Гельфанд Владимир. Дневник 1941-1946/RBB Kulturradio "Ein Rotarmist in Berlin", Ein Rotarmist in Berlin. Aus dem Tagebuch eines Besatzungssoldaten. Eine Sendung von Doris Netenjakob

RBB Kulturradio "Ein Rotarmist in Berlin"

KULTURTERMIN
Montag bis Sonntag,

Sendedatum: 19.04 bis 19.30 Uhr / 04. März 2006

Ein Rotarmist in Berlin

Aus dem Tagebuch eines Besatzungssoldaten
Eine Sendung von Doris Netenjakob

Spielt ein Lied.

Lied: Добрый вечер пане, дамы господа… (auf Russisch)

Moderator: 16. Februar 1945. Es heißt es gibt ein Frankfurt an der Oder und eins am Main. Und es gibt Läuse. Unglaublich wie viele es geworden sind seit ich in Deutschland bin. Weder in Polen, oder Bessarabien oder bei uns in Russland hatte ich so viele. Jetzt ist es dermaßen viele, dass sie mein Körper bevölkern, wie Ferkel ein deutscher Hof. Es gibt kleine und große, richtige Prachtexemplare. Einzeln und in Kolonnen. Die fressen mich noch auf. Es ist völlig unerträglich die auf dem Körper zu haben. Sie sind für mich eine härtere Probe, als die Kämpfe. ... божиий сын (spielt Musik auf Russisch)

Moderatorin: Tagebuchaufzeichnung von Vladimir Gelfand aus Dnepropetrowsk, 21 Jahre alt, Leutnant der roten Armee und angeheder Schriftsteller. In drei Monaten wird er in Berlin einmarschieren. Schon in der Schule interessierte sich Gelfand, der aus einer jüdischen Familie stammt, für Literatur, schrieb Gedichte, machte Wandzeitungen und veranstaltete Rezitationsabende. Er wollte später ein Mal Autor und Dichter werden. Während des Krieges und auch als Besatzungssoldat in Berlin von 1945 bis Herbst 46 schrieb er ständig Tagebuch. Nach Gelfands Tod erkannte sein Sohn, Vitaly Gelfand, heute 43 Jahre alt, den Wert der Aufzeichnungen des Vaters. Er erzählt:

Vitaly Gelfand: (Когда отец умер, у него осталось очень много бумаг, в том числе эти дневники. (auf Russisch) Als mein Vater gestorben war, hatte er ganz viele Aufzeichnungen hinterlassen, und darunter waren auch Tagebücher. Ich habe sie gelesen und habe gemerkt, dass das Material eine wichtige Bedeutung hat. Das war 1984. Ich habe mich damals entschlossen die Tagebücher zu veröffentlichen. Ich habe mir eine Schreibmaschine besorgt und habe angefangen die Aufzeichnungen abzuschreiben. Eine Seite pro Tage habe ich geschafft. Mit einem Finger. Dann bin ich nach Deutschland übergesiedelt, habe mir ein Computer gekauft und alles da reingeschrieben. Diese Arbeit in Deutschland hat ungefähr fünf Jahre gedauert. (Приблизительно лет пять я все переписывал в компьютер здесь в Германии (auf Russisch)

Moderatorin: Mit einer liebevollen Regelmäßigkeit schrieb der sensible Gelfand alles, was ihn interessierte, bewegte oder empörte in sein Tagebuch. Der 22.Jähriger sowjetischer Stabsoffizier und junger Schriftsteller wird nach dem Krieg in und um Berlin eingesetzt. Er ist enorm wissbegierig und lebenshungrig, und möchte Berlin und das Land, gegen das er mit Überzeugung und Empörung gekämpft hat, aus persönlicher Perspektive kennenlernen. Er entfernt sich unerlaubt von der Truppe, kümmert sich nicht darum, dass es verboten ist, mit den Deutschen Kontakt zu haben. Er lernt Fahrradfahren, das Fotografieren ist ihm wichtig und er lernt sogar die deutsche Sprache. Oft geht er stundenlang durch die Stadt und beobachtet neugierig und zugleich misstrauisch die Vorgänge in zerstörtem und hungerndem Berlin.

Moderator: Wedding. Fürchterliche Häuserskelette. Die Straßen sind noch nicht überall vom Schutt geräumt. Es ist denn überhaupt vorstellbar, dass sie so rasch geräumt werden? Die völlig zerstörten Häuser werden abgerissen und bis auf den Grund weggeräumt. Es gibt da noch hässligeres Bild: einzelne Häuser ragen in Mitten der Leere riesenhaft auf, wie ungebetene Gäste. Trostlos, aber verdient.

Ein Uhr nachts. Auf der Rückfahrt vom Berlin nach Velten fragt mich im Zug ein mir gegenübersitzender Deutscher ganz unvermittelt und ernsthaft: wird Deutschland wieder groß und stark werden? Schlussfolgerung spare ich mir, denn die Frage an sich so zynisch, dass eine Antwort oder ein Kommentar nichts bringt.

Moderatorin: Die mangelnde Einsicht der meisten Deutschen in das, was sie eingerichtet haben, erschüttert Wladimir Gelfand. Er meint, ihre Elend haben die sich selbst zu zuschreiben. Der junge genussfreudige Wladimir will nach den schrecklichen Kriegserfahrungen vor allem leben, leben so gut es nur geht. Und dazu findet er als privilegierter Besatzungsoffizier Mittel und Wege.

Moderator: Als ich an Alexanderplatz ankam, wurde bereits dunkel. Der schwarze Markt, wie Deutsche ihn nennen, hatte sich noch nicht gelichtet. Die Luft war erfüllt von den durchdringenden Pfiffen der deutschen Polizisten, den Rufen der herumrennenden Leute, dem drohenden englischen und amerikanischen Autos. Die Deutschen fanden jetzt kein Absatz für ihre Waren und verkauften billig. Ich blieb auf dem Platz, selbst wenn die U-Bahn nicht mehr fuhr und der dunkle Herbsthimmel schon voller Sterne stand. Ich kaufte für 250 Mark ein Elektrogerät zum Rasieren. Und da stand voll billig zwei Paar Damenschuhe für 100 und 200 Mark. Die werde ich Mama schicken. Noch ein Paar Kleider habe ich günstig mitgenommen.

Moderatorin: Als sowjetischer Offizier hat Wladimir Gelfand hinreichen Zugang zu Nahrungsmitteln, damals eine Kostbarkeit, gegen die sich alles eintauschen lässt oder für die man viel Geld bekommen kann. In seinem Tagebuch ist zu lesen, wie er mit größtem Vergnügen sich Hüte, Anzüge, einen Trenchcoat Handschuhe, eine Sonnenbrille, ein Fotoapparat und sogar ein Zylinder gekauft habe. Er versorgte auch seine Mutter, die ihn liebevoll „Wowa“ nennt, mit Post und Paketen. Sie lebte getrennt vom Vater im zerstörten Dnipropetrowsk in ärmlichen Verhältnissen. Die Sehnsucht des Söhnchens nach der Heimat mildert sie mit regelmäßigen Briefen, die allerdings nicht alle ankommen.

Musik

Mutter: „Mein lieber Wowotschka, gestern, als ich nach Hause kam, fand ich dein Foto und die zwei vergrößerten Bilder von mir vor. Vielen Dank dafür, mein Herz. Wie aufmerksam und fürsorglich von dir. Ich bin sehr stolz auf dich und stelle dich allen als Beispiel hin. In Allem spürt man wie du mir Freude bereiten willst und wie du dich um mich sorgst. Aber immer noch schreibst du über dich. Ich interessiere mich doch für dein ganzes Leben. Sage mir, mein Schatz, hast du wenigstens Aufsicht auf Urlaub? Zumindest für die Oktoberfeiertage? Du nimmst mir, hoffentlich, nicht übel, dass ich in den letzten Briefen bei dir verschiedene Bestellungen aufgegeben habe. Den Rundfunkempfänger, den Stromzähler, die Uhr und den Schirm. Und heute bitte ich dich um Gummiband, einmal für Stromfalter und noch schmaleres, für Gamaschenhosen. Ich umarme dich ganz fest und küsse dich, mein Liebling. Bleib gesund und stark. Deine Mama.“

Moderatorin: Ein großes Problem für den empfindlichen Wladimir Gelfand sind die ständigen Rohheiten in der Armee. Er war zwar freiwillig in den Großen Vaterländischen Krieg gezogen, um seinem überfallenen Vaterland zu helfen, aber er verabscheute Barbarei, sinnloses Töten und Vergewaltigung. Das oft brutale und bedrohliche Verhalten seiner militärischen Vorgesetzten und die für ihn kaum erträglichen Bosheiten in seiner Kompanie machten ihn zornig und traurig. Er fürchtet sie nicht nur, weil er weichherzig und harmoniebedürftig ist, sondern als individualistischer Einzelgänger und auch als Jude, hat er Grund genug sich nicht unnötig mit den andreren anzulegen.

Moderator: Der sinnlose Radau vom Hauptmann Schikin und insbesondere Karpenko gefällt mir nicht. Gestern, zum Beispiel, hat Rybkin eine Büste vom Schiller zerschlagen und hätte wohl Goethe vernichtet, wenn ich ihn diesen Narren aus den Händen gerissen, mit Lappen umwickelt und weggepackt hätte. Genies können nicht Barbaren gleichgesetzt werden. Und die Andenken zu zerstören ist von einem zivilisierten Menschen eine große Süde und eine Schande. Karpenko ist ein Idiot in wahrstem Sinne des Wortes. Er scheint sich wohl heute wie auch jeden Tag bis zu Besinnungslos zu besaufen und schießt, wenn er betrunken ist, mit jeder Waffe, die ihm gerade unter die Finger kommt. Er wirft uns mit allen, was er greifen kann. Ich bekomme dabei das Meiste ab. 8.22

Moderatorin: Wladimir Gelfand ist 22 Jahre alt und die Liebe und die Mädchen beschäftigen ihn sehr. Er ist noch unerfahren, und hat es deshalb nicht leicht im Umgang mit den Mädchen. Er war dazu erzogen die Frauen zu achten und Wladimir ist empfindsam. Nie ist er grob oder brutal. Allerdings zögerlich, wählerisch und skeptisch. Und er ist auf ständigen und vergeblichen Suche nach Liebe und Geborgenheit.

Moderator: Ein, in jeder Hinsicht passendes Mädchen, habe ich bislang nicht gefunden. Die Mädchen hier sind entweder zart oder kühl, oder leidenschaftlich aber launisch. Andere wiederrum sind hässlich, weil sie keine Figur haben. Die russischen Mädchen aber sind stolz und in allen Feinheiten eines Gesprächs sehr feinfühlig.

Lied: Kalinka, kalinka, kalinka moja.

23. November 1945. Ich kam zurück. Sie lag in derselben Haltung, in der ich sie verlassen hatte. Flüsternd und voll Angst, dass jemandem stören konnte, aßen wir ein wenig. Ich zog mich beim Licht meiner Taschenlampe aus. Sie hatte gebeten das Licht nicht anzumachen. Sie sprach mit abschaffendem Juden, erklärte mir die Rassentheorie, quasselte von weißem, rotem und blauem Blut. Das ärgerte mich. Alles in mir rebelliert und empörte sich gegen die Ignoranz dieses und anderen deutschen jungen Mädchen. Ich zögerte nicht ihr das auch zu sagen. Ich versuchte sogar sie davon zu überzeugen, dass das Blut bei allen Menschen, ganz egal wo sie sich befinden, gleichermaßen rot und warm sei. Und dass die Märchen von angeblich edlem arischem Blut nichts als ein Hirngespinst und purer Obskurantismus stümperhafter faschistischer Theoretiker vom Schlage Rosenberg sei. Aber sie konnte das nicht verstehen. Ich beschloss ihr das Gegenteil zu beweisen. Nach dem, was meiner Vorstellung nach unbedingt passieren musste. Ich zog mich bis auf die Unterwäsche aus und legte mich hin. Sie legte sich daneben. Angezogen und mit Schuhen. Und war doch nichts in der Welt sie dazu zu bringen meinem Beispiel zu folgen.

Sei gegrüßt, mein lieber Papa, dein lang erwarteter Brief mit Fotos ist angekommen, ich danke dir sehr. Ich komme gerade vom Zug, von einer Dienstreise. Ich bin oft weg, so dass ich die Briefe nicht immer gleich lesen und erst recht nicht beantworten kann. Die von dir berührte Frage ist grausam wegen der Ungerechtigkeit der damit zusammenhängenden Erscheinungen. Du sprichst von Beleidigungen und Streitereien, von den Kränkungen und Leiden, die wir unverschuldet ertragen müssen. Da wir nun mal Juden sind. Und darin stimme ich mich mit dir überein. Wie viel Strapazen ich während dem Krieg überdulden müsse, wie viel Hohen und Spott, wie viel Grobheiten allein deshalb, weil mein Name Gelfand ist, weil ich in einer jüdischen Familie geboren wurde, und da ich selbst Jude bin. Das tat weh. Der Krieg war dadurch zehnfach schwerer, das Leben beschwerlicher.

Moderatorin: Wladimir Gelfand leidet in der Armee nicht nur unter dem Antisemitismus. Auch als Schriftsteller muss er Demütigungen hinnehmen. Selbst der ungewöhnlichen Auszeichnung mit 19 Jahren das Kriegstagebuch schreiben zu dürfen hilft ihm nicht darüber hinweg, dass er von seinen groben Kameraden oft verhöhnt wird. Als er ein Gedicht über das Kriegsende geschrieben hat, schnappt es sich ein Leutnant und liest es laut vor, kritisiert und verlacht es. Er rät Gelfand das Schreiben aufzugeben.

Moderator: ich begann an mich zu zweifeln und war in sehr bedruckter Stimmung, um so mehr er das vor Publikum sagte. In den Fenstern waren einigen Offizieren zu sehen, die lachten begeistert. Einige würgten vor Vergnügen und stimmten dem Sprecher zu. Zusätzlich begann er Grimassen zu schneiden, Witze über schlechte Dichter zu erzählen.

Moderatorin: ein Gedicht, das erst 17 Jähriger Wladimir „Der Nagel“ schrieb, zeigt eine Empfindlichkeit gegen Gewalt. Er kann den kleinen schönen Nagel nicht in die Wand schlagen, weil er fürchtet ihn zu verletzen. Auch ein Nagel hat eine Seele.

Vitaly Gelfand liest das Gedicht seines Vaters:

Гвоздь я в руку беру неспеша
Шляпка больно его хороша
Его нужно мне в доску вогнать
Но как трудно мне руку поднять.
Ведь он маленький, стройный такой
Как ударишь- согнется дугой
Не могу же я бить малыша
У гвоздя ведь есть тоже душа.

Mutter: Sei gegrüßt mein Lieber, meine Freude. Vor 4 Tagen habe ich dein Feiertagsgeschenk erhalten und das Foto von dir. Ich kann ja nicht sagen, wie sehr ich ja darüber gefreut habe. Wie gut du aussiehst, wie interessant und hübsch. Deine Schönheit kommt nicht durch dein Äußeres, sondern auch durch deine Seele zum Ausdruck, mein lieber Sohn.

Moderatorin: Wladimir Gelfand, auf einem Foto etwas ins Profil gedreht, schaut er direkt in die Kamera. Mit Trenchcoat, dunklem Anzug, Schlipps und Hut mit aufgeschlagener Krempel ist er höchstelegant. Er hat große, dunkle, etwas melancholische Augen, eine schmale Nase und ein wohlgeformten Mund. Ein gutaussehender junger Mann sieht den Betrachter an, der empfindlich und weich zu sein scheint, aber auch zugleich männlich, selbstbewusst.

Mutter: Und, Wowotschka, falls du kommst, bringst du noch ein Paar Tischdecken und irgendwas Süßes mit, ja? Ich umarme dich und küsse dich in mich. Deine Mama.

Moderator: Draußen ist es trübe und nass. Es regnet. Und auch meine Stimmung ist gedrückt. Die Perspektivlosigkeit. Unheilvoll türmt sich ihre Gestalt vor mir auf. Ich habe schon seit 4-5 Tage ständig leichte Kopfschmerzen. Woher kommen sie bloß?
2. Juli 1946. Doktor Solomonik aus dem Krankenhaus versuchte mich aufzumuntern: „Was lässt du solch eine Trübsal? Wer keinen Tripper hatte, ist kein richtiger Mann. Ist doch alles halb so schlimm! Du bist ganz eingeknickt, lässt dich hängen, rasierst dich nicht mehr- wie ein alter Knacker. Der Tripper ist die Krankheit des Soldaten. Und du bist ein Mann und Offizier!“

Moderatorin: Wladimir Gelfand arbeitet inzwischen in der Transportabteilung der Armee. Er stellt Waren und Materiallieferungen an die Einheiten zusammen und organisiert auch den Transport von Gütern, die in der sowjetischen Zone Deutschlands demontiert und in die UDSSR geschafft werden. Ständig hofft er nach Hause fahren zu können, reicht Urlaub ein, aber vergebens. Tapfer erträgt er in der Fremde Heimweh und Krankheiten. Von wirklichen Freunden sind es in seinen Tagebücher nicht die Rede. Er ist wohl zu sehr Außenseiter. Ihm bleiben nur die flüchtigen Frauenbekanntschaften und der Briefwechsel mit seinen Eltern.

Moderator: So, meine liebe Mamotschka, die heutige Nacht möchte ich dir widmen. Es ist schon nach Mitternacht. Alles schläft, nur ein Paar unruhige Mäuse schaben zackhaft über den Boden. Sie warten, bis ich einschlafe und dann haben sie freie Bahn. Ich habe nur Angst, sie könnten alle meine Papiere verderben, die über den Boden und Stühle verteilt sind. Die deutschen Ortschaften sind langweilig anzuschauen. Sie gleichen sich alle wie ein alldem anderem. Von außen sind die Häuser hässlich und finster, aber innen sind die Wohnungen sind komfortabel ausgestattet. Wenn auch vom Aufbau her identisch. Die Dörfer sind aus Stein, es gibt viele Kirchen, doch geistlichen habe ich selten gesehen. Die Straßen und Wege sind gepflastert, überall gibt es Strom, Eisenbahn und Bahnhöfe. In Berlin habe ich Sehenswürdigkeiten aus alten Zeiten besichtigt: Denkmäler, Gebäude und Museen. Während der Kämpfe hatte ich auf vielen von ihnen mit Kreide Aufschriften hinterlassen. Alle, oder zumindest die meisten, sind vom Regen und der Zeit fortgespült worden, nur meine Innenschrift auf der Siegessäule war erhalten, die ich mit dem Messer in den Granit geritzt hatte. Für den Sieg war errichtet die Säule. Hier stehe ich nun mit meinem Sieg und schaue und spucke auf Deutschland, auf Berlin, das besiegte, spucke ich. Ich mache jetzt Schluss und schmiege mich ganz zärtlich an deine Brust. Es ist Zeit zum Schlafen. Wowa.

Musik.

Heute ist frei. Ich sterbe vor Langeweile. Jeder hat noch ein Mal eine Flasche bekommen. Lange habe ich nicht trinken wollen, aber dann hielt ich es nicht mehr aus vor Schwermut, Einsamkeit und Untätigkeit. Wir haben Gitarre gespielt, doch das hat die Schwermut aus dem Herzen vertreiben können. Es dämmert schon. Der Tage zu neige und nichts Neues. Nichts Gutes.

Musik.

Moderatorin: Wladimir Gelfand leidet immer häufiger unter Kopfschmerzen. Er weiß noch nicht, dass sie von einer Kontusion, einer Quetschung im Gehirn, herrühren. Die Druckwelle einer Bombe hatte sie verursacht. Bei den Kämpfen war sie dicht neben ihn eingeschlagen.

Moderator: Es begann nach dem ich eine Zigarette geraucht hatte, als hätte ich tausend Steine im Kopf und die Gedanken sind alle raus. Ich bin nicht betrunken. Ich fühle mich so dumpf und elend, wie es auch vom Wodka nicht kommen kann. Wann wird nur die Heilung geben. Was ist das für eine geheimnisvolle unerklärliche Krankheit, die mich auf das Niveau eines durchschnittlichsten und mittelmäßigsten aller Menschen zwingt? Ich muss Schwäche und Verzweiflung überwinden und mit dir, mein Tagebuch, mitteilen.

Moderatorin: Im September 1946 wird die Rote Armee demobilisiert und in den Friedenszustand überführt. Wladimir Gelfand ist entlassen und darf endlich nach Hause fahren. Er ist glücklich und lebt noch ein Mal aus dem Vollen. Für rund tausend Mark hat er Lebensmittel und Wodka eingekauft und feiert mit seinen Kameraden.

Musik.

Moderator: Ich habe noch ein Paar magere Groschen. Eine Schreibmaschine habe ich besorgt, eine ganz elegante. Mama wird sich freuen und ihr wird sie nützlich sein. Ich kann dann meine Sachen darauf tippen. Ich habe jetzt 7 Koffer, der 8. ist ganz klein, sowie 2 Mäntel, ein Fahrrad und einen Radioempfänger.

Moderator: Wladimir Gelfand kehrte nach Dnepropetrowsk zurück und wurde Lehrer. Bei seiner Bewerbung bekam er wieder Antisemitismus zu spüren. Er musste sich mit einer bescheidenen Stelle in einer Berufsschule begnügen. Wladimir Gelfand schrieb neben seinen Nebenberuf unentwegt Artikel, Romane, Gedichte. Die politischen Verhältnisse unter Stalin und seinen Nachfolger ließen eine freie schriftstellerische Entfaltung nicht zu. Sein Traum einen großen Schriftsteller zu werden realisierte sich nicht.

Vitaly Gelfand (redet auf Russisch): да, тогда в то время, при Сталине, при Хрущеве... Er hat versucht währen der Stalin-, Chruschtschow- und Breschnew- Ära seine Bücher zu veröffentlichen, aber sie wurden nicht publiziert. Und die Texte aus seinen Tagebüchern, die er den Zeitungen und Zeitschriften gegeben hatte, enthüllten Fakten, die regelrecht zensiert wurden. Die Presse hat die Aufzeichnungen, die Gelfand abgegeben hat, nicht akzeptiert. Sie haben die Ereignisse gefälscht, gekürzt und Teile einfach ausgeschnitten. Und auch heute ist die Politik unter Putin so. ich habe in Verlagen nachgefragt, das, was in den Tagebüchern steht- werden sie nicht veröffentlichen.

Musik.

Moderatorin: Wladimir Gelfand starb an den Spätfolgen seiner Kriegsverletzung, denn die starke Prellungen seinen Kopf nach der Bombenexplosion zerstörte langsam sein Gehirn. Eine Herzschwäche kam dazu. Er starb in 1983 mit 60 Jahren.

Musik.

Zeit: 25` 00"

© Rundfunk Berlin-Brandenburg

немецкий

Красноармеец в Берлине

19.04 - 19.30, 04 марта 2006

Из дневника солдата-победителя
Репортаж Дорис Нетенякоб

Песня: Добрый вечер пане, дамы господа...

Модератор: **16 февраля 1945 года.**

*На Одере есть Франкфурт, а на Майне – другой. И есть вши. Невероятно, сколько их стало с тех пор, как я нахожусь в Германии. Ни в Польше, ни в Бессарабии, ни даже в России у меня их не было так много. Теперь их так много, что они заселяют мое тело, как поросята на немецкой ферме. Есть маленькие и большие – действительно красивые экземпляры. Индивидуально и группами. Они все еще едят меня. Это совершенно невыносимо. Они сложнее для меня, чем бои…*

За этой почти гротескной записью скрывается суровая реальность фронтовых условий. Вшивость – проклятие любого солдата, особенно в зимних походах и в переполненных бараках. Ирония, с которой Гельфанд описывает свою ситуацию, лишь подчеркивает безысходность положения.

Пока идут ожесточенные сражения, на передовой кипит война, а Красная армия пробивается к Берлину, личная битва красноармейца иногда сводится к борьбе с насекомыми, невозможности нормально выспаться, грязи, холоду и постоянному физическому дискомфорту. Эти бытовые детали делают дневник таким честным и живым. Это не пропагандистские сводки, а реальные ощущения человека, который смотрит на войну не только как на историческое событие, но и как на личное испытание.

Модератор: Дневник Владимира Гельфанда, уроженца Днепропетровска, 21-летнего лейтенанта Красной армии и писателя. Через три месяца он войдет в Берлин. Еще в школьные годы Гельфанд, происходивший из еврейской семьи, проявлял интерес к литературе: писал стихи, выпускал настенные газеты, организовывал литературные вечера. Впоследствии он мечтал стать писателем и поэтом.

Во время войны, а также в качестве оккупационного офицера в Берлине с 1945 года до осени 1946-го, он продолжал вести дневник. После смерти Гельфанда его сын, Виталий Гельфанд, которому сегодня 43 года, осознал историческую и личную ценность записей отца. Он говорит:

Виталий Гельфанд: После смерти моего отца он оставил много записей, включая дневники, и я их прочитал. Это был 1984 год. Я решил опубликовать дневники, я взял пишущую машинку и начал переписывать записи, по одной странице в день, одним пальцем, затем я переехал в Германию, купил компьютер и все написал. Эта работа в Германии заняла около пяти лет. (На немецком языке)

Модератор: С постоянной преданностью Гельфанд записывал в своем дневнике все, что его интересовало, волновало или возмущало. 22-летний советский штабной офицер и начинающий писатель после войны оказывается в Берлине и его окрестностях. Чрезвычайно любознательный и жаждущий жизни, он стремится познакомиться с городом и страной, против которой сражался с убежденностью и яростью.

Он регулярно покидает свою воинскую часть без разрешения, не считаясь с запретом на контакты с немцами. Осваивает езду на велосипеде, увлекается фотографией, изучает немецкий язык. Часами бродит по улицам разрушенного и голодного Берлина, наблюдая за происходящим с одновременно живым любопытством и настороженной подозрительностью.

Модератор: Свадьба. Грозный дом скелетов. Дороги еще не очищены от мусора повсюду. Возможно ли даже, что они будут выселены так быстро? Полностью разрушенные дома сносятся и откладываются на дно. Есть даже более уродливая картина: отдельные дома возвышаются посреди гигантской пустоты, словно незваные гости. Пустынный, но заслуженный.

Однажды ночью. На обратном пути из Берлина в Вельтен немец, сидящий напротив меня, довольно резко и серьезно спросил меня в поезде: станет ли Германия снова большой и сильной? Я воздержусь от заключения, потому что сам вопрос настолько циничен, что ответ или комментарий ничего не дают.

Модератор:Владимира Гельфанда потрясает недостаток осознания немцами последствий их собственных действий. Он отмечает, что их страдания – это результат их же выбора. Однако сам молодой, жаждущий удовольствий лейтенант после ужаса пережитой войны стремится прежде всего просто жить – и как можно лучше. Как привилегированный офицер, он находит способы обеспечить себе комфорт, используя доступные возможности и ресурсы.

Модератор: Когда я прибыл на Александерплац, уже стемнело. Черный рынок, как называют его немцы, все еще был в разгаре. Воздух был наполнен пронзительными свистками немецких полицейских, криками бегущих людей, шумом проезжающих английских и американских автомобилей. Немцы отчаянно пытались продать свои товары, но покупателей было мало, и цены падали.

Я задержался на площади даже после того, как метро перестало ходить, а осеннее небо затянулось звездами. Купил электрический прибор для бритья за 250 марок. Две пары женской обуви продавались по бросовой цене – одну я взял за 100 марок, другую за 200. Их отправлю маме. Также удалось дешево приобрести еще один комплект одежды.

Модератор: Как советский офицер, Владимир Гельфанд имел достаточный доступ к продовольствию, а также к ценным трофеям, которые можно было обменять на что угодно или продать за хорошие деньги. Его дневник подробно рассказывает, как он приобрел свои шляпы, костюмы, плащ, солнцезащитные очки, фотоаппарат и даже цилиндр.

Он также заботился о своей матери, которая нежно называла его *«Вова»*. Она жила в разрушенном Днепропетровске, в тяжелых условиях, отдельно от его отца. Гельфанд отправлял ей посылки с необходимыми вещами и деньгами, стремясь хоть немного облегчить ее жизнь. Тоска по дому была сильной, и он пытался смягчить ее частыми письмами, но, к сожалению, не все доходили до адресата.

Музыка

Мама: «Дорогой Вовочка, вчера, когда я пришла домой, я получила твою фотографию и две мои увеличенные фотографии. Спасибо тебе за это, мое сердце. Как внимателен и заботлив ты о нас. Я очень горжусь тобой и поддерживаю тебя в качестве примера. В общем, вы чувствуете, что хотите доставить мне удовольствие и то, как вы заботитесь обо мне. Но ты все еще пишешь о себе. Я интересуюсь всей твоей жизнью. Скажи мне, дорогая, ты хотя бы наблюдаешь за праздниками? Хотя бы на октябрьские праздники? Надеюсь, неплохо, что вы в последних письмах разместили с вами разные заказы. Радиоприемник, счетчик электроэнергии, часы и экран. И сегодня я прошу вас за резинку, однажды для Stromfalter и даже уже, для брюк Leggings. Я крепко обнимаю тебя и целую, моя дорогая. Оставайтесь здоровыми и сильными. Твоя мама."

Модератор: Основной проблемой для чувствительного Владимира Гельфанда остаются постоянные проявления грубости и насилия в армии. Хотя он добровольно вступил в ряды Красной армии в годы Великой Отечественной войны, искренне желая защитить свою родину, он испытывает отвращение к жестокости, бессмысленным убийствам и насилию. Его особенно угнетает жестокое и угрожающее поведение некоторых командиров, а также атмосфера злобности и интриг, царящая среди сослуживцев.

Гельфанд часто чувствует себя одиноким и уязвимым. Он не просто человек с мягким сердцем, стремящийся к гармонии, но и индивидуалист, чуждый грубому военному быту. Как еврей, он сталкивается с дополнительными причинами держаться на расстоянии, чтобы избежать лишних конфликтов. Армейская среда подавляет его, порой вызывая гнев, но чаще — тоску и разочарование.

Модератор: Мне невыносим бессмысленный шум и суматоха, которые устраивает капитан Щипкин, а особенно — Карпенко. Вчера, например, Рыбкин разбил бюст Шиллера и наверняка уничтожил бы Гете, если бы я не вырвал его у него из рук, не завернул в лохмотья и не спрятал. Гениев нельзя ставить в один ряд с варварами. Разрушать памятные вещи цивилизованного человека — это великий стыд и позор.

Карпенко — идиот в самом прямом смысле этого слова. Кажется, он, как и каждый день, напился до бессознательного состояния и стреляет, когда пьян, из любого оружия, которое только попадает ему в руки. Он швыряет в нас всем, чем может, а мне снова достается больше всех. 8,22

Модератор: Владимиру Гельфанду 22 года, и любовь и девушки очень важны для него. Он все еще неопытен, и поэтому ему нелегко с девушками. Он был воспитан, чтобы уважать женщин, и Владимир чувствителен. Он никогда не бывает грубым или жестоким. Однако нерешительный, придирчивый и скептический. И он находится в постоянном и тщетном поиске любви и безопасности.

Модератор: я не нашел подходящей девушки во всех отношениях. Девушки здесь либо нежные, либо классные, либо страстные, но капризные. Другие безобразны, потому что у них нет фигуры. Но русские девушки горды и очень чувствительны во всех тонкостях разговора.

Песня: калинка, калинка, калинка моя.

23 ноября 1945 года. Я вернулся. Она была в том же положении, в котором я ее оставил. Шепча и испугавшись, что кто-то может помешать нам, мы немного поели. Я разделся при свете моего фонарика. Она просила не включать свет. Она поговорила о истреблении евреев, объяснила мне теорию расы, гремела белая, красная и голубая кровь. Это раздражало меня. Все во мне восстало и восстало против невежества этой и других немецких девушек. Я не стеснялся сказать ей это. Я даже пытался убедить ее, что кровь одинаково красная и теплая у всех людей, независимо от того, где они находятся. И что сказки о якобы благородной арийской крови - не что иное, как плод воображения и чистого мракобесия неуклюжих фашистских теоретиков Розенберга. Но она не могла этого понять. Я решил доказать обратное. После того, что я думал, должно было случиться. Я разделся до нижнего белья и лег.Она легла рядом со мной. Одетой и с обувью. И в мире не было ничего, что могло бы заставить ее последовать моему примеру.

Приветствую, мой дорогой папа, пришло твое долгожданное письмо с фотографиями, большое спасибо. Я только что пришел домой с поезда, из командировки. Я часто ухожу, поэтому не всегда читаю письма сразу и уж точно не могу на них ответить. Вопрос, который вы затронули, является жестоким из-за несправедливости связанных явлений. Вы говорите об оскорблениях и ссорах, об оскорблениях и страданиях, которые мы должны терпеть не по своей вине. Потому что мы евреи. И в этом я с тобой согласен. Сколько трудностей я должен вынести во время войны, насколько высоко и насмешливо, сколько хамства, только потому, что меня зовут Гельфанд, потому что я родился в еврейской семье, и так как я сам еврей. Это больно. Таким образом, война была в десять раз тяжелее, жизнь труднее.

Модератор: Владимир Гельфанд страдает не только от антисемитизма в армии, но и от унижений, связанных с его литературными амбициями. Даже та редкая честь, что в 19 лет ему позволено вести военный дневник, не спасает его от насмешек со стороны грубых товарищей.

Когда он пишет стихотворение о конце войны, лейтенант без разрешения хватает его рукопись, громко читает вслух, язвительно критикует и смеется. Весь этот спектакль проходит на глазах у других солдат. В конце концов, офицер пренебрежительно советует Гельфанду бросить писательство и заняться чем-то более полезным.

Модератор: Я начал сомневаться в себе и был в очень печатном настроении, тем более он говорил это перед аудиторией. В окнах было несколько офицеров, которые с энтузиазмом смеялись. Некоторые задохнулись от удовольствия и согласились с докладчиком. Кроме того, он начал делать лица, рассказывать анекдоты про плохих поэтов.

Модератор: стихотворение, которое написал только 17-летний Владимир "Der Nagel", показывает чувствительность к насилию. Он не может ударить маленький красивый гвоздь в стену, потому что он боится причинить ему боль. Даже у гвоздя есть душа.

Виталий Гельфанд читает стихотворение своего отца:

Гвоздь я в руку беру неспеша
Шляпка больно его хороша
Его нужно мне в доску вогнать
Но мне трудно руку поднять.
Ведь он маленький, стройный такой
Как ударишь- согнется дугой
Не могу же я бить малыша
У гвоздя ведь есть тоже душа.

Мать: Приветствую тебя, мой дорогой, моя радость. 4 дня назад я получила твой праздничный подарок и фото с тобой. Я не могу сказать, как я была счастлива об этом. Как хорошо ты выглядишь, как интересно и красиво. Твоя красота выражается не в твоей внешности, а в твоей душе, мой дорогой сын.

Модератор: Владимир Гельфанд, снятый в профиль на фото, смотрит прямо в камеру. С тренчем, темным костюмом, трусиками и шляпкой с открытой карточкой он наиболее красноречив. У него большие, темные, немного грустные глаза, узкий нос и хорошо сформированный рот. Красивый зритель смотрит на зрителя, который кажется чувствительным и мягким, но также и мужчиной, уверенным в себе.

Мама: И, Вовочка, если ты придешь, привезешь еще скатерти и что-нибудь сладкое, верно? Я обнимаю тебя и целую. Твоя мама.

Модератор: Снаружи пасмурно и сыро. Идет дождь. У меня плохое настроение, ощущение безысходности. Эта мрачная фигура неопределенного будущего нависает надо мной. Уже четыре или пять дней меня мучает легкая головная боль. Откуда она взялась?

2 июля 1946 года. Доктор Соломоник из больницы попытался подбодрить меня: *«Что ты так переживаешь из-за этого несчастья? У кого не было гонореи, тот не настоящий мужчина. Да это вовсе не так страшно! Посмотри на себя: ты весь сник, ходишь угрюмый, даже перестал бриться – выглядишь, как старый пьяница. Гонорея – это болезнь солдата. А ты ведь мужчина и офицер!»*

Модератор: Владимир Гельфанд сейчас служит в транспортном отделе армии. Он занимается организацией поставок товаров и материалов для подразделений, а также контролирует вывоз демонтированного оборудования из советской зоны Германии в СССР. Он надеется получить отпуск и вернуться домой, но его ожидания оказываются напрасными.

Тоску по дому и болезни он переносит стойко, хотя одиночество за границей давит на него все сильнее. В его дневниках почти нет упоминаний о настоящих друзьях – он, вероятно, слишком отличается от окружающих, слишком посторонний. Единственная связь с миром – мимолетные знакомства с женщинами и редкие письма родителям.

Модератор: Итак, моя дорогая мамочка, этот вечер я хочу посвятить вам. Уже полночь. Все спит, лишь пара беспокойных мышей скребется по полу. Они ждут, когда я усну, чтобы обрести свободу действий. Я только боюсь, что они могут испортить все мои бумаги, разбросанные по полу и стульям.

На немецкие деревни скучно смотреть — все они похожи друг на друга. Снаружи дома безобразны и темны, но внутри обставлены удобной мебелью, хотя и почти одинаковы по конструкции. Деревни каменные, много церквей, но я редко видел там священников. Дороги вымощены, везде электричество, железные дороги, вокзалы.

В Берлине я посетил старинные достопримечательности: памятники, здания, музеи. Во время боев я оставил мелом надписи на многих из них. Время и дождь уже смыли почти все, но моя надпись на Колонне Победы осталась — я вырезал ее ножом в граните.

*В честь победы воздвигнуто здание. Я с друзьями-бойцами стою, Я смотрю и плюю на Германию, на Берлин, побежденный, плюю.*

Теперь пора прощаться. Я нежно цепляюсь за твою руку. Время спать. Твой Вова.

Музыка.

Сегодня бесплатно. Я умираю от скуки. Каждый получил еще одну бутылку один раз. Я не хотел пить в течение долгого времени, но тогда я не мог больше терпеть меланхолию, одиночество и бездействие. Мы играли на гитаре, но это изгнало тоску из сердца. Темнеет. Дни слишком утомительны и ничего нового. Ничего хорошего.

Музыка.

Модератор: Владимир Гельфанд все больше страдает от головных болей. Он еще не знает, что они происходят от контузии, ушиба мозга. Взрыв бомбы вызвал это. В бою она была рядом с ним.

Модератор: Это началось после того, как я выкурил сигарету, как будто у меня в голове была тысяча камней, и мысли ушли. Я не пьян. Я чувствую себя таким же скучным и несчастным, как водка, не могу. Когда дадут только лекарство. Что это за таинственная необъяснимая болезнь, которая выводит меня на уровень самого среднего и посредственного из всех людей? Я должен преодолеть слабость и отчаяние и общаться с тобой, мой дневник.

Модератор: В сентябре 1946 года из Красной армии демобилизован и приведен к миру Владимир Гельфанд. он уволен и, наконец, ему разрешено ехать домой. Он счастлив и живет еще раз. Он купил продукты и водку примерно на тысячу марок и празднует со своими товарищами.

Музыка.

Модератор: У меня все еще есть несколько тощих монет. У меня есть пишущая машинка, очень элегантная. Мама будет счастлива, и она будет ей полезна. Затем я могу печатать свои вещи на ней. У меня сейчас 7 чемоданов, 8-й очень маленький, а также 2 пальто, велосипед и радиоприемник.

Модератор: Вернувшись в Днепропетровск, Владимир Гельфанд устроился работать учителем. Однако он вскоре столкнулся с давней проблемой — повсеместным антисемитизмом, который ощущался даже в мирное время. Это ограничивало его карьерные возможности, и ему пришлось довольствоваться скромной должностью преподавателя в профессиональном училище.

Несмотря на трудности, Гельфанд не оставил своей страсти к литературе. Он писал статьи, романы, стихи, пытаясь реализовать свою мечту о писательстве. Однако политическая атмосфера при Сталине, а затем и при его преемниках, не оставляла пространства для свободного самовыражения. Строгая цензура и идеологические рамки мешали ему воплотить в жизнь свой замысел — стать крупным писателем.

Так его литературный талант остался нереализованным, а дневники, которые он вел в годы войны и оккупации, так и не увидели свет при его жизни.

Виталий Гельфанд (на русском языке): Да, в те времена — при Сталине, Хрущеве, Брежневе — Владимир Гельфанд даже не пытался издавать свои книги. Он прекрасно понимал, что они не пройдут цензуру. А когда он пытался публиковать в газетах и журналах отдельные фрагменты из своих дневников, сталкивался с жесткими редакционными правками. Его тексты подвергались цензуре, изменялись, фальсифицировались или просто урезались.

Советская пресса не принимала правдивые записи Гельфанда — слишком многое в них шло вразрез с официальной историей. Факты, которые он фиксировал в своих дневниках, не вписывались в героизированный образ войны, который тогда навязывался обществу. Поэтому его свидетельства либо искажались, либо полностью вырезались.

И даже сегодня ситуация не сильно изменилась. Политический курс современной России не способствует открытой публикации таких материалов. По словам самого сына Гельфанда, издательства не готовы выпускать его дневники. Даже спустя десятилетия его честные, живые воспоминания остаются неудобными и нежелательными.

Музыка.

Модератор: Владимир Гельфанд скончался в 1983 году в возрасте 60 лет. Причиной его смерти стали последствия военной травмы. Сильная контузия головы, полученная во время взрыва бомбы, на протяжении многих лет разрушала его организм. Постепенное ухудшение состояния привело к развитию сердечной недостаточности, которая и стала причиной его кончины.

Его жизнь, как и у многих ветеранов, была отмечена не только физическими, но и психологическими последствиями войны. Несмотря на все его усилия сохранить и передать память о пережитом, признание пришло к нему уже посмертно.

Музыка.