Женщины освобождённой Европы глазами советских солдат и офицеров.
Часть вторая
Но не все оценки польских женщин выглядели столь романтично. 22 октября 1944 г. младший лейтенант Владимир Гельфанд записал в своем дневнике: Вдали вырисовывался оставленный мною город с польским названием [Владов], с красивыми полячками, гордыми до омерзения. Мне рассказывали о польских женщинах: те заманивали наших бойцов и офицеров в свои объятья, и когда доходило до постели, отрезали половые члены бритвой, душили руками за горло, царапали глаза. Безумные, дикие, безобразные самки! С ними надо быть осторожней и не увлекаться их красотой. А полячки красивы, мерзавки[11].
Впрочем, есть в его записях и иные настроения. 24 октября он фиксирует такую встречу: Сегодня спутницами мне к одному из сел оказались красивые полячки-девушки. Они жаловались на отсутствие парней в Польше. Тоже называли меня паном, но были неприкосновенны. Я одну из них похлопал по плечу нежно, в ответ на ее замечание о мужчинах, и утешил мыслью об открытой для нее дороге в Россию — там де много мужчин. Она поспешила отойти в сторону, а на мои слова ответила, что и здесь мужчины для нее найдутся. Попрощались пожатием руки. Так мы и не договорились, а славные девушки, хоть и полечки[12].
Еще через месяц, 22 ноября, он записал свои впечатления о первом встретившемся ему крупном польском городе Минске-Мазовецком, и среди описания архитектурных красот и поразившего его количества велосипедов у всех категорий населения особое место уделяет горожанкам: Шумная праздная толпа, женщины, как одна, в белых специальных шляпах, видимо от ветра надеваемых, которые делают их похожими на сорок и удивляют своей новизной. Мужчины в треугольных шапках, в шляпах, — толстые, аккуратные, пустые. Сколько их! Крашеные губки, подведенные брови, жеманство, чрезмерная деликатность. Как это не похоже на естественную жизнь человечью. Кажется, что люди сами живут и движутся специально лишь ради того, чтобы на них посмотрели другие, и все исчезнут, когда из города уйдет последний зритель[13]
Не только польские горожанки, но и селянки оставляли о себе сильное, хотя и противоречивое впечатление. Поражало жизнелюбие поляков, переживших ужасы войны и немецкой оккупации, — вспоминал Александр Родин. Воскресный день в польском селе. Красивые, элегантные, в шелковых платьях и чулках женщины-польки, которые в будни обычные крестьянки, сгребают навоз, босые, неутомимо работают по хозяйству. Пожилые женщины тоже выглядят свежо и молодо. Хотя есть и черные рамки вокруг глаз[14]
Далее он цитирует свою дневниковую запись от 5 ноября 1944 г.: Воскресенье, жители все разодеты. Собираются друг к другу в гости. Мужчины в фетровых шляпах, галстуках, джемперах. Женщины в шелковых платьях, ярких, неношеных чулках. Розовощекие девушки паненки. Красиво завитые белокурые прически Солдаты в углу хаты тоже оживлены. Но кто чуткий, заметит, что это болезненное оживление. Все повышено громко смеются, чтобы показать, что это им нипочем, даже ничуть не задевает и не завидно ничуть. А что мы, хуже их? Черт ее знает, какое это счастье мирная жизнь! Ведь совсем не видел ее на гражданке![15]
Его однополчанин сержант Николай Нестеров в тот же день записал в своем дневнике: Сегодня выходной, поляки, красиво одетые, собираются в одной хате и сидят парочками. Даже как-то не по себе становится. Разве я не сумел бы посидеть так?..[16]
Куда беспощаднее в своей оценке европейских нравов, напоминающих пир во время чумы, военнослужащая Галина Ярцева. 24 февраля 1945 г. она писала с фронта подруге: Если б была возможность, можно б было выслать чудесные посылки их трофейных вещей. Есть кое-что. Это бы нашим разутым и раздетым. Какие города я видела, каких мужчин и женщин. И глядя на них, тобой овладевает такое зло, такая ненависть! Гуляют, любят, живут, а их идешь и освобождаешь. Они же смеются над русскими — «Швайн!» Да, да! Сволочи… Не люблю никого, кроме СССР, кроме тех народов, кои живут у нас. Не верю ни в какие дружбы с поляками и прочими литовцами…[17].
В Австрии, куда советские войска ворвались весной 1945 г., они столкнулись с повальной капитуляцией: Целые деревни оглавлялись белыми тряпками. Пожилые женщины поднимали кверху руки при встрече с человеком в красноармейской форме[18].
Именно здесь, по словам Б.Слуцкого, солдаты дорвались до белобрысых баб. При этом австрийки не оказались чрезмерно неподатливыми. Подавляющее большинство крестьянских девушек выходило замуж испорченными. Солдаты-отпускники чувствовали себя, как у Христа за пазухой. В Вене наш гид, банковский чиновник, удивлялся настойчивости и нетерпеливости русских. Он полагал, что галантности достаточно, чтобы добиться у венки всего, чего хочется[19].
То есть дело было не только в страхе, но и в неких особенностях национального менталитета и традиционного поведения. И вот наконец Германия. И женщины врага — матери, жены, дочери, сестры тех, кто с 1941-го по 1944-й год глумился над гражданским населением на оккупированной территории СССР. Какими же увидели их советские военнослужащие?
Внешний вид немок, идущих в толпе беженцев, описан в дневнике Владимира Богомолова: Женщины — старые и молодые — в шляпках, в платках тюрбаном и просто навесом, как у наших баб, в нарядных пальто с меховыми воротниками и в трепаной, непонятного покроя одежде. Многие женщины идут в темных очках, чтобы не щуриться от яркого майского солнца и тем предохранить лицо от морщин…[20]
Лев Копелев вспоминал о встрече в Алленштайне с эвакуированными берлинками: На тротуаре две женщины. Замысловатые шляпки, у одной даже с вуалью. Добротные пальто, и сами гладкие, холеные[21].
И приводил солдатские комментарии в их адрес: курицы, индюшки, вот бы такую гладкую
Как же вели себя немки при встрече с советскими войсками? В донесении зам. начальника Главного Политического управления Красной Армии Шикина в ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александрову от 30 апреля 1945 г. об отношении гражданского населения Берлина к личному составу войск Красной Армии говорилось: Как только наши части занимают тот или иной район города, жители начинают постепенно выходить на улицы, почти все они имеют на рукавах белые повязки. При встрече с нашими военнослужащими многие женщины поднимают руки вверх, плачут и трясутся от страха, но как только убеждаются в том, что бойцы и офицеры Красной Армии совсем не те, как им рисовала их фашистская пропаганда, этот страх быстро проходит, все больше и больше населения выходит на улицы и предлагает свои услуги, всячески стараясь подчеркнуть свое лояльное отношение к Красной Армии[22].
Наибольшее впечатление на победителей произвела покорность и расчетливость немок. В этой связи стоит привести рассказ минометчика Н.А.Орлова, потрясенного поведением немок в 1945 г.: Никто в минбате не убивал гражданских немцев. Наш особист был германофил. Если бы такое случилось, то реакция карательных органов на подобный эксцесс была бы быстрой. По поводу насилия над немецкими женщинами. Мне кажется, что некоторые, рассказывая о таком явлении, немного сгущают краски. У меня на памяти пример другого рода. Зашли в какой-то немецкий город, разместились в домах. Появляется фрау, лет 45-ти и спрашивает гера коменданта. Привели ее к Марченко. Она заявляет, что является ответственной по кварталу, и собрала 20 немецких женщин для сексуального (!!!) обслуживания русских солдат. Марченко немецкий язык понимал, а стоявшему рядом со мной замполиту Долгобородову я перевел смысл сказанного немкой. Реакция наших офицеров была гневной и матерной. Немку прогнали, вместе с ее готовым к обслуживанию отрядом. Вообще немецкая покорность нас ошеломила. Ждали от немцев партизанской войны, диверсий. Но для этой нации порядок Орднунг — превыше всего. Если ты победитель то они на задних лапках, причем осознанно и не по принуждению. Вот такая психология…[23].
Аналогичный
случай приводит в своих военных записках Давид Самойлов: В
Арендсфельде, где мы только что расположились, явилась небольшая толпа
женщин с детьми. Ими предводительствовала огромная усатая немка лет
пятидесяти — фрау Фридрих. Она заявила, что является
представительницей мирного населения и просит зарегистрировать
оставшихся жителей. Мы ответили, что это можно будет сделать, как
только появится комендатура. — Это невозможно, — сказала
фрау Фридрих. — Здесь женщины и дети. Их надо зарегистрировать.
Мирное население воплем и слезами подтвердило ее слова. Не зная, как
поступить, я предложил им занять подвал дома, где мы разместились. И
они успокоенные спустились в подвал и стали там размещаться в ожидании
властей. — Герр комиссар, — благодушно сказала мне фрау
Фридрих (я носил кожаную куртку). — Мы понимаем, что у солдат
есть маленькие потребности. Они готовы, — продолжала фрау
Фридрих, — выделить им нескольких женщин помоложе для... Я не
стал продолжать разговор с фрау Фридрих.
© Coffe Time
