Часть 8

Как на всякой войне, самыми страшными для населения были первые дни после взятия, дни без тормозов, не подвластная командирам анархия. Разгоряченные вседозволенностью победителей, обозленные, голодные до женщин солдаты теряли самоконтроль. Принятые в обычной жизни нормы не действовали. Над сознанием хорошо поработала пропаганда, к тому же у многих были личные счеты, которые даже не требовалось подогревать.

Была чужая, вражеская земля, куда шли мстить, война словно сдирала с людей культурный слой. Женщины и девушки поверженной Германии воспринимались как трофей. Там, где не было волевого, морального командира, случалось страшное.

Насилие не было прерогативой Красной армии: по данным исследователей, в западной зоне оккупации союзники изнасиловали порядка миллиона немок. Отличились и англичане, и американцы, а входившая в союзные войска марокканская дивизия вошла в историю чудовищным преступлением под Монте Кассино.

Впрочем, марокканские негры интересуют нас в малой степени. У нас свое.

В Берлине была сцена. Артдивизион стоял на краю площади, и с одной из улиц показалась большая группа женщин - видно, направлялись в убежище. Шутники-артиллеристы расчехлили орудие и открыли огонь над головами. Женщины завизжали, сбились в кучку, а потом, увидев, что бьют не по ним, пошли покорно. В середине прятались молодые девушки, закрывали лица, чтоб нельзя было определить возраст.

Молва катилась быстро, и немки хорошо знали, что может ждать. В Германии между боями старший лейтенант Бляхер насмотрелся всякого.

И водка делала свое. Собственно, не водка: фронтовые сто грамм - разведенный спиртовой напиток, доставляли его обычно в молочных бидонах. На вкус не очень, но хмеля добавлял, до скандалов доходило, когда перепьют.

Хватало и случаев добровольного подчинения. У берлинок потом ходила шутка: «Лучше русский на тебе, чем янки над тобой» - имея в виду ковровые бомбардировки. Очевидец свидетельствует: немки были настолько напуганы, что зачастую стоило лишь подать знак. В Берлине во время уличного боя заскочили в подвал, а там целая группа. Сержант, армянин, на этих женщин смотрел, смотрел... Показал на одну пальцем, она поднялась. Отошли, потом проводил на место...

Пока без боев шли по Германии, заходили в дома и порой дивились покорности. Понимая, что от нее хотят, женщина сама прикрывала дверь и держала ее плечом, а если стучался кто-то из домочадцев, спокойным голосом говорила: «Алес гут...» - тем, может, их спасала.

22 апреля вошли в Берлин. Личный состав всю дорогу предупреждали, чтобы не ели немецкого: отравят. А пригороды такие красивые, каждый особняк по особому проекту.

Спустились в подвал - в человеческий рост, с электроосвещением, на полках - заготовки, вино. У консервированной курицы задумались. Стеклянная банка, крышка с резиновой подкладкой на завесочках, вроде все герметично. Выглядела так, что слюни потекли, но вдруг чего подсыпано?

Поднялись наверх, поймали на улице пожилого немца, завели в подвал. Открывают бутылку, ему полстакана: «Данке, данке», - выпил. Вроде живой. Откупорили курицу, снова ему, он опять: «Данке, данке!» - всю готов проглотить, но кто же даст.

Приговорив проверенное, открывали новые банки. Немец уже показал, что сыт, но не тут-то было. «Жри давай!» - и на него трехэтажным. Он давился, правда уже не мог, вышел наверх - покачивался.

Накануне Гитлер обратился к своим солдатам с воззванием, обещая, что Берлин останется немецким, а наступление русских «захлебнется в своей же крови». В это уже мало кто верил. Фюрер потребовал расстрела на месте всех, независимо от чина и должности, кто будет отступать или отдаст такой приказ. Оставшимся в Берлине жителям, а их было не меньше 2,5 миллиона, запретили покидать город. Если Третий рейх все же погибнет, его участь, по мнению Гитлера, должны разделить все граждане.

В конце апреля, проезжая на велосипеде вдоль берега реки Шпрее, лейтенант Владимир Гельфанд увидел группу женщин, тащивших узлы и чемоданы, и поинтересовался, зачем они ушли из дому.

Из его опубликованного дневника:

«Они тыкали сюда, - объясняла красивая немка, задирая юбку, - всю ночь, и их было так много. Я была девушкой, - вздохнула она и заплакала. - Они мне испортили молодость. Среди них были старые, прыщавые, и все лезли на меня, все тыкали. Их было не меньше двадцати, да, да, - и залилась слезами».

В немецком архиве в синих картонных папках хранятся чудом уцелевшие данные об абортах с июня по октябрь 1945 года в Нойкелльне, одном из 24 районов Берлина. В Германии аборты были запрещены, но после войны был короткий период, когда женщинам разрешили прерывать беременность. Это было связано с массовыми изнасилованиями. С июня 1945 по 1946 год только в этом районе Берлина было одобрено 995 просьб об аборте. Одна из девушек округлым детским почерком пишет в объяснении, что была изнасилована дома, в гостиной, на глазах родителей.

Центр Берлина, каким его увидел Аркадий, лежал в руинах. Американские «летающие крепости» отбомбили его, почти как Дрезден. У янки иначе ценилась жизнь своего солдата (как, собственно, и у немцев в первой части войны): всегда несколько дней суровой бомбежки, прежде чем наступать. У нас всю войну было наоборот: сначала пехота и только следом - танки.

Под берлинскими развалинами много гражданских полегло. Потом, когда стояли оккупацией и Аркадий шел к своей Труди, из-под руин доносился трупный запах.

Часть 10

 
 

Василий Сарычев