Бесценный графоман

– Он никому о них не рассказывал, даже своей жене, моей маме. Мы знали, что он что-то пишет, но то, что есть военные записи, никто не подозревал. Это его внутренняя жизнь, его внутренний мир. Он хотел стать писателем, но эти надежды не сбылись. Несколько раз, в том числе во время войны, пытается начинать писать книгу. И бросает это. Либо чувствует, что у него не получается, либо откладывает это на потом. Дневник отец начал писать еще в детстве и не мог остановиться. Он писал, потому что не писать не мог.

Я 25 лет назад впервые прочитал Солженицына, и мне было страшно. У меня было такое подавленное, убитое состояние, ведь я узнал о том, что всю жизнь для меня было закрыто. Такие же ощущения я испытал, когда получил месяц назад из Москвы эту книгу и прочитал ее от начала и до конца. Не так, как я переписывал, потом редактировал, сверял, перепроверял. Не так, а просто с первой до последней страницы. Это те же чувства, как после прочтения "Архипелага" и "Одного дня Ивана Денисовича". А ведь я был подготовлен к этой книге.

– Более того, участвовали в ее создании.

– Совершенно верно.

– Ваш отец не говорил об этих дневниках, но рассказывал ли он вам о своем участии в войне?

– Да, там есть много эпизодов, которые он рассказывал. Когда я был маленьким, наверное, лет с 7 до 12, я ложился с ним, и он начинал рассказывать – либо сказку, либо вот о войне. Просто конкретные истории. А о существовании дневников никогда не упоминал, – говорит Виталий Гельфанд.

Научную публикацию дневника Владимира Гельфанда подготовил профессор Высшей школы экономики историк Олег Будницкий. По его словам, для того чтобы получилась цельная книга, потребовалось проделать большую работу:

– Виталий Гельфанд расшифровал рукописи, это был колоссальный труд. А мои сотрудники из Центра истории и социологии Второй мировой войны Высшей школы экономики отделили от дневника различные сопутствующие документы – рапорты, письма, какие-то статьи лейтенанта Гельфанда. Таким образом, собственно, дневник был воссоздан. Так что это издание – первая полная научная публикация. Там одних только комментариев под 200 страниц.

– Можем ли мы предполагать, что читатель узнает о Второй мировой войне что-то новое? Я об этом спрашиваю, потому что столько уже написано и так много осмыслено.

– Тут надо понимать, что читатель узнает то, что увидел и как воспринял войну Владимир Гельфанд, и не более того. Как он интерпретировал события, что он чувствовал. Любой источник личного происхождения, будь то дневники, мемуары, интервью, – это впечатления и память одного человека.

– Да, но он же был в гуще событий! Он непосредственный свидетель и участник.

– Видите ли, когда мы пишем историю, мы никогда не основываемся на одном источнике. Мы основываемся на боевых донесениях, на данных разведки, на донесениях каких-то специальных органов, на текстах разного рода, боевых приказах, сводках, на чем угодно – с разных сторон. И с советской стороны, и с немецкой. Мы стремимся рассказать, как было на самом деле, используя весь комплекс источников, нам доступных, или, по крайней мере, тех, которые мы считаем важными. Мы пытаемся воссоздать объективную историю Второй мировой войны.

Владимир Гельфанд – сначала сержант, потом младший лейтенант, потом лейтенант Красной Армии. Он описывал то, что видел. А дневники военного времени – это, в отличие от мемуаров, большая редкость. В армию он попадает как раз в период харьковской катастрофы, этого страшного поражения, отступления к Сталинграду, к Дону, потом к Волге. Да, мы знаем, что это было и как это было, однако он описывает реалии того, как это происходило, что было с ним лично. В этот период он страшно возмущен тем безобразием, которое творится. Тем, что командиры просто убежали. Автор дневника возмущается: знает ли об этом товарищ Сталин? Он, кстати, с восторгом воспринимает очень жесткий сталинский приказ номер 227, известный под девизом "Ни шагу назад". Было предусмотрено создание заградотрядов. За отступление без приказа – расстрел на месте.

Гельфанд, между прочим, убежденный сталинист. После войны, в 1945 году, он пишет что "Сталин – мое солнце". Это вот такой слепок, он настоящий советский человек. Да, он пишет ужасные вещи о Красной Армии и о многом другом. Но он еще и не боится, ведь он про себя знает, что является настоящим советским человеком, который хочет, чтобы всяких безобразий не было. Дневник, вообще, поразительный по откровенности. Он ко всему еще очень наивный парень, который нередко плохо разбирается в людях и в обстановке. Что думает, то и пишет. А что за это его могут взять, извините, за одно место – как-то не приходит в голову. И это делает его дневник поистине замечательным источником.

Олег Будницкий о военном дневнике Владимира Гельфанда (9:07)

Он очень откровенен. Он описывает унижения, через которые ему пришлось пройти. Описывает антисемитизм, с которым он постоянно сталкивается. Сражения, в которых он участвует. Детали реалистичны. Факты абсолютно достоверны. К примеру, он упоминает массу людей, никому не известных, в том числе, рядовых. Наверное, мои сотрудники меня прокляли, но я их заставил по имеющимся в нашем распоряжении электронным базам выяснить, кто были эти люди. И очень многое выяснили. Кто они такие, когда призваны, в какой должности служили, погибли или остались живы, чем награждены и так далее. Поразительно, но детали подтверждаются.

Например, в дневнике есть страшный эпизод. Владимир Гельфанд разговаривает с девушкой-санинструктором. Начинается обстрел. Он отрыл приличный такой окоп, она тоже отрыла окопчик, но неглубокий. Он галантно уступает ей свой окоп, и именно в него попадает снаряд. И он хладнокровно совершенно пишет, что от той девушки остались почки, нога, еще что-то такое. Они останки хоронят, и он заставляет поставить там табличку, что такая-то уроженка Астрахани, она "медаленосец", погибла здесь такого-то числа. Мы проверили – все абсолютно точно.

Гельфанда очень долго не награждали, я думаю, по понятной причине. Его не очень любили товарищи по службе, и я понимаю почему. Тут дело было не в том, что он еврей, а в том, что он, конечно, был очень "правильный". Никому не нравилось все время слушать его постоянные политинформации. Еще он был странный, конечно. Писал все время. Он был настоящий графоман, и слава богу! Сегодня нас интересуют, разумеется, не красоты стиля, а содержание его записей. Повторю, вся фактура абсолютно достоверна. Бывают моменты, когда столько дней уже боев, и грязь непролазная, и обстрелы, и он теряет счет дням. Он пишет: "Я думаю, что сегодня такое-то число".

У нашего героя, кстати, было поразительное качество – он был лишен страха смерти. Знаете, есть такие люди, это тоже в какой-то степени наивность что ли, которые живут с ощущением: со мной этого случиться не может. Вот тут снаряды падают, кого-то убивают, останки страшные, а он все время пишет. Рвутся снаряды – он пишет, ночь – он пишет. В этом особая ценность дневника. Это редчайший случай, когда дневник вот такого полного хронологического охвата. Начат перед войной, в мае 1941 года. Завершается временем возвращения на родину, записью "я подъезжаю к Днепропетровску родному".

– Вы рассказываете, что Владимир Гельфанд все время пишет. Это как минимум много листов, много тетрадок. Но он же участвовал в боях, побывал в нескольких странах. Как можно было сохранить такой большой объем текстов?

– Действительно, это целая гора пакетов. Виталий Гельфанд подарил эти подлинные тексты Еврейскому музею. И это загадка, как он все это таскал с собой, ведь объем довольно большой. Можно предположить, что тетрадки с записями пересылались родным. Хотя как пересылать? Существовала же цензура. Там прочитали бы – я не знаю, что бы с ним было. Точнее, знаю, что с ним было бы! Не исключаю, что он мог дневники все время носить с собой, – говорит Олег Будницкий.

Лиля Пальвелева