“A World of Tomorrow”: Trauma, Urbicide, and Documentation in A Woman in Berlin: Eight Weeks in the Conquered City |
||
| […] World War II diary A Woman in Berlin: Eight Weeks in the Conquered City (2005)
documents one woman’s story of survival in the spring of 1945 in
Berlin, during which upward of 130,000 women were raped by soldiers of
the Red Army. First, this essay introduces the politics of recuperating
the English translation of the diary within the context of the scant
supporting historical documentation and memorialization of Berliner
women’s experience during the occupation. Second, it demonstrates how
the diary produces a feminist account of survival and a narrative for
collective trauma by examining the diarist’s representations of the
effects of rape and rubblestrewn Berlin. Third, the essay details the
complicated publication history of the diary through a consideration of
the relationship between the trauma sustained by the survivors of mass
rape and the blows to German national identity that it […] […] journalist Lucy Ash, in a BBC World Service radio piece, “The Rape of Berlin,” which aired on May 2, 2015, threads together some of the narrative surrounding the eight weeks of occupation, including a brief reference to the diary and its 2008 film adaptation. Her piece focuses especially on the grown children of rape survivors and Russian soldiers who want to tell the stories of their parents, put them into print, or memorialize their experiences in other ways, but who face tremendous resistance. Tellingly, Ash reports that there is just one plaque that alludes to the women who survived the Red Army’s terror, a granite stone that looks more like a marker for a “collective grave,” in Berlin’s Lilienthalstrasse Cemetery (Friedhof Lilienthalstrasse). The stone’s inscription reads, “Against war and violence for the victims of expulsion, deportation, rape, and forced labor, innocent children, mothers, women, and girls, their sufferings in the second world war should be unforgotten to prevent future suffering” (Ash 2015; my transcription)—a formulation in which the historically specific experience of those who were raped by the Red Army is dissolved into the vast canvas of all those who suffered and died during the whole of World War II. According to Ash, even now it is still taboo to discuss that mass rape, and the Russians she interviews about it speak of the laws put in place to prevent the denigration of the Russian army, ensuring that rape narratives remain buried. The film adaptation that followed the reprinting of A Woman in Berlin, entitled Anonyma (2008), directed by Max Färberböck and starring popular German actor Nina Hoss, did prompt some surviving women to begin to tell their stories at least to their families, Ash’s piece suggests, but most of these narratives have not been recorded or put into print in any formal way. While Anonyma itself is not true to the tone of the diary and, indeed, invents a rather saccharine love story out of trauma, its release did have a cathartic effect for those survivors still living, Philip Coovert reported to Ash, after having in 2008 collected narratives from twenty-seven elderly patients about the rapes. In conjunction with the film’s screening, Coovert held a panel discussion, after which many people contacted him to talk about their experiences, suggesting, Coovert told Ash, that because there was “never a possibility to give the survivors official acknowledgement” (quoted in Ash 2015), the film served as such. As Ash demonstrates through her interviews, the work of recovering narratives about what happened and thus moving toward recovery from trauma is still just beginning, and those engaged in it, especially in Russia and Germany, often meet difficulty when attempting to get their research […] […] diarist records that rape was so widespread that there were almost no women who had not been attacked multiple times, even those who were elderly or disabled. Oddly, their collective experiences promoted a sense of unity and kinship among them. Rather than greeting another woman with “hello” or “good morning,” one might say, “How many times were you raped?” (WB 204). Talking about being raped becomes, for these women, an act of survival. The women even begin to develop a sense of dark humor about the experiences, especially notable when the widow with whom the diarist lives makes and often repeats a crude joke about the youthful, firm condition of her vagina. The diarist also expresses, boldly, her changing perceptions of the German man. In one particularly telling passage, she writes, These days I keep noticing how my feelings towards men— and the feelings of all the other women—are changing. We feel sorry for them; they seem so miserable and powerless. The weaker sex. Deep down we women are experiencing a kind of collective disappointment. The Nazi world—ruled by men, glorifying the strong man—is beginning to crumble, and with it the myth of “Man.” In earlier wars men could claim that the privilege of killing and being killed for the fatherland was theirs and theirs alone. Today we women, too, have a share. That has transformed us, emboldened us. Among the many defeats at the end of this war is the defeat of the male sex […] […] like that above abound within the diary. There are numerous exchanges the diarist recounts with the men who stayed in Berlin, and who watched and listened to their wives and daughters being attacked, and for which she offers scathing commentary on the changing attitudes of men. For example: “I think our men must feel even dirtier than we do, sullied as we are. In line at the pump one woman told me how her neighbor reacted when the Russians fell on her in her basement: he simply shouted, ‘Well, why don’t you just go with them, you’re putting us all in danger!’ A minor footnote to the Decline of the West” (75). However, the women’s narratives are submerged once the men return home and begin rebuilding the city. It was considered a mark of immorality and of shame to have been raped, and the German men, suffering from the intense emasculation and their own sort of shame brought by the fall of the Reich, the condemnation of their masculinist ideology and propaganda, and the war’s shocking number of casualties, did not allow women to talk about their experiences, especially when those experiences included bodily violation. Women represented home and nation to returning soldiers, and the infiltration of both, now represented by women’s raped bodies, was too much to bear.9 The author of the diary shows this when her fiancé Gerd returns from the front. They cannot seem to connect any longer, and he says to her, “You’ve all turned into a bunch of shameless bitches, every one of you in the building. Don’t you realize? . . . It’s horrible being around you. You’ve lost all sense of measure” (259). She tries to make him understand by offering him the three notebooks full of what has transpired. While reading, he comes across a word in shorthand, “Schdg” and asks her what it means; “‘Schändung,’ of course—rape” (260), she tells him. He closes the diary, does not speak to her, and leaves the next […] […] Ash interviews Vitaly Gelfand, for instance, whose father, Vladimir Gelfand, left behind a war diary that Vitaly has been unable to publish. Similarly, Vera Dubina, a historian at the University of Humanities in Moscow, who has written on the subject of rape has had difficulty getting her work published. “The Russian media reacted very aggressively,” she recounts, “people only want to hear about our glorious victory in the Great Patriotic War and now it is getting harder to do proper research” (quoted in Ash 2015 […] |
 |
 |
© Twentieth-Century Literature
© Hofstra University
"Мир завтрашнего дня": Травма, урбицид и документация в книге "Женщина в Берлине": Восемь недель в завоеванном городе |
||
| |
||
| […] Второй мировой войны "Женщина в Берлине: Eight Weeks in the Conquered
City (2005) документирует историю выживания одной женщины весной 1945
года в Берлине, во время которой около 130 000 женщин были изнасилованы
солдатами Красной Армии. Во-первых, в этом эссе представлена политика
восстановления английского перевода дневника в контексте скудной
исторической документации и мемориализации опыта берлинских женщин во
время оккупации. Во-вторых, он демонстрирует, как дневник создает
феминистский отчет о выживании и нарратив о коллективной травме,
исследуя представления дневника о последствиях изнасилования и
разрушенного Берлина. В-третьих, эссе подробно описывает сложную
историю публикации дневника, рассматривая связь между травмой,
полученной пережившими массовое изнасилование, и ударами по немецкой
национальной идентичности, которые он […] […] -документалист Люси Эш в радиопередаче Всемирной службы Би-би-си "Изнасилование Берлина", вышедшей в эфир 2 мая 2015 года, связала воедино некоторые повествования о восьми неделях оккупации, включая краткую ссылку на дневник и его экранизацию 2008 года. Особое внимание в ее материале уделяется взрослым детям жертв изнасилования и русских солдат, которые хотят рассказать истории своих родителей, опубликовать их в печати или увековечить свой опыт другими способами, но сталкиваются с огромным сопротивлением. Примечательно, что, по словам Эш, на берлинском кладбище Лилиентальштрассе (Friedhof Lilienthalstrasse) есть только одна табличка с упоминанием женщин, переживших террор Красной Армии, - гранитный камень, больше похожий на знак "коллективной могилы". Надпись на камне гласит: "Против войны и насилия для жертв изгнания, депортации, изнасилования и принудительного труда, невинных детей, матерей, женщин и девушек, их страдания во время Второй мировой войны должны быть незабвенными, чтобы предотвратить будущие страдания" (Ash 2015; транскрипция моя) - формулировка, в которой исторически конкретный опыт тех, кто был изнасилован Красной Армией, растворяется в огромном полотне всех тех, кто страдал и погиб во время всей Второй мировой войны. По словам Эш, даже сейчас обсуждение этого массового изнасилования по-прежнему табуировано, а русские, с которыми она беседует на эту тему, говорят о законах, введенных для предотвращения очернения русской армии, что гарантирует, что повествования об изнасилованиях останутся похороненными. Киноадаптация, последовавшая за переизданием книги "Женщина в Берлине", под названием "Анонима" (2008), режиссером которой выступил Макс Фербербёк, а в главной роли снялась популярная немецкая актриса Нина Хосс, действительно побудила некоторых выживших женщин начать рассказывать свои истории, по крайней мере, своим семьям, предполагает Эш, но большинство этих историй не были записаны или опубликованы каким-либо официальным образом. Хотя сам фильм "Аноним" не соответствует тону дневника и, более того, придумывает из травмы довольно слащавую историю любви, его выход в свет оказал катарсическое воздействие на тех, кто еще жив, сообщил Эш Филип Куверт, который в 2008 году собрал рассказы двадцати семи пожилых пациенток об изнасилованиях. В связи с показом фильма Куверт провел дискуссию, после которой многие люди связались с ним, чтобы рассказать о своем опыте. Куверт сказал Эш, что поскольку "никогда не было возможности дать выжившим официальное признание" (цитируется по Ash 2015), фильм послужил таким признанием. Как показывает Эш в своих интервью, работа по восстановлению нарративов о произошедшем и тем самым продвижению к выздоровлению от травмы еще только начинается, и те, кто ею занимается, особенно в России и Германии, часто сталкиваются с трудностями при попытке опубликовать свои […] […] пишет, что изнасилования были настолько распространены, что почти не было женщин, которые не подвергались бы многократным изнасилованиям, даже пожилые или инвалиды. Как ни странно, их коллективный опыт способствовал развитию чувства единства и родства между ними. Вместо того чтобы поприветствовать другую женщину словами "привет" или "доброе утро", можно было спросить: "Сколько раз тебя насиловали?" (ВБ 204). (ВБ 204). Разговор об изнасиловании становится для этих женщин актом выживания. У женщин даже начинает развиваться чувство мрачного юмора по поводу пережитого, это особенно заметно, когда вдова, с которой живет автор дневника, отпускает и часто повторяет грубую шутку по поводу молодости и упругости ее влагалища. Автор дневника также смело выражает свое меняющееся восприятие немецкого мужчины. В одном особенно показательном отрывке она пишет: в эти дни я все время замечаю, как меняются мои чувства к мужчинам - и чувства всех других женщин. Нам их жалко, они кажутся такими несчастными и бессильными. Слабый пол. В глубине души мы, женщины, испытываем своего рода коллективное разочарование. Нацистский мир, управляемый мужчинами, прославляющий сильного мужчину, начинает рушиться, а вместе с ним и миф о "мужчине". В прежних войнах мужчины могли утверждать, что привилегия убивать и быть убитыми за родину принадлежит им и только им. Сегодня мы, женщины, тоже имеем свою долю. Это изменило нас, придало нам силы. Среди многих поражений в конце этой войны - поражение мужского пола" […] […] подобные приведенным выше, встречаются в дневнике повсеместно. Дневник содержит множество бесед с мужчинами, оставшимися в Берлине, которые смотрели и слушали, как нападают на их жен и дочерей, и в которых она дает язвительные комментарии по поводу изменения отношения мужчин. Например: "Я думаю, что наши мужчины должны чувствовать себя еще более грязными, чем мы, такими же грязными, как мы. В очереди у насоса одна женщина рассказала мне, как отреагировал ее сосед, когда русские набросились на нее в подвале: он просто закричал: "Ну почему бы тебе просто не пойти с ними, ты подвергаешь всех нас опасности!". Небольшая сноска на тему упадка Запада" (75). Однако повествование женщин уходит на второй план, когда мужчины возвращаются домой и начинают восстанавливать город. Изнасилование считалось признаком аморальности и позора, и немецкие мужчины, страдающие от сильного опустошения и собственного позора, вызванного падением Рейха, осуждением их маскулинной идеологии и пропаганды, а также шокирующим количеством жертв войны, не позволяли женщинам говорить о своем опыте, особенно если этот опыт включал телесное нарушение. Для вернувшихся солдат женщины представляли дом и нацию, и проникновение и того, и другого, теперь представленное изнасилованными женскими телами, было слишком невыносимо. Автор дневника показывает это, когда ее жених Герд возвращается с фронта. Они не могут больше общаться, и он говорит ей: "Вы все превратились в кучку бесстыжих сук, все вы в этом здании. Неужели вы не понимаете? . . Это ужасно - быть рядом с вами. Вы потеряли всякое чувство меры" (259). Она пытается заставить его понять, предлагая ему три тетради, в которых записано все, что произошло. Читая, он натыкается на слово "Schdg" и спрашивает ее, что это значит; "Schändung, конечно же, изнасилование" (260), говорит она ему. Он закрывает дневник, не разговаривает с ней и уезжает на следующий […] […] Эш берет интервью у Виталия Гельфанда, например, отец которого, Владимир Гельфанд, оставил после себя военный дневник, который Виталий не смог опубликовать. Аналогичным образом, Вера Дубина, историк из Гуманитарного университета в Москве, которая писала на тему изнасилования, столкнулась с трудностями при публикации своей работы. "Российские СМИ отреагировали очень агрессивно, - вспоминает она, - люди хотят слышать только о нашей славной победе в Великой Отечественной войне, и теперь становится все труднее проводить надлежащие исследования" (цитируется по Ash 2015 […] |
английский