руководством русских. Благодаря русским, имеющим большой опыт борьбы с подобными проблемами в своих собственных опустошенных городах, распространение эпидемий было поставлено под контроль. Я убежден в том, что Советы в те дни сделали больше для того, чтобы дать Берлину выжить, чем смогли бы сделать на их месте англо-американцы. Русские методы поддержания порядка и достижения результатов в самом существенном не имели такого сдерживающего фактора, как прекраснодушие. Они понимали психологию массы и знали, что чем быстрее берлинцы вдохновятся идеей помочь самим себе, тем лучше будет для всех. Через несколько дней после капитуляции они поддержали идею выпуска газет. Затем восстановили радиовещание, разрешили организацию развлекательных мероприятий и объявили, что утвердят создание профсоюзов и демократических политических партий...» (120). Далее он пишет, акцентируя внимание на реакции самих немцев: «Радио, газеты, политика, концерты... Русские мудро подпитывали возрождение в пустыне отчаяния. Они проявили великодушие к последователям чудовища, лежавшего в своей берлоге под горами щебня. Но берлинцы не смотрели на мир так, как этого хотелось бы русским. Везде был слышен шепот: “Слава Богу, что вы — британцы и американцы — пришли сюда. Русские — это животные, они … насилуют, воруют и расстреливают…”» (121). Но для самих немцев в советской зоне оккупации удивительны были отличия в поведении советских войск сравнительно с немецкими на советской территории. Так, некий доктор медицины Калистурх в разговоре со своими коллегами по вопросу отношения Красной Армии к немецкому населению заявил: «Нельзя скрывать, что я лично видел нехорошее отношение отдельных русских солдат к нашим женщинам, но я говорил, что в этом виновата война, а самое главное то, что наши солдаты, и особенно эсэсовцы вели себя по отношению к русским женщинам гораздо хуже» (122). В Германии советские солдаты встретили женщин врага, это были матери, жены, дочери, сестры тех, кто с 1941-го по 1944-й год глумился над гражданским населением на оккупированной территории СССР, а сами они в своих письмах просили мужей «прислать из России шубку и детские ботиночки». Какими же увидели их советские военнослужащие? Внешний вид немок, идущих в толпе беженцев, описан в дневнике Владимира Богомолова: «Женщины — старые и молодые — в шляпках, в платках тюрбаном и просто навесом, как у наших баб, в нарядных пальто с меховыми воротниками и в трепаной, непонятного покроя одежде. Многие женщины идут в темных очках, чтобы не щуриться от яркого майского солнца и тем предохранить лицо от морщин...» (123) Лев Копелев вспоминал о встрече в Алленштайне с эвакуированными берлинками: «На тротуаре две женщины. Замысловатые шляпки, у одной даже с вуалью. Добротные пальто, и сами гладкие, холеные» (124). И приводил солдатские комментарии в их адрес: «курицы», «индюшки», «вот бы такую гладкую…» Половые контакты воинов Красной Армии были официально запрещены, за изнасилование грозила суровая кара. Однако «интим» всё же имел место, причем чаще всего на добровольной основе (как правило, за продукты). Советских воинов удивляла покорность немецких женщин и даже желание угодить победителям, распущенность и продажность многих из них. В этой связи стоит привести рассказ одного ветерана, минометчика Н.А. Орлова, потрясенного поведением немцев (и немок) в 1945 г.: «Никто в минбате не убивал гражданских немцев. Наш особист был “германофил”. Если бы такое случилось, то реакция карательных органов на подобный эксцесс была бы быстрой. По поводу насилия над немецкими женщинами. Мне кажется, что некоторые, рассказывая о таком явлении, немного “сгущают краски”. У меня на памяти пример другого рода. Зашли в какой-то немецкий город, разместились в домах. Появляется фрау, лет 45-ти и спрашивает “герра коменданта”. Привели ее к Марченко. Она заявляет, что является ответственной по кварталу, и собрала 20 немецких женщин для сексуального (!!!) обслуживания русских солдат. Марченко немецкий язык понимал, а стоявшему рядом со мной замполиту Долгобородову я перевел смысл сказанного немкой. Реакция наших офицеров была гневной и матерной. Немку прогнали, вместе с ее готовым к обслуживанию “отрядом”… Еще раз говорю, я не помню, чтобы кто-то из моей роты изнасиловал немку. В минроте народу немного, такие бы “деяния” рано или поздно, стали бы известными для своих товарищей. Язык мой — враг мой, кто-нибудь из своих бы сболтнул чего, главное — чтобы не особисту...» (125). Аналогичный случай приводит в своих военных записках Давид Самойлов: «В Арендсфельде, где мы только что расположились, явилась небольшая толпа женщин с детьми. Ими предводительствовала огромная усатая немка лет пятидесяти — фрау Фридрих. Она заявила, что является представительницей мирного населения и просит зарегистрировать оставшихся жителей. Мы ответили, что это можно будет сделать, как только появится комендатура. — Это невозможно, — сказала фрау Фридрих. — Здесь женщины и дети. Их надо зарегистрировать. Мирное население воплем и слезами подтвердило ее слова. Не зная, как поступить, я предложил им занять подвал дома, где мы разместились. И они успокоенные спустились в подвал и стали там размещаться в ожидании властей. — Герр комиссар, — благодушно сказала мне фрау Фридрих (я носил кожаную куртку). — Мы понимаем, что у солдат есть маленькие потребности. Они готовы, — продолжала фрау Фридрих, — выделить им нескольких женщин помоложе для… Я не стал продолжать разговор с фрау Фридрих» (126). Даже в воспоминаниях диссидента Льва Копелева, с гневом описывающего факты насилия и мародерства советских военнослужащих в Восточной Пруссии, встречаются строки, отражающие другую сторону «отношений» с местным населением: «Рассказывали о покорности, раболепстве, заискивании немцев: вот, мол, они какие, за буханку хлеба и жен и дочерей продают» (127). Брезгливый тон, каким Копелев передает эти «рассказы», подразумевает их недостоверность. Однако они подтверждаются многими источниками. Так, например, Владимир Гельфанд описал в дневнике свои ухаживания за немецкой девушкой (запись сделана через полгода после окончания войны, 26 октября 1945 г., но всё равно весьма характерна): «Хотелось вдоволь насладиться ласками хорошенькой Маргот — одних поцелуев и объятий было недостаточно. Ожидал большего, но не смел требовать и настаивать. Мать девушки осталась довольна мною. Еще бы! На алтарь доверия и расположения со стороны родных мною были принесены конфеты и масло, колбаса, дорогие немецкие сигареты. Уже половины этих продуктов достаточно, чтобы иметь полнейшее основание и право что угодно творить с дочерью на глазах матери, и та ничего не скажет против. Ибо продукты питания сегодня дороже даже жизни, и даже такой юной и милой чувственницы, как нежная красавица Маргот» (128). После общения с жительницами Берлина 2 мая 1945 г. Владимир Богомолов записал в дневнике: «Входим в один из уцелевших домов. Все тихо, мертво. Стучим, просим открыть. Слышно, что в коридоре шепчутся, глухо и взволнованно переговариваются. Наконец дверь открывается. Сбившиеся в тесную группу женщины без возраста испуганно, низко и угодливо кланяются. Немецкие женщины нас боятся, им говорили, что советские солдаты, особенно азиаты, будут их насиловать и убивать... Страх и ненависть на их лицах. Но иногда кажется, что им нравится быть побежденными, — настолько предупредительно их поведение, так умильны их улыбки и сладки слова. В эти дни в ходу рассказы о том, как наш солдат зашел в немецкую квартиру, попросил напиться, а немка, едва его завидела, легла на диван и сняла трико» (129). «Все немки развратны. Они ничего не имеют против того, чтобы с ними спали» (130), — такое мнение бытовало в советских войсках и подкреплялось не только многими наглядными примерами, но и их неприятными последствиями, которые вскоре обнаружили военные медики. Директива Военного Совета 1-го Белорусского фронта № 00343/Ш от 15 апреля 1945 г. гласила: «За время пребывания войск на территории противника резко возросли случаи венерических заболеваний среди военнослужащих. Изучение причин такого положения показывает, что среди немцев широко распространены венерические заболевания. Немцы перед отступлением, а также сейчас, на занятой нами территории, стали на путь искусственного заражения сифилисом и триппером немецких женщин, с тем, чтобы создать крупные очаги для распространения венерических заболеваний среди военнослужащих Красной Армии» (131). Военный совет 47-й армии 26 апреля 1945 г. сообщал, что «...В марте месяце число венерических заболеваний среди военнослужащих возросло по сравнению с февралем с.г. в четыре раза. ... Женская часть населения Германии в обследованных районах поражена на 8—15%. Имеются случаи, когда противником специально оставляются больные венерическими болезнями женщины-немки для заражения военнослужащих» (132). Для реализации Постановления Военного Совета 1-го Белорусского фронта № 056 от 18 апреля 1945 г. «О мероприятиях по предупреждению распространения венерических заболеваний» (133) в войсках 33-й армии была выпущена листовка следующего содержания: «Товарищи военнослужащие! Вас соблазняют немки, мужья которых обошли все публичные дома Европы, заразились сами и заразили своих немок. Перед вами и те немки, которые специально оставлены врагами, чтобы распространять венерические болезни и этим выводить воинов Красной Армии из строя. Надо понять, что близка наша победа над врагом и что скоро вы будете иметь возможность вернуться к своим семьям. Какими же глазами будет смотреть в глаза близким тот, кто привезет заразную болезнь? Разве можем мы, воины героической Красной Армии, быть источником заразных болезней в нашей стране? НЕТ! Ибо моральный облик воина Красной Армии должен быть так же чист, как облик его Родины и семьи!» (134) В мае 1945 г., через несколько дней после окончания штурма Берлина австралийский военный корреспондент Осмар Уайт записал в дневнике свои впечатления об увиденном: «Я прошелся по ночным кабаре, начав с “Фемины” возле Потсдаммерплатц. Был теплый и влажный вечер. В воздухе стоял запах канализации и гниющих трупов. Фасад “Фемины” был покрыт футуристическими картинками обнаженной натуры и объявлениями на четырех языках. Танцевальный зал и ресторан были заполнены русскими, британскими и американскими офицерами, сопровождавшими женщин (или охотящимися за ними). Бутылка вина стоила 25 долларов, гамбургер из конины и картошки — 10 долларов, пачка американских сигарет — умопомрачительные 20 долларов. Щеки берлинских женщин были нарумянены, а губы накрашены так, что казалось, что это Гитлер выиграл войну. Многие женщины были в шелковых чулках. Дама-хозяйка вечера открыла концерт на немецком, русском, английском и французском языках. Это спровоцировало колкость со стороны капитана русской артиллерии, сидевшего рядом со мной. Он наклонился ко мне и сказал на приличном английском: “Такой быстрый переход от национального к интернациональному! Бомбы RAF — отличные профессора, не так ли?”» (135) Следует признать, что в большинстве европейских стран, через которые прошла армия победителей, женская часть населения не вызывала к себе особого уважения. «В Европе женщины сдались, изменили раньше всех… — писал Б.Слуцкий. — Меня всегда потрясала, сбивала с толку, дезориентировала легкость, позорная легкость любовных отношений. Порядочные женщины, безусловно, бескорыстные, походили на проституток — торопливой доступностью, стремлением избежать промежуточные этапы, неинтересом к мотивам, толкающим мужчину на сближение с ними. Подобно людям, из всего лексикона любовной лирики узнавшим три похабных слова, они сводили все дело к нескольким телодвижениям, вызывая обиду и презрение у самых желторотых из наших офицеров… Сдерживающими побуждениями служили совсем не этика, а боязнь заразиться, страх перед оглаской, перед беременностью» (136), — и добавлял, что в условиях завоевания «всеобщая развращенность покрыла и скрыла особенную женскую развращенность, сделала ее невидной и нестыдной» (137). Впрочем, среди мотивов, способствовавших распространению «международной любви», невзирая на все запреты и суровые приказы советского командования, было еще несколько: женское любопытство к «экзотическим» любовникам и невиданная щедрость русских к объекту своих симпатий, выгодно отличавшая их от прижимистых европейских мужчин. Младший лейтенант Даниил Златкин в самом конце войны оказался в Дании, на острове Борнгольм. В своем интервью он рассказывал, что интерес русских мужчин и европейских женщин друг к другу был обоюдный: «Мы не видели женщин, а надо было… А когда в Данию приехали, … это свободно, пожалуйста. Они хотели проверить, испытать, попробовать русского человека, что это такое, как это, и вроде получалось получше, чем у датчан. Почему? Мы были бескорыстны и добры… Я дарил коробку конфет в полстола, я дарил 100 роз незнакомой женщине … ко дню рождения…» (138) При этом мало кто помышлял о серьезных отношениях, о браке, ввиду того, что советское руководство четко обозначило свою позицию в этом вопросе. В Постановлении Военного совета 4-го Украинского фронта от 12 апреля 1945 г. говорилось: «1. Разъяснить всем офицерам и всему личному составу войск фронта, что брак с женщинами-иностранками является незаконным и категорически запрещается. 2. О всех случаях вступления военнослужащих в брак с иностранками, а равно о связях наших людей с враждебными элементами иностранных государств доносить немедленно по команде для привлечения виновных к ответственности за потерю бдительности и нарушение советских законов» (139). Директивное указание начальника Политуправления 1-го Белорусского фронта от 14 апреля 1945 г. гласило: «По сообщению начальника Главного управления кадров НКО, в адрес Центра продолжают поступать заявления от офицеров действующей армии с просьбой санкционировать браки с женщинами иностранных государств (польками, болгарками, чешками и др.). Подобные факты следует рассматривать как притупление бдительности и притупление патриотических чувств. Поэтому необходимо в политико-воспитательной работе обратить внимание на глубокое разъяснение недопустимости подобных актов со стороны офицеров Красной Армии. Разъяснить всему офицерскому составу, не понимающему бесперспективность таких браков, нецелесообразность женитьбы на иностранках, вплоть до прямого запрещения, и не допускать ни одного случая» (140). И женщины не тешили себя иллюзиями относительно намерений своих кавалеров. «В начале 1945 года даже самые глупые венгерские крестьяночки не верили нашим обещаниям. Европеянки уже были осведомлены о том, что нам запрещают жениться на иностранках, и подозревали, что имеется аналогичный приказ также и о совместном появлении в ресторане, кино и т.п. Это не мешало им любить наших ловеласов, но придавало этой любви сугубо “оуайдумный” [плотский] характер» (141), — писал Б.Слуцкий. Общее впечатление от европейских женщин, сложившееся у советских военнослужащих, — холеные и нарядные (в сравнении с измученными войной соотечественницами в полуголодном тылу, на освобожденных от оккупации землях, да и с одетыми в застиранные гимнастерки фронтовыми подругами), доступные, корыстные, распущенные либо трусливо покорные. Их образ, за редким исключением, оказался весьма далек от страдальческой фигуры с закованными в цепи руками, с надеждой взирающей с советского плаката «Европа будет свободной!». То, что испытали воины Красной Армии в 1944—1945 гг. при встрече с европейскими нравами, вполне определяется современным понятием «культурный шок». Сегодня на Западе тема массовых изнасилований, якобы совершенных Красной Армией в Германии и других странах на завершающем этапе войны, является едва ли не самым модным трендом (142). Неблагодарная старушка-Европа, никогда не страдавшая целомудрием (как физиологическим, так и политическим), замаранная массовым коллаборационизмом в годы нацистской оккупации, не может простить победившему фашизм русскому солдату именно то, на что сама неспособна, — великодушие и гуманизм, отличавшие советского воина-освободителя в далеком 1945-м году. И из кожи вон лезет, что- бы облить грязью тех, кто жертвовал собственной жизнью, спасая не только свой, но и чужие народы от уничтожения и порабощения. ________________________________________ 110. Геббельс Й. Дневники 1945 года. Последние записи / пер. с нем. Смоленск, 1998. // URL: h.tp://www.erHb.com/Иозеф_Геббельс/Дневн 111. Райан К. Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев / пер. с англ. М., 2003. С. 23, 24, 427. 112. Зульцман Р. Пропаганда как оружие в войне // Итоги Второй мировой войны. Выводы побежденных. СПб.; М., 1998. С. 536—537. 113. Райан К. Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев / пер. с англ. М., 2003. С. 23, 24, 427. 114. White O. Conquerors’ Road: An Eyewitness Account of Germany 1945. Cambridge University Press, 2003 [1996]. XVII. P. 221. Все цитаты приводятся по переводу, размещенному на сайте URL: h.tp://www.argo.net.au/andre/osmarwhite.h 115. Там же. 116. Там же. 117. ЦАМО РФ. Ф. 233. Оп. 2380. Д. 35. Л. 93—102. 118. Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М., 1993. С. 219. 119. ЦАМО РФ. Ф. 233. Оп. 2380. Д. 41. Л. 226—338. 120. White O. Conquerors’ Road: An Eyewitness Account of Germany 1945. 121. Там же. 122. ГАРФ. Ф. р-9401. Оп. 2. Д. 96. Л. 203, 21, 205. 123. Богомолов В.О. Германия, Берлин. Весна 1945-го // Богомолов В.О. Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. М.: Журнал «Наш современник», 2005. № 10—12; 2006. № 1. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 124. Копелев Л. Хранить вечно. В 2 кн. Кн.1: Ч. 1—4. М.: Терра, 2004. Гл. 11. h.tp://lib.rus.ec/b/137774/read#t15 125. Из интервью Орлова Наума Ароновича на сайте «Я помню» // URL: h.tp://www.iremember.ru/minometchiki/orl 126. Самойлов Д. Указ. соч. С. 88. 127. Копелев Л. Хранить вечно. В 2 кн. Кн.1: Части 1—4. М.: Терра, 2004. Гл. 12. h.tp://lib.rus. ec/b/137774/read#t15 128. Гельфанд В.Н. Дневники 1941—1946. h.tp://militera.lib.ru/db/gelfand_vn/05.h 129. Богомолов В.О. Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. // Наш современник. 2005. № 10—12; 2006. № 1. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 130. Из Политдонесения о доведении до личного состава директивы тов. Сталина № 11072 от 20.04.1945 г. в 185 стрелковой дивизии. 26 апреля 1945 г. Цит. по: Богомолов В.О. Указ. соч. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 131. Цит. по: Богомолов В.О. Указ. соч. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 132. Там же. 133. ЦАМО РФ. Ф. 233. Оп. 2380. Д. 31а. Л. 257—259. 134. Богомолов В.О. Указ. соч. 135. White Osmar. Conquerors’ Road: An Eyewitness Account of Germany 1945. 136. Там же. С. 177—178. 137. Там же. С. 180. 138. Из интервью с Д.Ф.Златкиным от 16 июня 1997 г. // Личный архив. 139. Цит. по: Богомолов В.О. Указ. соч. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 140. Там же. 141. Слуцкий Б. Указ. соч. С. 180—181. (Записки о войне. Стихотворения и баллады. СПб., 2000. С. 174.) 142. Сенявская Е.С. Красная Армия в Европе в 1945 г.: старые и новые стереотипы восприятия в России и на Западе // Обозреватель—Observer. Научно-аналитический журнал. 2012. № 2. С. 111—127; № 3. С. 85—101. |
||
| |
||
| Советские войска в Германии: психология и идеология победителей | ||
| Советский воин — освободитель Европы: психология и поведение на завершающем этапе войны |
| Die Befreiungsmission der Roten Armee und der verzerrende Spiegel der feindlichen Propaganda | ||
| 26.01.2017 |
||
|
||
|
Berlin kapitulierte
|
||
|
Die Befreiungsmission der Roten Armee
und der verzerrende Spiegel der feindlichen Propaganda Im Westen wird ständig die These von den "Gräueltaten" der Roten Armee auf dem von ihr besetzten deutschen Territorium diskutiert. Einer der heute am weitesten verbreiteten antirussischen Mythen ist das Thema der angeblich 1945 von sowjetischen Soldaten begangenen Massenvergewaltigungen. Sie stammt aus dem Ende des Krieges - aus der Propaganda von Goebbels und dann aus den Veröffentlichungen der ehemaligen Verbündeten der Anti-Hitler-Koalition, die im Kalten Krieg bald zu Gegnern der UdSSR wurden. Am 2. März 1945 schrieb der Propagandaminister des Dritten Reiches J. Goebbels in sein Tagebuch: „... in der Tat haben wir es in der Person sowjetischer Soldaten mit Steppenabschaum zu tun. Dies wird durch Informationen über die Gräueltaten bestätigt, die aus den östlichen Regionen zu uns kamen. Sie sind wirklich erschreckend. Sie können nicht einmal einzeln reproduziert werden. Zuallererst sind die schrecklichen Dokumente aus Oberschlesien zu erwähnen. In einigen Dörfern und Städten wurden alle Frauen im Alter von zehn bis 70 Jahren unzähligen Vergewaltigungen ausgesetzt. Es scheint, dass dies auf Befehl von oben geschieht, da im Verhalten der sowjetischen Soldaten ein explizites System zu erkennen ist. Dagegen werden wir nun eine breit angelegte Kampagne im In- und Ausland starten.“ Am 13. März erscheint ein neuer Eintrag: „Der Krieg im Osten wird jetzt nur noch von einem Gefühl geleitet – dem Gefühl der Rache.Jetzt glauben bereits alle Landsleute, dass die Bolschewiki Gräueltaten begehen. Es gibt keinen Menschen mehr, der unsere Warnungen ignorieren würde." 25. März: „Veröffentlichte Berichte über sowjetische Gräueltaten haben weit verbreitete Wut und Rachegelüste erzeugt“ (110). Später räumte der Assistent des Reichskommissars Goebbels, Dr. Werner Naumann, ein: "Unsere Propaganda über die Russen und was die Bevölkerung in Berlin von ihnen zu erwarten hat, war so erfolgreich, dass wir die Berliner in extremes Entsetzen getrieben haben", aber "übertrieben". - unsere Propaganda prallte von uns selbst ab “(111). Die deutsche Bevölkerung ist seit langem psychologisch auf das Bild eines tierisch grausamen "Untermenschen" vorbereitet und bereit, an jegliche Verbrechen der Roten Armee zu glauben (112). „In einer Atmosphäre des Grauens, am Rande der Panik, getrieben von den Geschichten von Flüchtlingen, wurde die Realität verzerrt, und Gerüchte siegten über Fakten und gesunden Menschenverstand. Gruselige Geschichten von schrecklichen Gräueltaten krochen durch die Stadt. Die Russen wurden als engäugige Mongolen beschrieben, die rücksichtslos und ohne zu zögern Frauen und Kinder töteten. Sie sagten, Priester seien mit Flammenwerfern lebendig verbrannt, Nonnen vergewaltigt und dann nackt durch die Straßen getrieben worden. Sie befürchteten, dass Frauen zu Prostituierten gemacht wurden, die den Militäreinheiten nachzogen und Männer in Sibirien zur Zwangsarbeit geschickt wurden. Im Radio wurde sogar berichtet, dass die Russen den Opfern die Zungen an die Tische genagelt haben“ (113). "Goebbels' Propaganda trieb <...> eine paranoide Angst vor "Horden aus dem Osten" in die Köpfe der Deutschen, so Osmar White. Als sich die Rote Armee dem Berliner Stadtrand näherte, überrollte eine Welle von Selbstmorden die Stadt. Nach einigen Schätzungen starben im Mai-Juni 1945 30 bis 40.000 Berliner freiwillig “(114). In seinen Tagebüchern schrieb er: „Es gab nichts Neues an der Russophobie. Die Truppen sahen sich damit vom Rhein her konfrontiert, als sie Tausende von Menschen trafen, die in Panik nach Westen flohen. Russen kommen! Wie dem auch sei, aber Sie müssen vor ihnen davonlaufen! Wenn es möglich war, einen von ihnen zu befragen, stellte sich fast immer heraus, dass sie nichts über die Russen wussten. Das wurde ihnen gesagt. Sie hörten dies von einem Freund, Bruder oder Verwandten, der an der Ostfront diente. Natürlich hat Hitler sie angelogen!Seine Theorien über eine überlegene Rasse waren absurd, seine Behauptungen, die Briten seien dekadent und Juden seien Untermenschen, die sich von verfallenen Gehirnen ernährten, waren Lügen. Aber wenn man von den Bolschewiki sprach, hatte der Führer Recht!“ (115). Gleichzeitig wurde die Initiative zur Propaganda antisowjetischer Schrecken von den alliierten Medien aufgegriffen. Darüber hinaus „war die antirussische Hysterie so stark, es gab so viele Geschichten über russische Gräueltaten, dass der Chef des Anglo-American Bureau of Public Relations (PR) es für notwendig hielt, Korrespondenten zu versammeln, um „Erklärungen“ zu geben:“ Denken Sie daran“, sagte er, dass es eine starke und organisierte Bewegung unter den Deutschen gibt, die darauf abzielt, Misstrauen unter den Alliierten zu säen. Die Deutschen sind überzeugt, dass sie von einer Spaltung zwischen uns profitieren werden. Ich möchte Sie warnen, den deutschen Geschichten über die Gräueltaten der Russen nicht zu glauben, ohne ihre Zuverlässigkeit gründlich zu überprüfen “(116). Aber es braut sich ein kalter Krieg zusammen. Und bereits 1946 erschien in den USA Austin Epps Broschüre "The Rape of the Women of Conquered Europe". Was geschah eigentlich in der sowjetischen Besatzungszone? Wie korreliert all dieser Propagandaschaum mit der Realität und mit dem, was in den westlichen Besatzungszonen geschah? In Bezug auf das Ausmaß der Vergewaltigungen im Zuständigkeitsbereich der sowjetischen Truppen sei ein Auszug aus dem Bericht des Militärstaatsanwalts der 1. Weißrussischen Front über die Umsetzung der Weisung des Oberkommandos Nr. 11072 und des Militärs zitiert Rat der 1. Weißrussischen Front Nr. 00384 zur Einstellungsänderung gegenüber der deutschen Bevölkerung ab 5. Mai 1945: „Die Militärfrontstaatsanwaltschaft überwacht nach Weisung des Frontmilitärrates systematisch die Umsetzung der Weisungen des Oberkommandostabs“ und der Frontmilitärrat zum Wandel der Einstellungen gegenüber der deutschen Bevölkerung. Wir müssen feststellen, dass die Tatsachen von Raubüberfällen, Gewalt und anderen illegalen Handlungen unserer Soldaten gegen die einheimische deutsche Bevölkerung nicht nur nicht aufgehört haben, sondern auch in der Zeit vom 22. April bis 5. Mai noch recht verbreitet waren. Ich gebe Zahlencharakterisieren diese Situation in 7 Armeen unserer Front: die Gesamtzahl der Gräueltaten von Militärangehörigen gegen die lokale Bevölkerung, die in diesen 7 Armeen aufgezeichnet wurden, 124, davon: Vergewaltigung deutscher Frauen - 72, Raubüberfälle - 38, Morde - 3, andere illegale Handlungen - 11 "(117). Lassen Sie uns betonen, dass dies Daten über 7 Armeen der Front sind, die Berlin inmitten von Stadtkämpfen stürmten, das heißt 908,5 Tausend Menschen. Personal zu Beginn des Berliner Einsatzes, davon 37,6 Tausend unwiederbringlich und 141,9 Tausend sanitäre Schäden (118) - und nur 72 Vergewaltigungsfälle in zwei Wochen! In Anbetracht der Tatsache, dass in Zukunft die Zahl der Vergewaltigungen und "anderer Gräueltaten" nach Angaben der Militärstaatsanwaltschaft und der Militärgerichte zurückgegangen ist, wird die Zahl der 100 Tausend Berliner, die angeblich "Vergewaltigungen durch sowjetische Barbaren" ausgesetzt sind, es wird gelinde gesagt nicht angezeigt. Von zwei Millionen ganz zu schweigen. Eine andere Tendenz wurde im Bericht des Militärstaatsanwalts der 1. Weißrussischen Front vom 2. Mai 1945 festgestellt: „Es gibt Fälle, in denen die Deutschen eine Provokation durchführen und Vergewaltigung behaupten, wenn dies nicht stattgefunden hat. Ich habe selbst zwei solcher Fälle festgestellt.Es ist nicht weniger interessant, dass unsere Leute manchmal ungeprüft der Instanz über die Gewalt und Morde berichten, die stattgefunden haben, während es sich bei der Überprüfung als Fiktion herausstellt “(119). Es gab auch vergebliche Ausrutscher. Gleichzeitig, so Osmar White, waren die Maßnahmen der sowjetischen Verwaltung zur Verbesserung des Lebens der deutschen Zivilbevölkerung (unmittelbar nach Ende der Kämpfe!) viel effektiver als die ihrer westlichen Kollegen. „Am Ende des ersten Tages meines Aufenthalts in Berlin“, schrieb er in sein Tagebuch, „war ich sicher, dass die Stadt tot ist. Menschen könnten in diesem schrecklichen Müllhaufen nicht leben. Am Ende der ersten Woche begannen sich meine Ansichten zu ändern. Zwischen den Ruinen begann sich die Gesellschaft wiederzubeleben. Die Berliner bekamen genug Nahrung und Wasser, um zu überleben. Immer mehr Menschen wurden in öffentlichen Arbeiten beschäftigt, die unter russischer Aufsicht ausgeführt wurden. Dank der Russen, die über umfangreiche Erfahrungen im Umgang mit ähnlichen Problemen in ihren eigenen verwüsteten Städten verfügen, konnte die Ausbreitung von Epidemien unter Kontrolle gebracht werden. Ich bin überzeugt, dass die Sowjets damals mehr getan haben, um Berlin am Leben zu erhalten, als die Anglo-Amerikaner an ihrer Stelle hätten tun können. Russische Methoden, die Ordnung aufrechtzuerhalten und im Wesentlichen Ergebnisse zu erzielen, waren nicht so abschreckend wie Gutherzigkeit. Sie verstanden die Psychologie der Massen und wussten, je eher Berliner sich für die Idee der Selbsthilfe begeistern, desto besser wird es für alle. Wenige Tage nach der Kapitulation unterstützten sie die Idee, Zeitungen herauszugeben. Dann stellten sie den Rundfunk wieder her, erlaubten die Organisation von Unterhaltungsveranstaltungen und kündigten an, die Gründung von Gewerkschaften und demokratischen politischen Parteien zu genehmigen ... “(120). Er schreibt weiter und konzentriert sich dabei auf die Reaktion der Deutschen selbst: „Radio, Zeitungen, Politik, Konzerte ... Die Russen haben die Erweckung in der Wüste der Verzweiflung weise angeheizt. Sie zeigten den Anhängern des Monsters, das in seiner Höhle unter den Trümmerbergen lag, Großzügigkeit. Aber die Berliner sahen die Welt nicht so, wie es die Russen gerne hätten. Überall war Flüstern zu hören: „Gott sei Dank, dass Sie – Briten und Amerikaner – hierher gekommen sind. Russen sind Tiere, sie ... vergewaltigen, stehlen und schießen ... “” (121). Aber für die Deutschen selbst in der sowjetischen Besatzungszone waren die Unterschiede im Verhalten der sowjetischen Truppen im Vergleich zu den Deutschen auf sowjetischem Territorium überraschend. So sagte ein gewisser Arzt Kalisturkh in einem Gespräch mit seinen Kollegen über die Haltung der Roten Armee gegenüber der deutschen Bevölkerung: Hauptsache, unsere Soldaten und insbesondere die SS haben sich gegenüber Russland viel schlechter verhalten Frauen “(122). In Deutschland trafen sowjetische Soldaten die Frauen des Feindes, sie waren Mütter, Ehefrauen, Töchter, Schwestern derer, die von 1941 bis 1944 die Zivilbevölkerung im besetzten Gebiet der UdSSR verspotteten, und sie selbst in ihren Briefen baten ihre Ehemänner, „aus Russland einen Pelzmantel und Kinderschuhe zu schicken“. Wie sahen sie die sowjetischen Soldaten? Das Auftreten deutscher Frauen, die in einer Flüchtlingsschar spazieren gehen, wird im Tagebuch von Vladimir Bogomolov beschrieben: „Frauen – alt und jung – mit Hüten, mit Kopftüchern mit Turban und nur einem Baldachin, wie unsere Frauen, in schicken Mänteln mit Pelzkragen und in zerlumpten Kleidern von unverständlichem Schnitt ... Viele Frauen tragen eine dunkle Brille, um nicht vor der grellen Maisonne die Augen zusammenzukneifen und damit ihre Gesichter vor Falten zu schützen ...“ (123) erinnerte sich Lev Kopelev an ein Treffen mit evakuierten Berlinern in Allenstein: „Auf dem Bürgersteig stehen zwei Frauen. Komplizierte Hüte,einer sogar mit Schleier. Hochwertige Mäntel, und sie selbst sind glatt, glatt “(124). Und er zitierte die an sie gerichteten Kommentare der Soldaten: "Hühner", "Truthahn", "das wäre so glatt ..." Sexuelle Kontakte mit Soldaten der Roten Armee wurden offiziell verboten, bei Vergewaltigung drohten schwere Strafen. "Intimität" fand jedoch immer noch statt, und zwar meistens auf freiwilliger Basis (normalerweise für Lebensmittel). Die sowjetischen Soldaten waren überrascht von der Unterwürfigkeit deutscher Frauen und sogar von dem Wunsch, den Siegern zu gefallen, der Zügellosigkeit und Käuflichkeit vieler von ihnen. In diesem Zusammenhang lohnt es sich, die Geschichte eines Veteranen, des Mörsermanns N.A. Orlov, schockiert über das Verhalten der Deutschen (und der deutschen Frauen) im Jahr 1945: „Niemand im Minbat tötete zivile Deutsche. Unser Sonderoffizier war ein „Germanophile“. Sollte dies geschehen, würden die Strafbehörden schnell auf einen solchen Exzess reagieren. Über Gewalt gegen deutsche Frauen. Es scheint mir, dass einige, die über ein solches Phänomen sprechen, ein wenig „übertreiben“. Ich erinnere mich an ein Beispiel anderer Art. Wir gingen in irgendeine deutsche Stadt, ließen uns in Häusern nieder. Frau, ungefähr 45, erscheint und fragt "Herr Kommandant". Sie brachten sie zu Marchenko. Sie behauptet, das Viertel zu leiten, und hat 20 deutsche Frauen versammelt, um russischen Soldaten sexuell (!!!) zu dienen. Marchenko verstand die deutsche Sprache, und ich übersetzte dem stellvertretenden Politoffizier Dolgoborodov, der neben mir stand, die Bedeutung der deutschen Frau. Die Reaktion unserer Offiziere war wütend und obszön. Die Deutsche wurde zusammen mit ihrer dienstfertigen „Abteilung“ vertrieben ... Ich sage noch einmal, ich kann mich nicht erinnern, dass jemand aus meiner Firma eine Deutsche vergewaltigt hat. Es gibt nicht viele Leute im Verteidigungsministerium, früher oder später würden solche "Taten" ihren Kameraden bekannt werden. Meine Zunge ist mein Feind, aus einer meiner eigenen wäre etwas herausgeplatzt, Hauptsache nicht besonders...“(125). Einen ähnlichen Fall zitiert David Samoilov in seinen Militärnotizen: „In Arendsfeld, wo wir uns gerade niedergelassen haben, tauchte eine kleine Schar Frauen mit Kindern auf. Sie wurden von einer etwa fünfzigjährigen Deutschen mit einem riesigen Schnurrbart angeführt - Frau Friedrich. Sie gab an, eine Vertreterin der Zivilbevölkerung zu sein und bat darum, die verbleibenden Einwohner zu registrieren. Wir antworteten, dass dies geschehen könne, sobald das Kommandanturbüro auftauchte. „Das ist unmöglich“, sagte Frau Friedrich. „Hier sind Frauen und Kinder. Sie müssen registriert werden. Die Zivilbevölkerung bestätigte mit Schreien und Tränen ihre Worte. Da ich nicht wusste, was ich tun sollte, schlug ich vor, dass sie den Keller des Hauses nehmen, in dem wir untergebracht waren. Und sie beruhigten sich, gingen in den Keller und begannen, dort auf die Behörden zu warten. „Herr Kommissar“, sagte Frau Friedrich selbstgefällig (ich trug eine Lederjacke). „Wir verstehen, dass Soldaten kleine Bedürfnisse haben. Sie sind bereit,“ fuhr Frau Friedrich fort, ihnen mehrere jüngere Frauen zur Verfügung zu stellen für … Ich habe das Gespräch mit Frau Friedrich nicht fortgesetzt “(126). Selbst in den Memoiren des Dissidenten Lev Kopelev, der wütend die Tatsachen der Gewalt und Plünderungen sowjetischer Soldaten in Ostpreußen schildert, gibt es Zeilen, die die andere Seite der „Beziehung“ mit der lokalen Bevölkerung widerspiegeln: Sie verkaufen Frauen und Töchter für einen Brotlaib von Brot “(127). Der zimperliche Ton, in dem Kopelev diese "Geschichten" vermittelt, deutet auf ihre Unzuverlässigkeit hin. Sie werden jedoch von vielen Quellen bestätigt. So beschrieb Vladimir Gelfand in seinem Tagebuch seine Werbung mit einem deutschen Mädchen (die Eintragung erfolgte sechs Monate nach Kriegsende, 26. Oktober 1945, aber immer noch sehr typisch): „Ich wollte die Liebkosungen der hübsche Margot an mein Herz - Küsse und Umarmungen waren nicht genug ... Ich hatte mehr erwartet, wagte aber nicht zu fordern und darauf zu bestehen. Die Mutter des Mädchens war mit mir zufrieden. Würde trotzdem! Auf den Altar des Vertrauens und der Zuneigung meiner Verwandten brachte ich Süßigkeiten und Butter, Wurst, teure deutsche Zigaretten. Bereits die Hälfte dieser Produkte reicht aus, um eine vollständige Grundlage und das Recht zu haben, mit der Tochter vor der Mutter alles zu tun, und sie wird nichts dagegen sagen. Denn Lebensmittel sind heute sogar teurer als das Leben, und selbst eine so junge und süße sinnliche Frau wie die sanfte Schönheit Margot“ (128). Nach einem Gespräch mit den Berlinern am 2. Mai 1945 schrieb Wladimir Bogomolow in sein Tagebuch: „Wir betreten eines der überlebenden Häuser. Alles ist still, tot. Wir klopfen, bitte öffnen. Auf dem Flur hört man sie flüstern, dumpf und aufgeregt reden. Endlich öffnet sich die Tür. Frauen ohne Alter, eng zusammengekauert, verneigen sich ängstlich, niedrig und unterwürfig. Deutsche Frauen haben Angst vor uns, ihnen wurde gesagt, dass sowjetische Soldaten, insbesondere Asiaten, sie vergewaltigen und töten würden ... Angst und Hass in ihren Gesichtern. Aber manchmal scheint es, als würden sie gerne besiegt werden - ihr Verhalten ist so hilfreich, ihr Lächeln ist so süß und ihre Worte sind süß. In diesen Tagen gibt es Geschichten darüber, wie unser Soldat eine deutsche Wohnung betrat, um einen Drink bat und die deutsche Frau, sobald sie ihn sah, sich auf das Sofa legte und ihre Strumpfhose auszog “(129). „Alle deutschen Frauen sind verdorben. Sie haben nichts dagegen, mit ihnen zu schlafen “(130) - diese Meinung war in den sowjetischen Truppen vorherrschend und wurde nicht nur durch viele anschauliche Beispiele, sondern auch durch ihre unangenehmen Folgen gestützt, die bald von Militärärzten entdeckt wurden. Die Weisung des Militärrats der 1. Weißrussischen Front Nr. 00343 / Ш vom 15. April 1945 lautete: „Während des Aufenthalts der Truppen auf feindlichem Territorium hat die Häufigkeit von Geschlechtskrankheiten bei Militärangehörigen stark zugenommen. Eine Untersuchung der Gründe für diese Situation zeigt, dass Geschlechtskrankheiten bei den Deutschen weit verbreitet sind. Vor dem Rückzug wie auch jetzt haben die Deutschen in dem von uns besetzten Gebiet den Weg der künstlichen Infektion deutscher Frauen mit Syphilis und Gonorrhoe eingeschlagen, um große Herde für die Ausbreitung von Geschlechtskrankheiten unter den Soldaten der Roten Armee zu schaffen. (131). Am 26. April 1945 berichtete der Militärrat der 47. Armee: „... Im März stieg die Zahl der Geschlechtskrankheiten beim Militärpersonal im Vergleich zum Februar dieses Jahres. vier Mal. ... Der weibliche Teil der deutschen Bevölkerung in den untersuchten Gebieten ist von 8-15% betroffen. Es gibt Fälle, in denen der Feind gezielt deutsche Frauen an Geschlechtskrankheiten erkranken lässt, um Militärpersonal zu infizieren “(132). Zur Umsetzung des Erlasses des Militärrats der 1. Weißrussischen Front Nr. 056 vom 18. April 1945 "Über Maßnahmen zur Verhinderung der Ausbreitung von Geschlechtskrankheiten" (133) gab die 33. Armee ein Flugblatt mit folgendem Inhalt heraus: "Genossen, Soldaten! Sie werden von deutschen Frauen verführt, deren Ehemänner durch alle Bordelle Europas gegangen sind, sich selbst angesteckt und ihre deutschen Frauen angesteckt haben. Vor Ihnen stehen jene deutschen Frauen, die von den Feinden absichtlich im Stich gelassen wurden, um Geschlechtskrankheiten zu verbreiten und damit die Soldaten der Roten Armee handlungsunfähig zu machen. Wir müssen verstehen, dass unser Sieg über den Feind nahe ist und dass Sie bald zu Ihren Familien zurückkehren können. Welche Art von Augen wird derjenige, der eine ansteckende Krankheit mitbringt, in die Augen seiner Lieben sehen? Können wir, Soldaten der heroischen Roten Armee, eine Quelle von Infektionskrankheiten in unserem Land sein? NEIN! Denn der moralische Charakter eines Rotarmisten muss so rein sein wie das Bild seines Vaterlandes und seiner Familie! (134) Im Mai 1945, wenige Tage nach dem Ende der Erstürmung Berlins, schrieb der australische Kriegsberichterstatter Osmar White seine Eindrücke von dem Gesehenen in sein Tagebuch: „Ich ging durch das Nachtkabarett, angefangen bei der Femina am Potsdammerplatz. Es war ein warmer und schwüler Abend. Die Luft roch nach Kanalisation und verwesenden Leichen. Feminas Fassade war mit futuristischen Aktbildern und Reklame in vier Sprachen bedeckt. Der Ballsaal und das Restaurant waren gefüllt mit russischen, britischen und amerikanischen Offizieren, die die Frauen eskortierten (oder jagten). Eine Flasche Wein kostet 25 Dollar, ein Hamburger mit Pferdefleisch und Kartoffel 10 Dollar, eine Packung amerikanische Zigaretten unglaubliche 20 Dollar. Die Wangen der Berlinerinnen waren geschminkt und ihre Lippen so geschminkt, als hätte Hitler den Krieg gewonnen. Viele Frauen trugen Seidenstrümpfe. Die Gastgeberin des Abends eröffnete das Konzert auf Deutsch, Russisch, Englisch und Französisch. Dies provozierte einen Spott des Kapitäns der russischen Artillerie, der neben mir saß. Er beugte sich zu mir und sagte in ordentlichem Englisch: „So ein schneller Übergang von national zu international! RAF-Bomben sind großartige Professoren, nicht wahr?““ (135) Es sollte zugegeben werden, dass in den meisten europäischen Ländern, die das Siegerheer durchquerte, der weibliche Teil der Bevölkerung nicht viel Respekt für sich erweckte. „In Europa gaben die Frauen auf, veränderten sich vor allen anderen ... - schrieb B. Slutsky. - Ich war immer schockiert, verwirrt, desorientiert von der Leichtigkeit, beschämenden Leichtigkeit von Liebesbeziehungen. Anständige Frauen, natürlich desinteressiert, waren wie Prostituierte - ihre hastige Verfügbarkeit, der Wunsch, Zwischenstufen zu vermeiden, kein Interesse an den Motiven, die den Mann dazu drängen, sich ihnen zu nähern. Wie Leute, die aus dem gesamten Wortschatz der Liebestexte drei obszöne Wörter lernten, reduzierten sie das Ganze auf wenige Körperbewegungen, was bei den gelbäugigsten unserer Offiziere Groll und Verachtung auslöste ... Die zurückhaltenden Motive waren überhaupt keine Ethik , sondern die Angst vor Ansteckung, Angst vor Publicity, vor Schwangerschaft.“ (136), – und hinzugefügt,dass unter den Bedingungen der Eroberung "die allgemeine Verderbtheit eine besondere weibliche Verderbtheit bedeckte und verbarg, sie unsichtbar und beschämend machte" (137). Zu den Motiven, die zur Verbreitung der "internationalen Liebe" beitrugen, gehörten jedoch trotz aller Verbote und harten Befehle des sowjetischen Kommandos noch einige mehr: weibliche Neugier auf "exotische" Liebhaber und die beispiellose Großzügigkeit der Russen gegenüber dem Objekt ihre Sympathie, die sie günstig von engstirnigen europäischen Männern unterschied. Unterleutnant Daniil Zlatkin landete ganz am Ende des Krieges in Dänemark auf der Insel Bornholm. In seinem Interview sagte er, das Interesse russischer Männer und europäischer Frauen aneinander sei gegenseitig: „Wir haben keine Frauen gesehen, aber wir mussten ... Und als wir in Dänemark ankamen ... ist es bitte kostenlos. Sie wollten eine russische Person überprüfen, testen, ausprobieren, was es ist, wie es ist, und es schien besser zu funktionieren als bei den Dänen. Wieso den? Wir waren desinteressiert und nett ... Ich gab einer Schachtel Pralinen einen halben Tisch,Ich habe einer unbekannten Frau 100 Rosen geschenkt ... zum Geburtstag ... "(138) Gleichzeitig dachten nur wenige an eine ernsthafte Beziehung, an eine Ehe, da die sowjetische Führung ihre Position in dieser Frage klar zum Ausdruck brachte. Im Dekret des Militärrats der 4. Ukrainischen Front vom 12. April 1945 hieß es: „1. Erklären Sie allen Offizieren und dem gesamten Personal der Fronttruppen, dass die Ehe mit ausländischen Frauen illegal und strengstens verboten ist. 2. Auf Befehl unverzüglich über alle Fälle zu berichten, in denen Militärangehörige mit ausländischen Frauen verheiratet sind, sowie über die Verbindungen unseres Volkes zu feindlichen Elementen ausländischer Staaten, um die Verantwortlichen für den Verlust der Wachsamkeit und die Verletzung der sowjetischen Vorschriften zur Rechenschaft zu ziehen Gesetze “(139). Die Weisung des Leiters der Politischen Direktion der 1. Weißrussischen Front vom 14. April 1945 lautete:Das Zentrum erhält weiterhin Anträge von Offizieren der aktiven Armee mit dem Antrag, Ehen mit Frauen aus dem Ausland (Polninnen, Bulgarinnen, Tschechinnen usw.) zu genehmigen. Solche Tatsachen sollten als abstumpfende Wachsamkeit und abstumpfende patriotische Gefühle angesehen werden. Daher ist es in der politischen und pädagogischen Arbeit notwendig, auf eine tiefe Aufklärung der Unzulässigkeit solcher Handlungen seitens der Offiziere der Roten Armee zu achten. Erklären Sie allen Beamten, die die Sinnlosigkeit solcher Ehen, die Unzweckmäßigkeit der Heirat ausländischer Frauen bis hin zu einem direkten Verbot nicht verstehen, und lassen Sie keinen einzigen Fall zu “(140).Solche Tatsachen sollten als abstumpfende Wachsamkeit und abstumpfende patriotische Gefühle angesehen werden. Daher ist es in der politischen und pädagogischen Arbeit notwendig, auf eine tiefe Aufklärung der Unzulässigkeit solcher Handlungen seitens der Offiziere der Roten Armee zu achten. Erklären Sie allen Beamten, die die Sinnlosigkeit solcher Ehen, die Unzweckmäßigkeit der Heirat ausländischer Frauen bis hin zu einem direkten Verbot nicht verstehen, und lassen Sie keinen einzigen Fall zu “(140).Solche Tatsachen sollten als abstumpfende Wachsamkeit und abstumpfende patriotische Gefühle angesehen werden. Daher ist es in der politischen und pädagogischen Arbeit notwendig, auf eine tiefe Aufklärung der Unzulässigkeit solcher Handlungen seitens der Offiziere der Roten Armee zu achten. Erklären Sie allen Beamten, die die Sinnlosigkeit solcher Ehen, die Unzweckmäßigkeit der Heirat ausländischer Frauen bis hin zu einem direkten Verbot nicht verstehen, und lassen Sie keinen einzigen Fall zu “(140).und keinen einzigen Fall zulassen “(140).und keinen einzigen Fall zulassen “(140). Und Frauen gaben sich keine Illusionen über die Absichten ihrer Herren hin. „Anfang 1945 haben selbst die dümmsten ungarischen Bäuerinnen unseren Versprechen nicht geglaubt. Die europäischen Frauen wussten bereits, dass es uns verboten war, ausländische Frauen zu heiraten, und sie vermuteten, dass es eine ähnliche Anordnung für einen gemeinsamen Auftritt in einem Restaurant, Kino usw. Dies hinderte sie nicht daran, die Männer unserer Damen zu lieben, aber es gab dieser Liebe einen rein "verschuldeten" [fleischlichen] Charakter "(141), schrieb B. Slutsky. Der allgemeine Eindruck europäischer Frauen, den sowjetische Soldaten haben, ist glatt und elegant (im Vergleich zu ihren vom Krieg getragenen Landsleuten im halbverhungerten Hinterland, in den von der Besatzung befreiten Ländern und mit Frontfreunden in gewaschenen Tuniken), verfügbar, egoistisch, locker oder feige unterwürfig. Ihr Bild entpuppte sich mit seltenen Ausnahmen als sehr weit entfernt von der leidenden Gestalt mit gefesselten Händen, die hoffnungsvoll vom sowjetischen Plakat "Europa wird frei sein!" Was die Soldaten der Roten Armee 1944-1945 erlebten. bei der Begegnung mit der europäischen Moral wird sie vollständig durch das moderne Konzept des "Kulturschocks" bestimmt. Heute ist im Westen das Thema der angeblichen Massenvergewaltigungen durch die Rote Armee in Deutschland und anderen Ländern in der Endphase des Krieges vielleicht der modischste Trend (142). Das undankbare alte Europa, das niemals an (physiologischer und politischer) Keuschheit litt, befleckt durch die Massenkollaboration in den Jahren der Nazi-Besatzung, kann der russischen Soldatin, die den Faschismus besiegt hat, nicht genau das vergeben, wozu sie selbst nicht fähig ist - Großzügigkeit und Humanismus, die auszeichnen der sowjetische Krieger, Befreier im Jahr 1945. Und er tut alles, um die Menschen, die ihr eigenes Leben geopfert haben, mit Schlamm zu bewerfen, um nicht nur ihre eigenen, sondern auch fremde Völker vor Zerstörung und Versklavung zu retten. _________________________ 110. Goebbels J. Tagebücher 1945. Letzte Einträge / pro. mit ihm. Smolensk, 1998. // URL: h.tp://www.erHb.com/Joseph_Gebbels/Daily_1945_Year_Last_records 111. Ryan K. Das letzte Gefecht. Sturm auf Berlin durch die Augen von Augenzeugen / Trans. aus dem Englischen M., 2003. S. 23, 24, 427. 112. Zulzman R. Propaganda als Kriegswaffe // Ergebnisse des Zweiten Weltkriegs. Schlussfolgerungen der Besiegten. SPb.; M., 1998. S. 536-537. 113. Ryan K. Das letzte Gefecht. Sturm auf Berlin durch die Augen von Augenzeugen / Trans. aus dem Englischen M., 2003.S. 23, 24, 427. 114. White O. Conquerors' Road: Ein Augenzeugenbericht über Deutschland 1945. Cambridge University Press, 2003 [1996]. XVII. S. 221. Alle Zitate werden gemäß der auf der Website-URL veröffentlichten Übersetzung 115. Ebenda. 116. Ebenda. 117. TsAMO RF. F. 233. Op. 2380. D. 35. L. 93-102. 118. Die Klassifizierung wurde entfernt. Verluste der Streitkräfte der UdSSR in Kriegen, Feindseligkeiten und militärischen Konflikten. M., 1993. S. 219.119. TsAMO RF. F. 233. Op. 2380. D. 41. L. 226-338. 120. White O. Conquerors' Road: Ein Augenzeugenbericht über Deutschland 1945. 121. Ebd. 122. GARF. F. S. 9401. Op.-Nr. 2. D. 96. L. 203, 21, 205. 123. Bogomolov V. O. Deutschland Berlin. Frühjahr 1945 // Bogomolov V.O. Mein Leben, oder habe ich von dir geträumt?.. M.: Die Zeitschrift "Unser Zeitgenosse", 2005. № 10-12; 2006. Nr. 1. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 124. Kopelev L. Für immer behalten. In 2 Büchern. Buch 1: Teil 1-4. M.: Terra, 2004. Kap. 11. h.tp://lib.rus.ec/b/137774/read # t15 125. Aus einem Interview mit Orlov Naum Aronovich auf der Website "Ich erinnere mich" // URL: h.tp://www.iremember .ru/minometchiki / orl 126. D. Samoilov, Dekret. op. S. 88. 127. Kopelev L. Für immer behalten. In 2 Büchern. Buch 1: Teile 1-4. M.: Terra, 2004. Kap. 12.h.tp://lib.rus. ec / b / 137774 / lesen # t15 128. Gelfand V. N. Tagebücher 1941-1946. h.tp://militera.lib.ru/db/gelfand_vn/05.h 129. Bogomolov V.O. Mein Leben, oder habe ich von dir geträumt? .. // Unser Zeitgenosse. 2005. Nr. 10-12; 2006. № 1. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 130. Aus dem Politischen Bericht über die Mitteilung an das Personal der Direktive des Genossen. Stalin Nr. 11072 vom 20.04.1945 in der Schützendivision 185. 26. April 1945 Zitiert. Zitat von: Bogomolov V.O. Dekret. op. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 131. Zitiert. Zitat von: Bogomolov V.O. Dekret. op. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 132. Ebenda. 133. TsAMO RF. F. 233. Op. 2380. D. 31a. L.257-259. 134. Bogomolov V. O. Dekret. op. 135. Weißer Osmar. Conquerors' Road: Ein Augenzeugenbericht über Deutschland 1945.136. Ebenda. S. 177-178. 137. Ebenda. S. 180. 138. Aus einem Interview mit DF Zlatkin vom 16. Juni 1997 // Persönliches Archiv. 139. Zitiert. Zitat von: Bogomolov V.O. Dekret. op. h.tp://militera.lib.ru/prose/russian/bog 140. Ebenda. 141. Slutsky B. Dekret. op. S. 180-181. (Notizen über den Krieg. Gedichte und Balladen. SPb., 2000. S. 174.) 142. Senyavskaya E.S. Die Rote Armee in Europa 1945: Alte und neue Wahrnehmungsklischees in Russland und im Westen // Beobachter — Beobachter. Wissenschaftliche und analytische Zeitschrift. 2012. Nr. 2. S. 111-127; Nr. 3. S. 85-101. |
||
| |
||
| Sowjetische Truppen in Deutschland: Psychologie und Ideologie der Sieger | ||
| Sowjetischer Krieger - der Befreier Europas: Psychologie und Verhalten in der Endphase des Krieges |
русский