 |
В январе этого года по «Эху Москвы» я услышал
очередную передачу из интереснейшего цикла - «Цена Победы»* В этот раз передача была посвящена не решающим сражениям Второй мировой, не выдающимся военачальникам, не оружию Победы, а дневнику* Это дневник, а точнее дневники последовательно - красноармейца, потом младшего лейтенанта, командира взвода стрелковой роты, потом командира взвода минометной роты, и, наконец, помощника начальника транспортного отдела - Владимира Гельфанда. С 1942 по 1946 гг. он был в действующей армии, а с мая 1945-го в наших оккупационных войсках на территории Германии. Почему меня заинтересовала эта радиопередача? Дело в том, что в ней было сказано о том, что послевоенная жизнь Владимира Гельфанда была связана с учебой в г. Молотове, т.е. в нашей Перми. Здесь он женился, и у него родился сын. А я помнил с детства, что моя мама дружила до последних дней своей жизни с коллегой - известным пермским детским врачом Гельфанд Бертой Давидовной. И я, в свою очередь, много лет знаком и испытываю теплые дружеские чувства к сыну Берты Давидовны — Саше, Александру. Он с семьей много лет живет в Израиле. Хорошо помню, как Берта Давидовна поддерживала мою маму и помогла ей, когда она долго и серьезно болела. И как моя мама навещала заболевшую подругу и носила ей домашнего бульончика. Во время недавнего общения с Сашей Гельфандом по скайпу я рассказал ему о радиопередаче, посвященной дневникам его однофамильца. И Саша сказал, что речь идет о его отце. К сожалению, он мало знает о нем и его военном прошлом, т.к. родители Саши расстались, когда он был маленьким, в середине 50-х. Отец уехал из Молотова в свой родной Днепропетровск. После этого я решил узнать побольше и о фронтовых дневниках, и о самом Владимире Гельфанде. |
| Самое удивительное, что в интернете я быстро нашел
довольно много информации. Там нашел и тот самый знаменитый
400-страничный(!) дневник. Его перевел из рукописного вида в печатный и
затем электронный сын Владимира Гельфанда от второго брака - Виталий. Он
живет в Германии, в Берлине, туда и вывез архив отца в большой
картонной коробке. С 1987-го года Виталий работал над разборкой и
расшифровкой
большого рукописного отцовского наследия и посвятил этому четверть века
своей жизни. Кроме дневниковых записей в архиве Владимира Гельфанда
оказались рапорты, различного рода служебные документы, стихи, письма
ему и письма, написанные им, около 500 фотографий. Это огромный массив
материалов. В 2005 году часть дневника Гельфанда за 1945-46-й год была издана на немецком языке. Эта публикация в Германии стала сенсацией, потому что немцы много, особенно в последние годы, вспоминают о том, что происходило в 1945 (особенно!) - в 1946-м году. И здесь они впервые увидели такого рода впечатления, записанные советским офицером. А в 2007 году в Германии даже была осуществлена театральная постановка по страницам «Немецкого дневника» Гельфанда под названием «Русско-немецкий солдатский разговорник. История одного диалога». Парадокс истории с дневником Владимира Гельфанда в том, что он вышел в немецком переводе и вышел в переводе на... шведский! Но у нас в России его дневник не выходил ни в каком виде. Прочесть его можно только в интернете. Свой дневник Владимир Гельфанд начал вести ещё в мае 1941-го года школьником и закончил в начале октября 1946-го года, вернувшись из Германии в родной Днепропетровск. Я два дня читал скачанный из интернета дневник Гельфанда и неделю находился под сильным впечатлением от прочитанного. По своей эмоциональности, достоверности, точности наблюдений, психологизму, иронии, самоиронии и по хорошему литературному языку этот дневник для меня явился большим откровением, подчас шокирующим. По уровню литературы - это настоящий сплав из первых военных произведений Ремарка и Хэмингуэя, Бабелевской «Конармии», Швейковской эпопеи Гашека, лейтенантской прозы Бакланова и Окуджавы и местами даже из «Они сражались за Родину» Шолохова, военных дневников Симонова и военных повестей Астафьева. В дневнике все это присутствует, и на хорошем литературно-исповедальном уровне. Причем Гельфанд вел записи в совершенно немыслимых условиях. Он писал в окопе, во время краткого затишья на ящиках с минами, в дороге, в госпиталях, ночами при мерцании свечных огарков, самодельных коптилок из гильз. Писал в блокнотах, тетрадках, на отдельных листках бумаги и просто на их обрывках. И это писалось не после осмысления произошедшего, а сразу, по горячим следам, в тот же самый или на следующий день! Это не мемуары, написанные после войны. Такого рода личные документы бесценны ещё и тем, что всё увиденное Гельфанд называет своими именами. Этот дневник представляет большую ценность, т.к. в годы войны военнослужащим было запрещено вести свои дневники. Но на самом деле относились к ведению дневников очень по-разному в разных местах. По большей части их действительно запрещали, в некоторых случаях, скажем, контрразведчики вели профилактические беседы с тем человеком, которого замечали за ведением дневника. Если там не было ничего, содержащего номера частей, дислокацию, имена — ну, записываешь какие-то личные впечатления, и ладно, только смотри. Что касается случая Владимира Гельфанда, то, например, командир ему советовал писать химическим карандашом: он лучше сохраняется, чем чернила. А политрук просто указывал ему, что писать в этом дневнике. Но, по-счастью, политрук, который с ним жил некоторое время в одной землянке, потом куда-то делся, и он смог записывать то, что считал нужным. Гельфанд не был склонен приукрашивать окружающую действительность, скорее наоборот: он относился к жизни скептически, с мрачным пессимизмом и при этом с фатальной уверенностью, что не погибнет и, как мне показалось, жил в соответствии с Соломоновой мудростью «все пройдет, и это пройдет». При этом он с радостью видел, чувствовал и отражал в дневнике все, что могло приносить радость на войне: красоту природы, девичью и женскую прелесть, письма от близких и знакомых, книги, которые он без перерыва читал. Важно то, что он ничего не сочинял. Благодаря его дневнику сохранена память о десятках неизвестных, незаметных, не вошедших в историю людей. Исследователь дневника и участник той передачи на «Эхе Москвы» известный военный историк Олег Будницкий сказал, что он находил через базы погибших, воевавших и награжденных немало тех людей, которые упомянуты в дневнике Гельфанда. И удостоверяет правдивость дневника. В чем ещё уникальность этого дневника? Во-первых, это большой хронологический охват событий 1941-1946гг. Во-вторых, то, что это велось или на передовой или близко к передовой. И в том, что он писал все время. Практически почти ежедневно. Причем он писал не только дневник: он писал стихи, статьи во фронтовые газеты, письма родственникам, школьным подругам, писал письма за своих товарищей, которые не умели писать или из-за ранений писать не могли. В дневнике Гельфанд нигде не изображает себя героем. В армию его призвали 6 мая 1942-го года, и он попал после 3-недельной подготовки, как он пишет, на Харьковский фронт. Попал он в самое тяжелое время, наверное, не считая 1941-го года. Никакого Харьковского фронта не было, он попал в Харьковскую катастрофу. Шло бегство наших войск, несмотря на то, что вначале они превосходили гитлеровцев почти в два раза. Вот что он пишет. 20.08.1942 Одиночки, мелкие группы и крупные подразделения) все имеют изнуренный, измученный вид. Многие попереодевались в штатское, большинство побросало оружие. Некоторые командиры посрывали с себя знаки отличия. Какой позор! Какое неожиданное печальное несоответствие с газетными данными. Горе мне, бойцу, комсомольцу, патриоту своей страны! Сердце сжимается от стыда и бессилия помочь в ликвидации этого постыдного бегства. С каждым днем я все более убеждаюсь, что мы сильны, что мы победим неизменно, но с огорчением вынужден сознаться себе, что мы неорганизованны, что у нас нет должной дисциплины, и что от этого война затягивается, поэтому мы временно терпим неудачу. Высшее командование разбежалось на машинах, предало массу красноармейцев, несмотря на удаленность отсюда фронта. Дело дошло до того, что немецкие самолеты позволяют себе летать над самой землей, как у себя дома, не давая нам головы вольно поднять на всем пути отхода. Все переправы и мосты разрушены, имущество и скот, разбитые и изуродованные, валяются на дороге. Кругом процветает мародерство, властвует трусость. Военная присяга и приказ Сталина попираются на каждом шагу. Вот такой текст. Если бы этот текст попал к какому-нибудь особисту?! Но это написано советским патриотом. И он, конечно, с восторгом воспринял приказ Сталина номер 227 «Ни шагу назад!». При отступлении из-под Харькова Гельфанд попал в окружение, вырвался из него. Отступал к Сталинграду, участвовал в обороне Сталинграда, был в декабре ранен. Госпиталь. Потом он воевал на Украине. В частности, участвовал в боях на подступах к Крыму в 1943-44-м годах. Переходил через знаменитый залив Сиваш. Он был одним из первых, кто вошел в Одессу. У него очень интересные записи, сделанные буквально в день и на следующий день после того, как Красная армия освободила этот город. Его помотало, что называется, по разным фронтам. Владимир Гельфанд был минометчик, опаснее этого в войну - только пехота. Сначала недолгое время он был рядовым, потом сержантом, потом попал на курсы младших лейтенантов (все-таки считалось, что он человек образованный по тем временам - закончил 8 классов и один курс подготовительного рабфака для поступления в институт, всего 9 классов). С первых дней в армии Гельфанд, пацан со школьной скамьи, еврей, к сожалению, подвергался унижениям, оскорблениям и даже побоям, становился жертвой обмана и воровства, несправедливого отношения со стороны начальства. С болью и негодованием он, воспитанный в духе советского интернационализма, пишет, как часто приходилось сталкиваться ему с антисемитизмом на протяжении всех лет. Это было и в 1941 году в эвакуации на Северном Кавказе, и все годы в действующей армии. 23.10.1941 Ессентуки Евреи. Жалкие и несчастные, гордые и хитрые, мудрые и мелочные, добрые и скупые, пугливые и отчаянно-бесшабашные... На улицах и в парке, в хлебной лавке, в очереди за керосином - всюду слышится ужасный, ненавистный шепот. Говорят о евреях. Евреи - воры. Одна еврейка украла в магазине шубку. Евреи имеют деньги. У одной оказалось 50 тысяч, но она жаловалась на судьбу и говорила, что она гола и боса. У одного еврея еще больше денег, но он говорит, что голодает. Евреи не любят работать. Евреи не хотят служить в Красной Армии. Евреи живут без прописки. Евреи сели нам на голову. Словом, евреи - причина всех бедствий. Все это мне не раз приходится слышать - внешность и речь не выдают во мне еврея. Но я замечаю: здесь, на Северном Кавказе, антисемитизм - массовое явление. На всеобуче, к слову, открыто (во время перерыва), в присутствии командиров отделений ребята рассказывают, что во время бомбежки Минеральных Вод евреи подняли крик, начали разбегаться, побросав вещи, а одна женщина-еврейка подняла кверху руки, неистово и пронзительно крича. 28.06.1942 По дороге на Сталинград отсюда нашел две немецких листовки. Какие глупые и безграмотные авторы работали над их составлением, какие недалекие мысли выражены в них. Кто поверит их неубедительным доводам и доверится им? Единственный, к моему горю, умело вставленный аргумент - это вопрос о евреях. Антисемитизм здесь сильно развит и слова) что «мы боремся только против жидов, севших на вашу шею и являющихся виновниками войны», - могут подействовать кое-на-кого. Далее там указывается на то, что «жиды», дескать, засели в тылу, воевать не идут и не хотят быть комиссарами на фронте из-за своей трусости. Это уже чересчур смешно звучит, а выглядит в устах составителей листовок просто анекдотично. В ответ на то, что евреи сидят в тылу, я могу сказать, что только в одной нашей роте насчитывается не менее семи евреев, что при малочисленности их по сравнению с русскими (на всем земном шаре до войны проживало около II миллионов евреев) - слишком много. Насчет боязни евреев мне и говорить не хочется. Я им покажу в бою на своем примере, какую они чушь несут. 29.12.1942 Какие мерзавцы имеются в армии, какие бешеные антисемиты. Кроме того, трудно жить нам здесь, в безобразнейших условиях нашего госпиталя. Завтрак, например, получаем мы часов в 6 -7 вечера. В 5 часов утра должен быть ужин, но его не получаем вовсе. Причем пища - жидкая вода одна с манкой вперемешку, да и то три черпачка всего. Хлеба - 600 грамм, масла - 20 грамм и 40 сахара. Много других ужасающих неполадок, но люди (не все, правда) во всем обвиняют евреев, открыто обзывают всех нас жидами. Мне больше всех достается, хотя я, безусловно, ни в чем тут не виноват. На мне вымещают они свою злобу и обидно кричат мне «жид» и никогда не дают мне слова вымолвить или сделать кому-либо замечание, когда они сорят и гадят у меня на постели. Сейчас здесь был политрук, тоже еврей. Он серьезно разговаривал со всеми, все со всем соглашались, но как только он ушел, посыпали в его адрес и в адрес всех евреев ужасные оскорбления. Гнев душит меня. Но сейчас стемнело, и я не могу много писать, тем более что один из этих мерзавцев, что надо мной лежит, сыплет мне на голову всякий мусор, приходится отодвигаться на край нар. Немцы при своем отходе расстреляли многих жителей Сальска. Здесь же расстреливали одних евреев и немного коммунистов (наиболее ответственных). 13.03.1943 Эти рассказы о массовых казнях ни в чем не повинных евреев заставляют меня с еще большей тревогой думать о дорогих родных моих из Ессентуков, об их судьбе. Насчет немцев я навсегда решил: нет врагов для меня злее и смертельнее их. До гроба, до последнего дыхания. В тылу и на фронте я буду служить своей Родине, своему правительству, обеспечившему мне равноправие, как еврею. Никогда я не уподоблюсь тем украинцам, которые изменили Родине, перейдя в стан врага и находясь теперь у него в услужении. Чистят сапоги, лижут им ж...., а те их лупят по продажным собачьим харям. Карымов был старшиной одной из палат. Вместе нас выписали. Вдруг стали говорить о начпроде, ругать его. Кто-то сказал, что он еврей, хотя тот был русским. «Евреи все такие, все мерзавцы — громко заметил вдруг Карымов, - они и в госпитале засели. Выписали меня, когда рана еще не залечилась. Где хорошо, там евреи - жиды и жидовки. Их недаром немец стреляет. С нами тоже «Абгам»,- закончил свою тираду он, театрально махнув рукой в сторону меня. 07.05.1945 О евреях. Зачем я еврей? Зачем вообще существуют нации на свете? За что не любят евреев? Почему часто приходится скрывать свое происхождение? Здесь есть один еврей-боец. Хотя он и имеет некоторые привычки, не нравящиеся мне, как, например, сильно размахивает руками при разговоре, крутит у собеседника пуговицу, тянет за руку во время разговора, он все же близок мне и симпатичен. Ибо он так же презираем, как я, его так же не любят, как и меня. И хотя я, обладая привычками культурного человека, лицом своим похож скорее на грузина или армянина, что мешает распознавать во мне еврея, фамилия моя вскрывает сразу корни моего происхождения. Еще 24-го мы вышли на полковые учения, на расстояние в 19 километров отсюда к Новочеркасску. Сегодня пришла рота. Кузин, боец по прозвищу Рыжий, долго кричал, что я симулянт, что нас, евреев, давно следует перестрелять, что я «проклятая еврейская морда». А когда я сказал ему, что он не соображает, что говорит, и это будет говорить потом, в другом месте, он стал бросаться, душить меня, пока я его не оттолкнул как следует. Большинство сочувственно ему ухмылялось, а некоторые, как Хабибуллин и один поляк, открыто поддерживали его. 23.07.1943 Панов сейчас, когда я пишу, тоже болтает: «Вот я знаю, этот воевать не будет, им только писать... » И ко мне обращаясь: «Вот ты не серчай, но ты почему пишешь? Это люди больные в тылу могут сидеть, но не ты. Ты же здоровый человек, а пишешь. В тылу хочешь отсидеться?». «Послушай! - отвечал я ему - разве мне нельзя писать, и почему ты так необдуманно бросаешь слова: в тылу, тыл... Ведь ты не знаешь, где я был. Я, возможно, больше тебя воевал. И как ты можешь говорить о человеке, не зная его нисколько? Я так же, как и ты, был на фронте, как и ты, нахожусь здесь, учусь...». «Ты был в тылу. Кто видел тебя на фронте? Там вашего брата нет, и никто вас там не видел». Лучше всего себя Владимир Гельфанд чувствовал там, где идет бой. Там он был на месте. Он был уверен в своих действиях, тверд и решителен, что не было свойственно его характеру, как он сам писал в дневнике. Все приказы его выполнялись даже самыми своевольными подчиненными, многие из которых по возрасту были старше его. И ещё удивитеьно, но Гельфанд как будто абсолютно был лишен страха смерти. Он был уверен, что с ним будет все в порядке. Вот падают снаряды, а он сидит и пишет. Темно, ужасно, обстрел сильный, все в ужасе. Командир не выходит из землянки, сказавшись больным, ординарец Гельфанда спасается на полу под лавкой, а он сидит и пишет. В дневнике у него есть очень жуткое описание одного страшного момента. Перед боем он знакомится с девушкой - санинструктором Марией Федоровой из Атрахани. Речь шла не о флирте, а о простом общении. Она медаленосец, а у него тогда не было никаких наград. Начинается обстрел, и он галантно уступает ей свой окоп. Потому что его окоп лучше оборудован, глубже. А сам перебирается в ее окоп, который менее глубокий. Через полминуты после этой рокировки снаряд попадает в его бывший окоп, где эта девушка. Там от неё ничего не осталось. Гельфанд пишет, что на месте окопа он успел только поставить памятный знак и написал на доске коротенькую эпитафию. И все. Пошли, пошли дальше в атаку. По данному эпизоду Олег Будницкий сказал в радиопередаче, что он по базе данных Министерства обороны нашел эту Марию Федорову — все абсолютно соответствует: дата гибели, санинструктор, астраханка. Это к вопросу о точности дневника. Хочется навскидку процитировать коротенькие фрагменты из дневника, показывающие все тяготы войны и отношение автора к присходящему: 30.09.1943 Позавчера немцы накрыли нас своим артогнем. Да так точно, что только чудо какое-то спасло нас всех, и ни одного не убило, не ранило. Я оставался в окопе во время артогня. Решил не прятаться - будь что будет. Но снаряды рвались так близко и такой силы они были, что мой окоп разрушило, от сотрясения и меня всего засыпало землей. Если бы не успел чуть раньше высунуть голову, мог задохнуться. 11.10.1943 Вчера весь день стрелял. Выпустил мин 700, чтоб не соврать. Сколько постреляли «огурцов», как их здесь по телефону именуют, никто нас не спрашивал, но сколько их осталось - спрашивали ежеминутно. Противник всю территорию обстреливает, и невозможно найти на всем нашем участке живого места, свободного от воронок. Я даже удивляюсь, как он, немец, не обнаружил нас здесь. Недолеты мин и снарядов рвутся в 5 - 10 метрах от позиций наших. Вот и сейчас, завывая, падают, разрываясь, мины шестиствольных минометов врага. Успел пока написать 5 писем: маме, родным в Магнитогорск, папе, тете Ане, дяде Люсе. 17.II.1943 Сапоги мои тесные, а валенок не выдали. Брюк теплых тоже нет. Тельники обещают дать. Ноги мои, отмороженные еще в Сталинградскую зиму 42-го года, мерзнут ошалело и заставляют меня почти не выходить из землянки, сидеть, укутавшись ногами в плащ-палатку и зарывшись в солому. 28.04.1944 Наконец-то, о чем я лишь слегка догадывался, осуществилось. Сегодня Полушкин назначил меня командиром стрелкового взвода. Подумать только: в награду за восемь месяцев боевых действий на фронте в этой части! Но назло всем чертям он не погубит меня, этот человек, ненавидящий меня исключительно за то, что я еврей, очевидно, мечтающий: «Пусть повоюет, раз еврей!». Он думает, что я еще не видел то, что называется передним краем. Страшновато, конечно, и жить так хочется, но ведь не может быть, чтобы судьба погубила меня столь внезапно. Ведь так приятно, что я и жизнь столь неразлучны были до сих пор, и трудно подумать, поверить, что они могли бы разлучиться в дальнейшем. 7.05.1944 Вчера исполнилось два года моего пребывания в Красной Армии. Будущее покажет, что произойдет. А в остальном я не доктор, как говорят некоторые. Жизнь моя нужна не только мне, ибо в противном случае судьба сделала бы меня уродом, лишила бы меня всего, чем я обладаю сейчас, и давно покинула б меня на съедение и растерзание лютой смерти, разбушевавшейся до предела в эту войну. А раз так, то найдется и для меня красавица, будет парить надо мной прекрасный ангел любви, и прочее необходимое и неизбежное придет ко мне с течением дней. Только бы я не был ранен, не стал уродом - мечта единая моя сейчас. И вторая мечта моя - стать писателем. А что для этого надобно? Талант, трудолюбие и время. Еще не достает мне награды. Столько воюю я, и никто не оценил мои усилия. Девушки- санитарки, артистки, плохонькие дивизионные завскладами - и те носят медали на груди, а я? Не заслужил, должно быть... Грохочет «Катюша» славная, может, вскоре и начнется. Нельзя сейчас так азартно расписываться, не время. Я кончаю. Темнеет. Где-то дрожит пулеметная дробь, тявкает басистое орудие и хлюпают ружейные выстрелы. Фронт настороженно ожидает чего-то. 11.05.1944 От дяди Люси получил вчера второе письмо за последние месяцы. Оба: от 23/17 и от 31 марта 44 года. Отвечаю вторично. От мамы третье - ответил опять сегодня. От тети Ани за 27/11, 4/17, 7/III, 25/1, 18/17, I9/III, 10/17. От папы - 23/111, 14/17, 28/III. Папе написал. От Сани два письма, от Нины Каменовской - одно. Написал Нине Каменовской вчера и сегодня. Выслал стих «Жизнь» Сёме. Сегодня уходим на передовую. Будем занимать оборону по эту, левую сторону Днестра, на окраине села Красная Горка. Уже вечереет. Скоро опустится солнце, скроется за горизонт, и, когда посереет воздух, мы двинемся. 14.05.1944 Все дни моего пребывания здесь (вместе с частью я здесь нахожусь с 9 числа) кругом гремят бои страшные. Особенно по ту сторону Днестра, где наши занимают небольшой, но довольно укрепленный плацдарм. Несколько дней назад немцы потеснили наши части и отодвинули их от села влево, но дальше все их потуги ни к чему не привели, и теперь фронт вот уже несколько дней стоит на месте. Днестр здесь не широкий - всего 100 метров, и вот ежедневно на ту сторону Днестра наведываются группы самолетов, на протяжении всего дня по 20, по 30, по 15. То наши, то немецкие. Наши, конечно, преобладают сейчас в воздухе. Ответил Ане письмом со стихотворением «Жизнь», Майе - со стихотворением «Маю». Написал в редакцию «Кировца» стихотворение «В Одессе». Отправил письма маме, папе, тете Ане. Написал письма Сане и Ляле Цюр в Днепропетровск. 09.07.1944 В газете «Кировец» опубликовали мое стихотворение «Миномет», но при этом изменили название на «Мой миномет» и, помимо неудачных исправлений в тексте, сделали грубейшую ошибку, вместо «удостоен» написав «удостоин». Я возмущен до предела. Но ответ еще не написал: все не было времени. Сейчас займусь письмом редактору Щетинину непосредственно. Уважаемый товарищ майор Щетинин! С удовлетворением констатируя исполнение Вашего обещания опубликовать на страницах «Кировца» мои стихи, я, однако, должен передать Вам, что возмущен допущенной в тексте грамматической и некоторыми ошибками стилистического характера, сделанными правщиком при замене первоначального текста иным, ничего общего не имеющего с моим. Соглашаясь еще с изменением заглавия, я никак не могу согласиться, что слово «удостоен» пишется как «удостоин», а предпоследний стих: Я миномет до блеска чищу И он послушен, как живой Приятно мне, как мины свищут Когда врага в раздумье ищут Так высоко над головой Они врага везде отыщут И на земле и под землей! В конце 44-го в начале 45-го года Владимир Гельфанд в составе 301 дивизии участвовалв кровопролитной Висло-Одерской операции, позволившей Красной Армии выйти через Польшу к границам Германии. При этом он направлялся на самые горячие участки боевых действий. 20.08.1944 От роты осталось человек 30. Было 70. Два командира взводов убиты, один ранен. Я присутствовал, когда они получали задачу. Те двое перед боем были бледны, и на их лице я прочитал смертельную тень мертвецов. Я испугался при взгляде на безразлично-мертвенное лицо одного и на его ровные, безжизненные ответы, на торопливо-неровные расспросы другого и испуганное движение глаз и понял, что им не жить. Мне хотелось тогда закричать, остановить, пожать им руки и успокоить перед боем их сердца, но я не посмел этого сделать, ведь не ребенок же я. А тот, что был ранен, младший лейтенант, отвечал бойко, чуть испуганно, но уверенно, и в его словах чувствовалась жизнь и способность за нее бороться. Самое тоскливое на войне, самое кошмарное в момент боя - сидеть в окопе, в щели, наблюдать дым от градом разрывающихся снарядов, чувствовать дыхание земли, запах гари и ощущать неровное сердцебиение в своей груди. На воле, в бою, в момент схватки с противником забываешь и страх, и опасность, и никогда не испытываешь такого неприятного ощущения, как сидя на одном месте, в бездействии, проникнувшись навязчивой мыслью о неудобном соседстве с кромешным адом. Пехотинцы, оставшиеся в живых, проявляли большой героизм. Одного такого героя, который, очевидно, так и останется безвестным и не награжденным, я видел сегодня. Он был ранен в обе руки, но ранеными руками перевязывал других раненых (не было санитаров), вынес этими же руками 10 автоматов и одиннадцатый свой. Больше у него не хватило сил, и, когда я встретил его, он истекал кровью. 14.01.1945 4 часа 50 минут утра. На дворе еще темень непроглядная, а фриц уже донимает душу яростными налетами. Сердце колотится, жутко, когда рядом гремят, воют, рявкают снаряды, а ты сидишь и дожидаешься решения судьбы, уже не раз вмешивавшейся в твою историю. Свет тухнет за каждым разрывом снаряда. Земля осыпается: она тоже нависла серым кошмаром над моей головой, и толщина ее слоя сверху 50-60 см. Я в туннеле, прорытом от огневой вправо на I метр, или, самое большее, на полтора в глубину. Выход в сторону противника очень опасный. Мы на глазах у неприятеля, и все самые яростные его налеты посвящаются нашей позиции, отзываясь в наших сердцах тоской отчаянной. Бойцы ругаются: им страшно. Но я молчу, не подаю вида, что боюсь - командир должен обладать железными нервами. Вчера ходил в шестую роту по вызову комбата соседнего батальона, который мы временно поддерживаем. Там, после одного из налетов артиллерии врага, убито 4 человека. Лежат прямо в ходу сообщения, искромсанные, окровавленные - их некогда убирать. 17.02.1945 Часто размышляю о своей нынешней жизни. Ну, чего мне сейчас не достает? Бумаги много, время тоже не покидает меня, есть карандаши и чернила - пиши, дружок, пользуйся возможностью. Но вот два препятствия сильно тормозят мою работу, путают мысли и мучают невыносимо: вши и холод. Из письма Александра Гельфанда, сына Владимира Гельфанда: «Ни в 1965 году, ни в 1982 году у меня не возникало вопроса, как Владимир Натанович Гельфанд попал в первый эшелон форсирования Одера. Я думал, что по приказу. Но это оказалось не так. Из дневников отца, которые прислал мне мой брат Виталий Владимирович Гельфанд, стало ясно, что отец пошел туда добровольно. Командование предупреждало военнослужащих, что готовится очень опасная операция, и набирало добровольцев. Стали ясны и мотивы, которые подвигли Владимира Натановича на решение пойти добровольцем почти на верную смерть. Советский патриотизм? - Да! Ненависть к гитлеровцам? - Да! Бесшабашная смелость? - Да! Но все эти важные мотивы были второстепенными по сравнению с необходимостью уйти из роты Рысева. Положение В. В. Гельфанда в роте Рысева было ужасным. Капитан Рысев бил лейтенанта Гельфанда по лицу в присутствии других военнослужащих, провоцируя его на ответ. В. Н. Гельфанд писал: «Или я его ударю в ответ и он меня пристрелит за то, что я поднял руку на командира, или я сам его пристрелю и буду расстрелян по приговору трибунала за убийство». А руководство батальона ничего не предпринимало, складируя жалобы Гельфанда на Рысева и Рысева на Гельфанда. И тут вдруг у отца появилась возможность законным путем уйти от Рысева, хотя и почти на верную смерть». Весной 1945 года он в составе I-го Белорусского фронта маршала Жукова пересек границу гитлеровской Германии и принял участие в подготовке к штурму Берлина, участвуя в боях с немцами, засевшими и яростно оборонявшимися на подступах к фашистской столицы. 02.03.1945 Наши минометы расположились густой цепью у самого переднего края: минометы всей армии! Впереди, метров 20, артиллерия 45, тоже цепью. Сзади 76 мм. А еще дальше... Что и говорить. Видел я множество «Катюш», «Иванов грозных», или, как их называют, «Мудищевых», видел я массу танков, самоходных пушек, и вообще, чего я только не видел в стане нашей обороны, но все-таки враг не сразу умолкнет, у него тоже много техники, и подавить ее огонь трудно. Этот прорыв будет самым потрясающим и самым значительным из всех существовавших ранее, ибо противник более полугода укреплялся, подтягивая сюда силы и технику. 14.04.1945 Перед самым решающим наступлением назначили в штаб составлять ЖБД - журнал боевых действий. Наша артиллерия устроила немцам не очень уж сильный концерт, но и он подействовал на противника так, что тот откатился намного дальше, чем было в расчетах нашего командования. Полная неожиданность: много пленных. Я к концу войны, к сожалению, оказался тыловиком основательным - от противника не ближе двух-трех километров все время нахожусь. Очень не радует меня подобная перспектива, и тянет туда, где гремит, охает и пылает! По прочтении дневника первоначально сложилось впечатление, что непосредственно в штурме Берлина Гельфанд участия не принимал. Однако это не так. Вот как объясняет это обстоятельство его сын Александр: «Во время боя писать, ясное дело, было некогда. А ретроспективно отец вообще ничего не описывал. Кроме того, он не умел отличать главное от второстепенного. Сравните со Сталинградским сражением. — Во время боев в Сталинграде у него в дневнике появляется в среднем одна запись за месяц — потому, что писать было некогда. Но вот в конце Сталинградской битвы Владимир Натанович Гельфанд попал в госпиталь. Его состояние здоровья позволяет ему писать, вот тут бы и описать Сталинградское сражение! Но нет ! В.В.Гельфанд пишет о том, как его обманул сосед по палате». С марта 1945-го года как активный корреспондент фронтовых газет лейтенант Гельфанд был назначен вести журнал победных боевых действий при штабе 301 дивизии. Ему повезло, в том плане, что, судя по его дневниковым записям, значительная часть роты, в которой он воевал, погибла. И, возможно, то, что в последние 1,5 месяца войны он находился при штабе дивизии, спасло ему жизнь и сохранило для нас его дневник, который он пронес с собой с 1941 года. С 25 апреля 1945-го Гельфанд со штабом дивизии был уже в Берлине. Представлять к наградам лейтенанта Гельфанда начальство не спешило. Но по совокупности за Одерский плацдарм и взятие Берлина он получил Орден Красной Звезды. |
|
Он, конечно, не был большим поэтом, но, тем не менее, писал непрерывно.
И вот, в победном мае 1945-го года, добравшись до Рейхстага, он написал
стихотворение, которое нацарапал на одной из колонн этого здания: На балконе берлинского здания Я с друзьями-бойцами стою, И смотрю, и плюю на Германию, На Берлин побежденный плюю! После Победы над Германией Владимир Гельфанд пытался поступить на курсы военных переводчиков и после объявления СССР войны Японии перевестись на Восток, чтобы участвовать в разгроме японских войск» Но его оставили служить в Советской оккупационной зоне в Германии». Гельфанд хотел домой, «полная апатия, безразличие », - записал он в дневнике 12.06.1945. Все лето он надеялся на увольнение с военной службы. Однако критерии увольнения Владимира Гельфанда не касались, он не был замечен ни первой волной демобилизации соответственно указа от 23 июня 1945 года, ни вторым громким указом от 25 сентября 1945 года. Без определенного задания, он проводил июнь в неустойчивых отношениях с командованием. |
 |
| Когда Научная библиотека должна была быть изъята, он считал это
«позорным варварством» (запись от 16/17 июня). Безуспешно пытался он отпроситься и в отпуск к больной матери в Днепропетровск. Там она после возвращения из эвакуации никак не могла добиться в течении почти 2-х лет возвращения ей комнаты, где она проживала с Владимиром до войны, и имущества, присвоенного соседями. В Германии Гельфанд находился вплоть до сентября 1946 года. Он служил в разного рода хозяйственных частях. Организовывал поставки товаров и материалов в советские части, а также транспортировку и демонтаж имущества реституции. Он много разъезжал по городам Германии. Купил фотоаппарат, увлекся фотосъемкой. Из Германии он привез около 500 фотографий. В октябре 1946-го Владимир Гельфанд после пяти военных лет вернулся в родной Днепропетровск. В 1949 году он вступает в брак с девушкой, которую знал со школьного времени и с которой во время войны был в переписке, Бертой (или как он называл в дневнике Бебой) Койфман. Она жила с родителями в нашей Перми (тогда Молотове) и училась в мединституте. В апреле 1950 года у них родился сын Александр. В 1952 Владимир Гельфанд закончил обучение на филологическом факультете в Молотовском университете им. Горького. Он писал дипломную работу о романе Ильи Эренбурга «Буря». В феврале 1951 года Гельфанд даже встречался с Ильей Эренбургом в Москве для беседы. С августа 1952 года Владимир работал преподавателем истории и русского языка и литературы в Молотовском железнодорожном техникуме. Скоро брак с Бертой «попал в кризис». В 1954 году Владимир, оставив жену и сына, вернулся в Днепропетровск. Он поступил на работу преподавателем истории в ПТУ. И далее до своей кончины в 1983 году работал преподавателем истории в профессионально-технических училищах Днепропетровска. Активно писал статьи и стихи в местные газеты. За период с 1968 по 1978гг. он опубликовал около шестидесяти статьей на педагогические темы и воспоминания о военном прошлом. Как коммунист он также много занимался общественной работой в училищах, где преподавал. При этом с учетом царившего в те годы на Украине антисемитизма он нередко вступал в жесткие дискуссии на национальной почве с коллегами-преподавателями. Во втором браке с Беллой Шульман у него было двое сыновей. В 70-е годы ему удалось опубликовать маленький отрывок из своих воспоминаний о первых днях в поверженном Берлине в газете «Советский Строитель» от 25 апреля 1975 года. Но при этом он все сильно сгладил и приукрасил по сравнению со своими дневниковыми записями. Это и понятно: такое было время. Умер Владимир Гельфанд в Днепропетровске 25 ноября 1983 года. По словам историка Олега Будницкого, им с коллегами по изучению военных архивов Татьяной Ворониной и Ириной Махаловой подготовлен к печати полный, канонический, сверенный с оригиналом, прокомментированный текст дневников Владимира Гельфанда». Выход книги ожидается в этом году. В заключение хочется сказать, что Женя, внук Владимира Натановича Гельфанда и сын моего друга Саши, очень похож на своего деда, запечатлённого на фотографиях 1945-го года. И он принял военную эстафету от деда, достойно отслужив в составе танковых войск ЦАХАЛа, в том числе принимая участие и в боевых операциях. Аркадий Ют |
 |
|
© «День за днем». Главный редактор Корженевич С, Свидетельство о регистрации: ПИ № ТУ 59-0035от 18.07.2008 г. Учредитель: Общественная организация Пермская региональная еврейская национально-культурная автономия. Адрес учредителя и редакции г. Пермь, ул. Екатеринская, 116, Адрес издателя: г. Пермь, ул. Екатеринская 116. Распростроняется бесплатно, Тираж 1250 экз. Заказ № 345, Дата выхода в свет 29.04.2015 Отпечатано в типографии ООО «Издательский дом «Ника», адрес 614000, г. Пермь, ул. Г. Хасана, 34 Издается в рамках краевой целевой программы развития и гармонизации национальных отношений народов Пермского края |
