"Я влюбился в портрет Богоматери..." Из фронтовых дневников лейтенанта Владимира Гельфанда

В 20 лет, имея бронь от призыва в армию, Владимир попросился на фронт и стал сержантом миномётного взвода. Там он не изменил довоенной привычке: каждый день, даже под обстрелом, писал дневник. В 2002 году этот уникальный документ был опубликован в Германии на немецком. А в 2015 году - и в России. Вот некоторые записи 1944 года, когда началось освобождение Польши от нацистов.

Владимир Гельфанд (1923 - 1983)

Национальные особенности

22.10.1944. Село Ганна. Эта часть Польши, где много русских и украинцев, хорошо ещё нас встречает. Но туда дальше - звери и руссконенавистники. Евреев тоже здесь не любят и открыто называют «жидами». Ещё бедные люди, особенно русские и украинцы, те так-сяк, сочувствуют даже, но поляки... те со скрежетом зубов отзываются о евреях.
Мне рассказывали о женщинах: они заманивали наших бойцов в свои объятья, а когда дело доходило до постели, отрезали половые члены, душили руками за горло, царапали глаза. Безумные, дикие, безобразные самки! С ними надо быть осторожней и не увлекаться их красотой. А полячки красивы, сволочи.
Здесь в деревне я один. Долго разыскивал украинцев, чтобы стать на квартиру. Но и это было опасно. К счастью, нашлись хорошие хозяева, с уважением и любовью отзываются о русских. Живут они не особенно хорошо, но и не плохо, однако жиров у них нет.
Солдаты наши ходят, молока просят, самогонку, воруют лошадей, скот, и вообще движение армии сопровождается слезами и причитаниями жителей. Немцы хуже делали, но и нашими здесь недовольны. О партизанах тоже здесь отзываются с неприязнью; говорят, что партизаны грабили население.

Гордые панночки

24.10.1944 Село Грудск. Хозяева дома, где я остановился, - настоящие трудящиеся-бедняки, люди добрые и приветливые. Если бы такие были все в Польше, то лучшего не нужно было и желать.
Даже хлеба утром у них не было, а продуктов едва-едва хватает. С топливом тоже у них трудно - покупать не за что. Тем не менее они последним со мной делились, и я на них не могу обижаться.
О церквях. Здесь веруют все. И неверующих бойцов, и командиров наших сразу безоговорочно называют коммунистами. Это характеризует убогость мысли среднего поляка.
Сегодня спутницами мне к одному из сёл оказались красивые полячки-девушки. Они жаловались на отсутствие парней в Польше. Называли меня «паном», но были неприкосновенны. Я одну из них похлопал по плечу нежно в ответ на её замечание о мужчинах и утешил мыслью о поездке в Россию - там-де много мужчин. Она поспешила отойти в сторону, а на мои слова ответила, что для них и здесь мужчины найдутся.

"Немцы были лучше"

25.10.1944. Наутро проснулся рано и хотел начать писать, но не пришлось - хозяева опять мне дали полстакана молока и немного картошки. Я поел, и тогда у нас завязался разговор.
Хозяева выявили передо мной свои реакционные взгляды. Говорили о том, что немцы для них лучше, чем мы; утверждали, что те не накладывали на них таких налогов, не брали для армии столько зерна и даже платили сахаром и жирами, если брали что-либо.
- Сталин дал немного зерна для жителей Варшавы, но это зерно он отобрал раньше у населения ещё в большем количестве. Мы не считаем, что Красная армия освобождает нас - она несёт нам другой гнёт, ещё более тяжелый, чем немецкий. Новое правительство народ наш не признает - это предатели. Поляки смеются с люблинских ставленников Сталина, и они не допустят, чтобы те стали у власти. Вы пришли к нам с оружием, потому что сильнее нас. Если бы мы смогли, мы бы не пустили вас к себе, но те поляки, которые сейчас стоят у власти, предали интересы нашей Польши.

Батраки и помещики

28.10.1944. Польша похожа на злого капризного ребёнка, с которым нянчатся, из-за которого убивают много времени очень взрослые и очень серьезные люди. Видел я Польшу и, насколько мог, изучил её нравы, быт и обычаи. Много внимания здесь придаётся внешнему лоску.
Жители ездят на велосипедах. Пешком редко ходят. Дороги все мощёные, дома есть очень красивые. Но есть и иная, не привлекательная картина. Люди, обутые в зимний период в сандалии и лапти; борщ из одного бурака и воды, который они едят; плуги, которыми они пашут. Методы обработки земли - вручную. Детская почти промышленность. Маленькие кирпичные заводики, фабрички. Жирные отъевшиеся хозяева-помещики и нищие рабочие и крестьяне - батраки, которым продуктов хватает едва на жизнь.

О любви

21.11.1944. Станция Лохув. После обеда уезжаю. Какой парадокс мне встретился! Лида, эта молоденькая славненькая девчушка - она замужем! Только что узнал от хозяйки. А ведь ходил специально ради неё в мастерскую.
Хозяйская дочь тоже хорошенькая, но дикая чересчур, и родные всё время на глазах - обнять её неудобно и любезничать с ней неловко. А на сердце такая печаль и скука, что без ласковых объятий и нежности девушки развеять это немыслимо.
Влюбился в портрет Богоматери, висящий здесь на стене. Какая удивительно красиво скомбинированная женщина изображена на портрете! Поистине идеал красоты девичьей! Кое-что здесь есть от Тамары, но более утончённое; кое-что - от других девушек - и опять лучше! Слов не хватает для описания всех качеств глядящей на меня на портрете женщины.
Скажу просто: люблю её и обнял бы её так крепко, так пламенно, расцеловал бы, кабы она не была портретом и не смотрела на меня так неподвижно.

Пан похож на...

22.11.1944. Польша. Минск-Мазовецкий. Нынче утром на квартиру, где я остановился, явилась одна славненькая личиком паненька. Я предложил ей стул и почти силком заставил сесть. Она отмежёвывалась от моих ласок, а потом неожиданно сказала: «Пан похож на жидка».
- Как это понять? - изумился я.
- На еврея пан похож, - объяснила девушка.
- А, может быть, я и есть еврей, - ответил я, и паненька вдруг мне опротивела.
Как здесь не любят евреев! Жутко подумать, какую пошлость взглядов и тупость мировоззрения развила в людях польская реакция и как, тем не менее, сильно впиталось это гнилое понятие о людях других наций и народностей в пропахший горькой пилсудчиной дух польский!

Марыся и самолёты

23.11.1944. Окраина Минск-Мазовецкого. Проснулся сегодня рано. Хозяева оказались исключительно приветливыми поляками, каких я ещё здесь не встречал. Старушка-мать, 61 год, её муж на восемь лет старше, но мечтают дожить до окончания войны и увидеть хотя бы один год мирного времени.
Доброта этих людей не имеет границ. Они ничего не жалеют и всем готовы поделиться. Поджарили для меня картошку на масле, угостили капустой солёной с луком, дважды за вечер вынудили выпить чаю с маслом-хлебом, сахаром. Постель приготовили роскошную, хотя им пришлось для этого сильно потесниться.
Маленькая Марыся меня боится и весело воркует возле старушки-бабушки. Ей сейчас два годика, но она уже много перенесла, и, когда на дворе слышится гул самолета, - вся съёживается и в страхе бросается в объятия к бабушке: «Ой, бу-бу-бу!»
И больно становится мне, взрослому, от переживаемого крошкой ужаса, вселённого в её маленькое сердце дикой, нелепой, империалистической бурей войны.