• Гефтер "Владимир Гельфанд. Дневник 1942 года"

  •           
     

               

     


     

  • Журнал
  • Популярное
  • Авторы

  • Владимир Гельфанд. Дневник 1942 года

    «Хочу идти в бой коммунистом»: военные впечатления, смесь веры и страсти

    Свидетельства23.10.2015
    © gelfand.de
      

    От редакции: Мы представляем фрагменты дневника Владимира Гельфанда, посвященные выходу из окружения на Харьковском направлении летом 1942 года. Книга «Владимир Гельфанд. Дневник 1941–1946», подготовленная Международным центром истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ, вышла в издательстве РОССПЭН в 2015 году.

     

      

       

    01.06.1942

    Вечером в поезде. Сегодня комиссар сообщил нам, куда мы едем — на Харьковское направление!.. [1] Взялся за боевой листок. Передовицу и стих написал, статьи собрал. Остается переписать в газету. Темнеет, и трясет в вагоне — условия трудные для писания. Отложу.


    02.06.1942

    Едем, едем — хорошо ехать! Только теснота необычная. Жутко сказать — целая рота размещена в одном вагоне. Люди здесь разные. Есть добрые, а есть злые, много грубых, некультурных, но попадаются и грамотные, и вежливые.

    Больше всех из всего командного состава мне нравится комиссар. Он всегда подтянутый, волевой. Глядя на него, и сам становишься взрослее, серьезнее. Глядишь иногда на него, и не верится тебе, что действительно может жить среди нас и в наших условиях такой человек. Он, может, меньше меня учился (читает, например, он хуже меня), меньше меня знаком с литературой, а в некоторых случаях и с политикой (он говорит, что Прага находится в Австрии), однако, если б я еще сто лет учился, я не умел бы быть таким подтянутым и дисциплинированным, как он. Наш комиссар — образец среди всех встречавшихся мне политработников.


    03.06.1942

    Степь, степь, степь… Гладкая, как стол, тихая, как будто немая, травянистая, точно свежеиспеченный пряник, ароматно пахнущая своими степными цветами. Как будто надушилась специально приятным и крепким одеколоном. Степь, степь, степь. Бескрайняя и зеленая.

    Подъема еще не было. Мы едем все-таки в Сталинград. Солнце поднялось, чтобы видеть нас, и заалело багровым румянцем. Как хорошо — солнце! Нам никогда с ним не расстаться, не правда ли, мой дневник? Я не расстанусь с жизнью, как и с тобой, никогда на свете и в особенности теперь, когда жить так хочется. Мы победим! Проклятые немцы, стремящиеся поработить нас, будут разбиты и уничтожены!

    Говорят, что до Сталинграда осталось не больше 150 километров. Ростовскую область мы давно уже оставили позади себя.

    Широкие, как море, необъятные, как океан, раскинулись степи здесь зеленые. Редко встретить удастся отдельную группу хат, полустанок или другие признаки человеческого существования. Степь, только степь, поросшая густым бурьяном, одиноко греется на солнышке, мечтательно глядя на такое же необъятное по своим просторам голубое небо.

    На одном полустанке опустил письма в ящик — одно тете Ане, другое Оле. Третье письмо, к маме, везу с собой. Опущу в Сталинграде.

    Кончились Сальские степи, теперь тянутся Калмыцкие [2], а населенных пунктов все нет как нет.

    Командир взвода заставляет остричь волос. Какая неприятность, а ослушаться приказания нельзя.


    gelfand-cover04.06.1942

    Вчера в соседнем эшелоне старший сержант, заряжая автомат, выстрелил и ранил троих человек, находившихся в вагоне. Двое получили тяжелые ранения. Вот что значит неосторожность! Эшелон задержан перед отправлением. В вагон, где случилась эта история, пришел генерал-майор, дивизионный комиссар и др. Это было уже в Сталинграде, в самом большом городе, встретившемся на пути нашем.

    Город начался отдаленными на 10–15 километров от него пригородами. Крыши домов, как и сами дома, были деревянные. Много было домов очень древних и красиво архитектурно исполненных и расписанных. Долго тянулся этот древний деревянный приволжский город, когда начался, наконец, через несколько остановок (станций), большой советский город Сталинград с его великолепными многоэтажными каменными зданиями.

    Впервые увидел знаменитую Волгу-реку. Здесь она была не шире Днепра, а возможно, даже и уже.

    Вечером. Сейчас сижу в степи в том месте, которое и по карте не сыщешь. Комары мучают и доводят до бешенства.


    05.06.1942

    С утра вчерашнего дня дневалю [3]. Ночью не спал. С вечера шел дождь и капал на голову и за шею сквозь открытую форточку вагона.

    Сейчас четыре часа. В восемь сменяюсь. Замучили вчера меня бесконечными посылками по воду почти на каждой остановке. Командиры здесь все молодые, некоторые мои сверстники. Но держат себя они слишком высоко. Не так дисциплинированно и стойко, как высоко. Так, например, лейтенант Ткалич, он 1923 года рождения, ходит часто без пояса с расстегнутой рубашкой. Шалости и шутки у него детские, но попробуй с ним заговорить — он набросится на тебя и раскричится. То стал ты не так [одно слово нрзб], не так держишь. Даже смешно делается, когда он отдает приказания. Наш младший лейтенант Егоренко строже и дисциплинированней, но на комсомольские собрания не ходит.

    Девять часов вечера. Темнеет.

    Сегодня комиссар целый день обрабатывал нас политически. С каждым днем он мне все больше и больше нравится своей стойкостью, силой воли и неистощаемой энергией.

    Сегодня он долго отрабатывал с нами дисциплинарный устав. Когда же его вывел из терпения боец Оглы своей неусидчивостью, он гневно стал объяснять, кто он по происхождению и как он будет вести себя на фронте: «Если встречусь с нерадивыми элементами, — рука у меня не дрогнет [одно слово нрзб]», — закончился разговор. И этим он еще больше полюбился мне.

    Какой это замечательный человек! Сын рабочего, он стал учиться уже при советской власти и окончил два курса высшего учебного заведения. Имеет звание педагога. Но война не дала ему закончить образование и направила в ряды РККА для политработы [4].


    06.06.1942

    Вечереет. Мы подъезжаем к Купянску [5], миновав недавно его сортировочную станцию. Только [что] здесь прошел дождь и сейчас продолжает еще накрапывать. Нам везет на дожди. Куда бы мы ни ехали — всюду наш путь завершается плохой погодой и дождем. Возможно, это и к лучшему, ибо в дождь погода нелетная, и на нас не могут напасть вражеские самолеты.

    Сейчас нахожусь в прифронтовой полосе. Родная украинская земля широко раскинулась повсюду. Но местность мне эта незнакома — здесь я никогда не бывал.

    Горю желанием попасть на Днепропетровский фронт, если таковой существует. Как отрадно и легко сражаться за свой родной город! Но если мне не доведется там драться с врагами, я не отступлю и не струшу.

    Собираюсь подать заявление в партию. Хочу идти в бой коммунистом. Буду проводить политическую работу, с которой до некоторой степени знаком и которая мне близка. В бою даю себе клятву быть передовым и добиться звания лейтенанта, которого мне волей случая не довелось получить в училище. Многое еще мне незнакомо, многое непонятно, но буду учиться, чтобы больше знать. Литературную работу-учебу не прекращу ни при каких обстоятельствах, ибо это мой хлеб, моя пища, жизнь моя дорогая.

    Я не умирать еду, а жить и одерживать победу, бить врагов Родины своей! Буду бить их из миномета, из винтовки, а также литературой и политикой — таковы мои мысли и чаяния в данный момент. О смерти не думаю, ибо верю в судьбу свою, которая да сбережет меня от вражеских пуль. Опираясь на эту веру, буду бесстрашен в бою, буду в первых рядах защитников Родины.

    Писем написал очень много. Мои товарищи по оружию смеются надо мной за то, что много пишу. А я не могу не писать, хотя и не хочу, чтоб надо мной смеялись. Написал за свой путь из Новороссийска на фронт — маме в Ессентуки, в Магнитогорск, Астрахань, в Дербент и Лене Лячиной в Нальчик. Б[асе] Лившиц еще не написал.


    08.06.1942

    Дождь, дождь бесконечный, ленивый, кое-чем напоминающий новороссийский. Правда, земля здесь тверже и не киснет под ногами после дождя, не липнет к ногам и не образует болота. Сегодня засветло мы должны были покинуть это село, но остались здесь, по-видимому, из-за дождя. Нам выдали много сухарей и неприкосновенные запасы (НЗ) в виде концентратов каши и горохового супа-пюре.


    11.06.1942

    Из селения Кабанье [6] вышли 9 июня. Вчера дошли до места, покрыв таким образом за это время 55 километров. Пока разместились в садике у одной из деревенских хат.

    Вчера был дождь. Спрятались в хлеве соседней хатки. Сегодня нам, комсомольцам, объяснили нашу задачу. Редакторам газет, командирам взводов тоже объяснили ее. Так что мне довелось дважды присутствовать на летучих собраниях.


    12.06.1942

    Со вчерашнего вечера с пяти часов и до восьми часов сегодняшнего утра рыли блиндаж для нашего расчета. С 8.30, примерно, и до четырех вечера отдыхали (если не принимать во внимание ходьбу на расстояние одного километра за обедом).

    Сейчас роем запасную позицию впереди основной. Позади основной предстоит вырыть еще две позиции запасных.

    По дороге сюда нашел две немецких листовки. Какие глупые и безграмотные авторы работали над их составлением! Какие недалекие мысли выражены в этих «листовках», с позволения сказать. Просто не верится, что эти листовки составлялись с целью пропаганды перехода наших людей на сторону немецких прохвостов. Кто поверит их неубедительным доводам и доверится им? Единственный правильно вставленный аргумент — это вопрос о евреях. Антисемитизм здесь сильно развит, и слова, что «мы боремся только против жидов, севших на вашу шею и являющихся виновниками войны», могут подействовать кой на кого. Далее там указывается на то, что «жиды», дескать, засели в тылу, воевать не идут и не хотят быть комиссарами на фронте из-за своей трусости. Это уже чересчур смешно звучит, а выглядит в устах составителей листовок просто анекдотично.

    В ответ на то, что евреи сидят в тылу, я могу сказать, что только в нашей роте одной насчитывается не менее семи евреев, что при малочисленности их по сравнению с русскими (на всем земном шаре до войны проживало около 11 миллионов евреев) — слишком много. Насчет боязни евреев быть комиссарами мне и говорить не хочется. Я им покажу в бою на своем примере, какую чушь они порют. Я не только как еврей попытаюсь не избежать звания комиссара боевого подразделения, но буду добиваться горячо, страстно, настойчиво и цепко этого почетного звания.

    Листовки никому не показывал, кроме командира нашего взвода. Отнесу их политруку. Их тут очень много разбросано по полю — и наших, и немецких листовок.

    Писем давно никому не писал — не было адреса, а сейчас нет свободной минуты. Пишу сейчас, когда мой напарник, единственный мне подчиненный боец моего отделения, работает, роет окоп, а я, покопав, отдыхаю. Комары кусают безжалостно. Сколько их тут есть!..


    13.06.1942

    На рассвете. До света работал, рыл окоп. Сейчас копает Хаустов — боец моего подразделения. Этот человек вызывает во мне брюзгливую жалость: он не так стар, как выглядит, не так слаб, как делается. Окопы, например, он копает скорей и лучше меня, так как привык к физическому труду с малого детства. Но миномет, лопату и другие тяжести мне приходится носить самому, ибо он говорит, что не в силах носить тяжести. Пойти куда-либо он тоже не может.

    Сначала мы были вместе во взводе ПТР. Потом нас перевели в минометный взвод. Меня назначили командиром, его определили в мой расчет. Это сильно задело самолюбие его.

    Еще в Новороссийске он говорил мне, что болен сердцем и отсутствием зубов. Жаловался, что не вынесет выстрела и при первом бое умрет от разрыва сердца. Когда же у нас проходила учебная стрельба, он ничуть не пострадал, однако стрелять из миномета побоялся, и мне пришлось опускать мины самому. Как было сказано выше, я в этом ничуть не раскаивался, но он, Хаустов, так и не выстрелил ни разу до сих пор из миномета. Во время стрельбищ, вторых по счету, он стоял часовым и на огневом рубеже не присутствовал.

    Когда мы приехали сюда, он стал напевать мне совершенно другое. То он говорил, что он слушать меня не будет и приказаний моих исполнять не станет, то говорил, что я отдаю неправильные приказы, то он просто зло издевался надо мной, командуя в присутствии остальных бойцов взвода: «Гельфанд, ко мне!», или посылая меня к командиру взвода сказать, что он не будет со мной работать и слушаться меня. «Ну как, ты говорил лейтенанту то, что я тебе сказал?» — говорил он.


    15.06.1942

    Сегодня счастливый день — комаров нет, и можно спокойно писать.

    Весь взвод наш, за исключением двух человек, охраняющих боеприпасы, улегся спать. С фронта непрерывно доносятся глухие и тяжелые выстрелы, похожие на разрывы бомб. Передовые позиции отсюда недалеко. Часто гостят здесь вражеские самолеты — при одном из налетов их один из наших бойцов был убит и двое ранены.

    Ночью со всех сторон поднимаются ракеты, долго глядят в беспросветную тьму, освещая пространство, и затем медленно начинают опускаться за горизонт, а навстречу им новые и новые ночные светила подымаются, выдуманные людьми.

    Лейтенант, видимо, забыл, что нам нужно заканчивать рытье складов, и первый уснул после завтрака, за ним все остальные легли спать, не напоминая ему о складах. Сегодня уже пятый день, как мы роем окопы, предназначенные для оборонительных боев.

    Выстрелы как будто стали отчетливей и ближе, и политрук роты «тайком» нам сообщил, что днями мы должны столкнуться с врагом.

    Хочется спать, но еще больше хочется поговорить с тобой, о, мой дневник, высказать сокровенное, что накопилось у меня за период службы в армии. И я не сплю.


    16.06.1942

    Оказывается, немцы вели наступление против наших войск на харьковском участке фронта [7]. А я-то и не знал-то. Только сегодня по рассказам товарищей и из «Красноармейской газеты» за тринадцатое число мне все стало известно.

    Сегодня по радио, рассказывают красноармейцы нашего взвода, сообщили, что наступление немцев на нашем, Харьковском, направлении приостановлено [8].

    Прервусь. Небо рассвирепело и шлет почти беспрерывно на меня дождь.

    Через 15 минут. Как ни грозны тучи были, а дождя все же на этот раз не последовало. Ветер пошел мне навстречу и разогнал их отсюда, назойливых, чтоб не мешали писать мне. Хватит с них целой ночи, в течение которой они поливали меня своим холодящим дождем. Что ж, спасибо тебе, ветер буйный, украинский ветер — будем же вместе гнать черные полчища немцев, тучами хлынувших на землю нашу. Едут всадники сюда. Опять прервусь — ведь я на посту. Всадники, два лейтенанта — незнакомые мне, тоже проехали мимо.

    Сейчас уже канун шестнадцатого числа, а я все еще не имею возможности списаться с родными, знакомыми. Им я пишу — боже мой, сколько я им написал, уже и счет потерян мною. А они не могут писать мне, ибо адреса моего нет у них. Какая горькая, неотвратимая досада! Как бы мне хотелось побывать сейчас дома, повидать родных, отдохнуть пару деньков, понежиться в постели одну-другую ночку, обнять всех близких, услышать ласковое слово матери, отца и родных моих — сколько пожеланий связанно с домом! Не перечесть! А пища вкусная — хотя бы раз в десять дней видеть одну порцию из тех, что считались мною дома обыденными и не особенно привлекательными.

    С каким восторгом слушал бы я сейчас наставления моего папки милого, казавшиеся мне раньше надоедливыми и лишними. Сколько я отдал бы за самую жесткую трепку матери любимой и дорогой, только бы увидеть ее на минуту. А Днепропетровск… Сколько нежных чувств и приятных воспоминаний вызывает во мне жизнь и учеба мои в городе этом! А радио! — сколько дней я не слышал ни одного слова из него. А газеты, а карты, а книги!.. Все оставлено мною. Только изредка мне удается урвать минуту свободную, дабы почитать, пописать, помечтать немного.

    Все книги, что вез я с собой, отдал бойцам на курение. Только одна, Иванова о Лермонтове [9], осталась пока у меня. Нести невозможно — НЗ пищи, куда входят концентраты и сухари (на пять дней и того и другого), патроны, которых 85 штук, и еще кое-какие необходимые вещи — все это страшно тяготит, но необходимо в то же время. В противогазе стихи ношу, дневник старый, ессентуковский и этот; бумагу, карты (которых тоже оставил минимальное число), а это все тяжесть. Чернила ношу в верхнем боковом кармане, где помещается ручка, карандаш, блокнот и другие разности. В левом боковом кармане тоже полно. И все это необходимо. И все это я не могу и не должен выбросить.

    Чернила… Эх, недавно забегала по тебе, дневник мой, быстрая ручка, сея на просторах твоих белоснежных синие полчища букв. После того как командир взвода ПТР не по праву заставил отдать ему мои чернила, я уже было потерял надежду писать ими и вооружился химическими карандашами. И вот неожиданно пришел ко мне санинструктор с предложением, чтобы отдал ему свою пачку табаку за сухари, за сахар, за что угодно. Все условия его я отклонил и предложил свое — достать бутылочку с чернилами. Он согласился, но так долго тянул, пока я не раздал часть пачки, не обменял на селедку, на ручку, так что у меня осталась половина пачки большой хорошего турецкого табаку.

    Он решил меня надуть и в чернильницу всыпал марганца. Попробовал я пописать — замечательный красновато-фиолетовый цвет, но водянистый немного. Он стал подогревать бутылочку, взбалтывать и все это с самым серьезным видом. Я спешил тогда на работу — на рытье окопов, и мне некогда было раздумывать. Поверив его уверениям, что чернило устоится и не будет водянистым, я отдал ему табак. Когда же на другой день (вчера) я попробовал писать — оно действительно было ярче намного, но как только я отводил ручку от уже написанного слова, я замечал, что слово начинало желтеть и постепенно становилось еле заметным его очертание, похожим на ржавчину.

    Больше санинструктора я с тех пор не встречал. А чернила я все-таки сделал, разведя химический карандаш в воде. Победа осталась все же за мной, ибо мое дело правое.

    Со вчерашнего дня дневалю возле оружия и боеприпасов. Младший лейтенант стал относиться ко мне насмешливо и недобросовестно, хотя и выделил меня в командиры. Всегда он выделяет меня в наряды больше других (не в наказание, а по привычке) и унижает честь и права человеческие и командирские, назначая, к примеру, в дневальство и при рытье окопов рядовых бойцов старшими надо мной, отчитывая меня в их присутствии, а также доверяя всяким жалобам на меня как на командира, что не должно иметь места по уставу в Красной армии.

    Больше того, когда у меня произошло страшное по принесенным мне мучениям расстройство желудка, он, по навету подчиненного мне бойца, признал это симуляцией и заявил в присутствии красноармейцев, чтобы я больше ему не жаловался ни на какие болезни. А проверить в санчасти истину о моей болезни не пожелал.

    Вообще наш командир взвода находится под влиянием людей, умеющих рассказывать и трепать языком способных. Я уверен, что расскажи я ему пару ругательных анекдотов, и отношение его ко мне переменилось бы — плохо, память у меня ни к черту.

    А сейчас пока что спит боец Бессарабов ночью. Командует он же, а командир отделения, в котором сей боец находится, ночью не спит, стоит на посту. Днем тоже из кожи лезет, выполняя приказания своего бойца. Кто же будет подчиняться мне в бою, если я сам вынужден подчиняться бойцам, которыми командовать должен?!

    А потом, когда нет командиров, он, говоря о лейтенанте, начинает рассуждать, что во главе роты стоят одни пацаны, что сами бойцы их постреляют и что он, Бессарабов, знает больше командира взвода, ибо служит три года, а он, командир, всего лишь три месяца. Вот тебе и авторитет командира! До чего доводит малейшее уклонение от устава.

    Если я не заслуживаю звания командира — можно снять меня с этой должности и тогда предоставлять бойцам быть старшими надо мною и проч. Но я начинаю вступать в обсуждение действий командира, а ведь это не по уставу. Ладно, молчу об этом. Молчу как рыба…

    Опять комары появились (мошки, как их называют). Ох, и надоедливы же они. И в глаза лезут, и в уши, и в нос не стесняются забраться — просто оказия какая-то — ни писать, ни читать, ни даже сидеть спокойно они не дают мне, грешному.

    Орудия и вправду не бьют со стороны фронта, и самолетов меньше стало. Что дальше будет?


    18.06.1942

    Выстрелы стали глуше. Фронт, по-видимому, удалился значительно. Командир взвода ушел вместе с командиром роты выбирать новую позицию для рытья окопов где-то впереди прежней. Кормить стали нас лучше со вчерашнего дня. Появилось консервированное мясо в супе. Хотелось бы полакомиться чем-либо, даже хлебом свеженьким — ведь я так давно не ел хлеба — одни сухари. Табак вчера выдали нам. Это хорошо, что я не курю. С санинструктором договорился обменять его на молоко. Он извинился передо мной и дал мне чернильницу-невыливалку, чтоб загладить свою вину.

    Ну а сейчас лягу отдыхать — все спят, только я один бодрствую.

    Вечером на новой позиции. Рою совместно со 2-м отделением землянку — окоп для батальонного миномета. Нам, как об этом сообщил младший лейтенант Егоренко (наш комвзвода), ротным минометам, землянки уже вырыты впереди стоящими подразделениями, которые, хотя еще ничего не знают, будут переброшены вперед для занятия и подготовки новых позиций. Какое разочарование ожидает их!

    Сегодня к вечеру мошкара опять появилась. Она не дает вольно вдохнуть, широко раскрыть глаза и рот. Она лазит по всему телу и ест его, пьет кровь мою, страшно действуя на нервы. Я давлю, отгоняю, отмахиваюсь от этих назойливых мошек, но, увы, борьба моя безрезультатна. Писать приходится, зажмурив глаза, полузатаив дыхание и беспрерывно мотая головой.

    Землянка уже готова. Теперь остается только накрыть ее сверху от дождя и от прочих шуток природы, от всяких неожиданностей и случайностей.

    Только что здесь пролетал вражеский самолет. Он имеет какую-то странную форму — на хвосте у него прикреплена прямоугольная фигура, предназначенная неизвестно для чего. Он делал два залета, но под огнем зениток и прочих небесных трещоток улетел. Я думаю, что он еще вернется, ибо он настойчиво стремился к цели, не страшась выстрелов, которые не могли не угодить хотя бы в единичных случаях в самолет — снаряды рвались недалеко от него.

    Принесли ужин. Надо подкрепиться после работы. Потом, если скоро не стемнеет, стану продолжать.

    После ужина. Мы, оказывается, находимся в полукольце. С трех сторон от нас, на расстоянии не более 30 и не менее 18 километров, находится фронт. Только одна сторона, с которой мы пришли, свободна от боев. Окопы мы роем в направлении Изюма [10] (по объяснениям местных жителей Изюм и Барвенково [11] находятся впереди нас километров на 18). Слева от нас Купянск, возле которого тоже, по словам людей (ведь газет свежих читать не приходится, а радио тоже негде слушать), сейчас развернулись ожесточенные бои. Справа на северо-запад — Харьков, в 120 километрах от нас, не более и весь фронт харьковский. Только позади нас узенькая полоска территории, свободная от вражеского присутствия и ожесточенных боев.

    Говорят также, что на нашем участке (Изюм) немцев отогнали на 8 километров. Вчера говорили, что здесь помогло орудие, называемое «Катюшей» [12], сжигающее все на своем пути. Сегодня говорят другое: виновником событий на данном участке фронта является англо-советский договор и переговоры, с ним связанные, об открытии второго фронта [13] — немцы, дескать, испугались и отправляют свои войска во Францию, заменяя их венгерскими и румынскими. Не знаю, чему можно верить, но ясно одно: положение наших войск здесь улучшилось, и стоит ожидать переброски нашей вперед, если войска, сражающиеся на фронтах, сейчас будут наступать.

    Адреса нашего нет пока. Вот уже дня два-три не пишу писем — надоело писать, не получая ответов [14]. Интересно подсчитать, сколько писем я написал за период службы в армии. Жалко, что я не вел счета. Теперь буду подсчитывать. Интересно также, сколько писем получили мои адресаты, а также получили ли дома (в Ессентуках) мою посылку из Майкопа и фотокарточки, посланные доплатными письмами из Новороссийска.


    19.06.1942

    Волнует меня вопрос, где сейчас папа. Не призван ли он в армию? Интересует меня, где дядя Люся, Сеня и дядя Исак. И многие другие вопросы необходимо выяснить мне, но они точно застряли в непролазном болоте отчаяния, тоски и безвыходности положения. Что я могу сделать, чтобы списаться с родными? Ничего, только сидеть, сложа руки в ожидании адреса. Но сколько так можно ждать?

    Вчерашний самолет опять визитировал сюда сегодня утром, но улетел, покружив, как и раньше, над нашей головой.

    Под вечер. Страшно испорчен желудок. Понос и рвота. Ходил к санинструктору, но его не застал. Еще утром бойцы нашего взвода передали ему о моей болезни, но он только посоветовал (опять же, через бойцов) мне ничего не есть, но помощи не оказал. Сейчас не знаю, где его искать.

    Писарю передал три письма в Ессентуки маме и Басе Лившиц. Адрес на всех — стрелковой роты, кот[орую] мы поддерживаем. Авось, дойдут!..


    20.06.1942

    Здорово я, однако, разохотился писать в армии! Еще никаких особо знаменательных событий не произошло, а полтетради мною исписано. Надо сократить аппетит к писанию.

    Наконец, сегодня явился санинструктор. Он сказал, что я умышленно отравляю себе желудок в надежде на госпиталь. Сказал, будем лечить мы на месте дисциплиной. Все бойцы стали говорить, что я много пью воды, и он пригрозил мне трибуналом, если я не прекращу воду пить совершенно. Дав мне выпить слабительного, он ушел. Ходил на двор, однако ничего не получилось. Или желудок настолько укрепился, или опять запор, или же просто вся отработанная пища уже вышла из желудка во время моих сильных поносов.


    22.06.1942

    Сегодня год войны между нашей страной и немецко-фашистскими гадами. Эта знаменательная дата совпала сегодня с первым ожесточенным налетом (за мое здесь пребывание) на эти места.

    Пишу в землянке-окопе. Налеты продолжаются и сейчас. Хаустов, мой боец, окончательно растерялся и даже от испуга заболел. У него была рвота. Руки у него трясутся, и лицо перекошено. Он сначала пытался скрыть свою боязнь перед бомбежками врагов, но теперь уже не скрывает, открыто признается мне, что нервы у него не выдерживают. Так ведет себя вчерашний герой, который минувшей ночью матюгался на меня и говорил, что я «сирун» и при первом же бое наделаю в штаны, а его оставлю самого погибать.

    Я положительно теряюсь в желании и стремлении, в мечтах, я бы сказал, образумить этого человека, абсолютно не желающего мне подчиняться, заявляющего мне: «Хоть ты меня расстреляй сейчас, слушать тебя не буду!» Вчера вечером у нас произошел один из повседневных разговоров, которые действуют на меня сильнее, чем самый жестокий и опасный бой, какой я себе могу представить в воображении. «Какой ты командир? Да ты дурак! Ты глупей всякого дурака…» — говорил он мне.


    23.06.1942

    Сегодня тоже не прекращаются бомбежки. Только что закончил писать письма. Написал одно маме в Ессентуки, тете Ане и дяде Леве по одному. Вчера (нет, позавчера) отправил маме письмо. Итого пять. Теперь веду счет им.

    Сижу в землянке на рубеже обороны. Хаустов продолжает болеть со вчерашнего дня. Во-первых, он сильно струсил при налетах и, во-вторых, он испортил себе желудок. Все приходится делать самому.

    Вчера пришил себе два сигилька, как их здесь называют, — два треугольничка на каждую петлицу — и стал сержантом [15]. «Вот чудо: в завтрак подходил к нам боец, в обед — сержант», — говорили повара, указывая на меня.

    Хаустов стал миленьким. Я отдал ему свой табак, забочусь о его болезни, и он больше не ругается — лежит или спит и бредит во сне.

    Санинструктора не нашел нигде, хотя ищу его со вчерашнего дня. Говорил комиссару, командиру роты, командиру взвода. Командир роты обещал прислать его, но не прислал.

    Нашему лейтенанту читал отрывки из своего дневника. Было там и о нем. Он с радостью слушал, когда я хвалил его, но дальше были места, где я о нем нехорошо отзывался, и я имел нетактичность прочесть ему их. Он обиделся. Сюда больше не ходит. А парень замечательный. Дружить бы с ним я мог и неплохо дружил бы. Только какое-то препятствие стоит на пути к дружбе с ним, невидимое, но ощутимое слегка. Иногда оно исчезает, и он говорит со мной тепло и задушевно, как друг, однолетка. Но это бывает редко. По-видимому, я сам виноват в этом.


    25.06.1942

    Обстановка здесь сильно изменилась. Сейчас будем уходить из нашего блиндажа-землянки, мы уже здесь привыкли, и уходить не хочется. Но коварный враг угрожает нам с фланга, в то время как мы приготовились встречать его с фронта. Три дня враг бомбил окрестные деревушки, оставляя кровавые следы разрушений.


    26.06.1942

    Во время привала. Едем на машине в сторону восхода солнца. Проехали уже свыше 100 километров. По дороге большое количество военных. Все направляются в ту же сторону, что и мы. Масса машин, много войска.

    Мирные граждане повсеместно эвакуируются. В воздухе гудят высоко-высоко над землей, так что не видно сразу их, вражеские самолеты. Не может быть, чтобы наши войска собрались оставить такую огромную территорию, столько хлеба и имущества немцам. Войска, вероятно, перебрасывают для подкрепления другого фронта.

    Только сейчас я представляю себе ясно, из какого ада мы вырвались. Мы находились в мешке, который постепенно закрывался, и пробудь мы на месте этом до нынешнего утра, нам не довелось бы выбраться оттуда. Мы бы были окружены, взяты в плен или перебиты.

    Впервые издали я увидел действие нашей «Катюши». Она зажигает все на своем пути, ровным рядом поднимая языки пламени и дыма на территории. Но и «Катюши», по-видимому, не помогли. Больше всего здесь виновата вражеская авиация: три дня ни на минуту не затихали разрывы бомб, пускаемых на территорию соседних деревушек беспрерывными потоками немецких самолетов. Вражеские коршуны налетали волнами по 28 самолетов и подвергали всю землю вокруг огню и дыму. Небо нахмурилось от разрывов бомб, и пошел дождь, не приостановивший, однако, этих варварских налетов фашистов. В конце третьего дня немцы сбросили на месте полуразрушенной ими деревушки (с правого фланга наших позиций) парашютный десант автоматчиков, который бил в спину нашим войскам, находящимся на передовой линии фронта.

    В штабе батальона заинтересовались причиной выстрелов, перестрелки в селе, и комиссар роты сказал о необходимости выслать разведку, чтобы узнать, что там происходит. Я попросил его назначить меня в разведку.


    27.06.1942

    Но командир роты назначил двух других сержантов. Мне не повезло. Не пришлось рискнуть. А рисковать мне нравится. Не довелось узнать много нового, близко наблюдать бой.

    Чернила у меня взял комиссар, но, против ожидания, вернул на другой день. Теперь снова пишу чернилами.

    Посланные в разведку имели интересное, но рискованное приключение и вернулись с важными сведениями относительно хода событий впереди нас. Оказалось, что фронт еще далеко, и действует против наших частей группа автоматчиков-парашютистов.

    Село, в котором происходили указанные события, продолжало гореть, подожженное утром бомбежкой. Я попросил бинокль и по рассказам и наблюдениям из бинокля пришел к следующим выводам относительно создавшегося положения. Впереди нас, откуда мы ожидали противника, фронт был еще примерно удален на 18–20 километров. Западнее этого направления фронт был еще дальше. Наоборот, на восток от нас, с правого фланга, откуда мы меньше всего ожидали врага, а также на северо-запад, с тыла, враг был не более четырех километров от нас. Причем если днем там действовали десантные группки противника, то к вечеру перед нами была уже регулярная армия, прорвавшая на одном из участков фронт. Мы оказались в мешке, который со вре[менем] закрывался и мог сдавить нас, в конце концов, сплошным кольцом. Тогда бы спасенья не было, но, к счастью, мы вовремя ушли. Чем там закончились бои, куда девались наши войска, там сражавшиеся, — мне неизвестно. Только передвижение войск на этом направлении нельзя было не заметить, ибо они запрудили все дороги своей несчитанной массой.

    Купянск, говорят, наполовину в наших руках (станция), наполовину (город) в руках немцев. Отсюда этот город-станция очень близко находится — не более 10 километров. Бои здесь более напряженные, можно сказать, нежели на прежнем участке фронта, но наши войска (по разговорам все) не отступают, а, наоборот, жмут немцев.

    По дороге сюда я встретил восемь «Катюш». Все они тщательно закрыты чехлами, засекречены, но легко можно было заметить, что каждая имеет по восемь дул.

    Комаров здесь еще больше, чем на прежнем месте, и они надоедливей и опасней. Самолетов куда меньше здесь, и они летят страшно высоко над землей.

    Наши самолеты пролетают не раз над нами. Впрочем, где наши и где не наши, определить теперь трудно, ибо немецкие стервятники прилепили на своих грозных, замаранных тысячами невинных жизней крыльях красные звездочки наши. Немцев мы узнаем по бомбежкам и стрельбе по ним наших зениток. У них теперь есть какие-то новые типы самолетов с двойным хвостом [16]. Это паршивые штуки: летят низко, по-видимому, разведчики.

    Газет не читал я с самого двадцать второго числа, т[ак] что произошло на фронтах и в стране, неизвестно мне теперь. Автобиографию свою написал, заявление подал еще раньше. Хочу в партию — она мне поможет пробиться в политруки. Сержантство, как и другой пост командирский, мне не по душе — не умею я командовать. А политработа — все для меня.

    Где-то потерял этой ночью значок КИМа [17]. Он у меня открутился, вероятно, когда я боролся с комарами во время сна. Сколько я его ни искал — не нашел. Мне «везет» — в каждом новом месте я должен что-нибудь потерять. На прежнем, например, потерял карандаш с ножиком-наконечником.

    Через некоторое время. Написал только что четыре письма в Ессентуки, маме, в Магнитогорск и Б[асе] Лившиц. Думаю отослать в редакцию некоторых газет свои стихотворения — незачем мне их мариновать, не такое время теперь. А стихи злободневны, хотя, возможно, и не весьма совершенны по худ[ожественным] дост[оинствам].


    28.06.1942

    Наш младший лейтенант говорит, что дневник и другие записи следует вести простым карандашом, но никак не чернилом или химическим карандашом. Бойцы также уверяют меня в этом. Они утверждают, что это гарантия сохранения букв от дождей, от воды при переправах через реку вплавь и проч.

    Письма вчерашние только что сдал писарю.

    Живот раздулся сегодня у меня от пищи. Давно я так не наедался, как сегодня. Мне вспоминается время, когда я жил у тети Поли, где наедался так, что штаны приходилось расстегивать и распускать поясок. Сейчас я тоже по-домашнему распоясался. Боюсь за желудок свой — ведь я ел и кашу молочную, и кислое молоко, и сладкое, и все это в большом количестве.

    Весь день я живу на молоке. Здесь много коров, и бедные местные жители, напуганные беспрерывным гудением и разрывами снарядов из дальнобойной артиллерии, продают или меняют все, что им не особенно необходимо в данный момент. Сейчас им ничего не жалко, даже жизней своих детей. Единственная у них забота — это корова, которая кормит их и поддерживает. Хлебом здесь трудно разжиться, но я достал. Яиц и других продуктов питания нет.

    Война разорила крестьян и отравила им жизнь. Они, сельские жители, недовольны бойцами. Кто-то уворовал курицу, два бойца забрали у местных обитателей пару гусей. Некоторые из бойцов во время артобстрела повыбивали стекла в одной хатке и хотели туда забраться.

    Конечно, все это неверно. Жители просто хотят порисоваться, показаться обиженными, снискать у бойцов для себя сожаление и отыскать у них моральную поддержку в часы испытаний. Но доля правды здесь имеется. В семье не без урода. И в Красной армии находится немало головотяпов, которые ни с чем не хотят считаться, объясняя свои действия войной. Их бы надо стрелять, и я думаю, так и поступит с ними наше командование при повторении подобных самоуправств этими людьми.

    Снаряды здесь рвутся, как на фронте, хотя до передовых позиций отсюда не менее пяти километров. Вчера осколком снаряда убило корову, другой — отбило ногу. Бойцы раскупили мясо (главным образом, батарея). Мы не успели, хотя наши батальонные минометы находились неподалеку оттуда. Выстрелы их (бойцов) оглушили, и они так растерялись, что, обычно всегда первые в подобных ситуациях, на этот p[аз] ничего не достали.

    Магазин разбит, школа разбита, и много других зданий пострадали от обстрела. Все результаты обстрела я сам наблюдал своими глазами. Видел мертвую корову и разрушенные здания. Военные объекты, а также войска не пострадали, и выходит, что мины-то немцы побросали напрасно, невозместимо их стоимости принесенными убытками. Жалкие и бестолковые фрицы! Наша «Катюша» вам покажет, как нужно стрелять, а артиллерия поддержит ее своим огневым шквалом.

    Только что мне сообщили, что едем на передовую. Наконец-то началось. Понюхаю пороху. Спешу собираться.

    В лесу. Движемся к передовой. Мы прикреплены к какой-то армии. «Будем сдерживать противника с фланга…» — услышал я обрывки слов из объяснений комиссара. Газет давно не читал — с 22 июня. О положении на фронтах ничего неизвестно. На данном участке увижу воочию.

    Мне необходимо выдвинуться. Мой лозунг — отвага или смерть. Смерть, нежели плен. Жизнь за мной должна быть сохранена судьбой. Она обо мне заботится, мое дело — завоевать себе бессмертие.

    Я теряю сознание от пореза пальца, при появлении сколько-нибудь значительной струйки крови. Мертвых вид был всегда мне неприятен. В драках я всегда был побеждаем. И теперь я мечтаю о подвиге — жду и даже, больше того, — стремлюсь к нему!.. Я, который…

    До сих пор меня не страшили ни разрывы снарядов, ни бомбежки — может быть потому, что это было далеко, в стороне от меня, не знаю. Но думаю, надеюсь не подкачать, выдвинуться, отличиться, стать комиссаром и вести военную корреспонденцию с фронта в газеты. Я добьюсь своего, пусть даже ценой жизни, иначе я не человек, а трус и хвастун. Клянусь же тебе, мой дневник, не быть сереньким, заурядным воином, не выделяющимся из общей массы красноармейцев, а быть знаменитым, прославленным или, хотя бы, известным героем Отеч[ественной] войны.

    Комары жить не дают — путают мысли, пьют кровь и приводят меня в бешенство своим гудением и укусами своими. Кончаю писать, ибо нет мочи выдержать от этих надоедливейших насекомых. Как их здесь много! [18]


    01.07.1942

    Какой, однако, бессовестный этот Хаустов! Какой неприятный человек! Вчера целый день он спал. Я не будил его, так как, во-первых, стирал и писал в это время и, во-вторых, решил дать ему выспаться, чтобы к вечеру он мне тоже не мешал. Но не тут-то было!

    — Вставай, Володя, мины уже близко рвутся, — тормошил он меня после каждого разрыва вражеского снаряда, напуганный и растерянный.

    Вечером ходил я по ужин и до 12 ночи ожидал, пока привезли его. Хаустов оставался сторожить миномет с минами и наше личное имущество. Пришел — он спит.

    — Вставайте, Хаустов! Хаустов, проснитесь!

    Вылазит.

    — Вы что же, товарищ Хаустов, спите, когда на вас лежит охрана военного имущества? Ведь вы не в тылу!

    — Вздремнулось, — отвечает, — спать дюже хочется.

    — А вы помните, что вы говорили, когда я предложил однажды, будучи еще в тылу, пойти в ближайшую хатку переночевать с минометом и личными вещами? — Нельзя идти. Тебе спать хочется, какой же с тебя командир. Да ты хоть меня расстреляй, а я не пойду. А вдруг на боевую готовность миномет поставить придется.

    — Хаустов, — говорил я вам, — ведь мы в тылу, по приказу мы всегда успеем все приготовить, — а ведь хатенка та была всего в нескольких метрах от нас. — Нет, вы настояли на своем, вам хотелось, как и теперь, делать все не так, как говорю я. В дождь и сырость мы провели ночь, в то время как остальные отделения и даже батальонные минрасчеты, во главе с лейтенантами, разместились по квартирам. Вы сказали: — Пусть буде так. Ты лягай сейчас, а я сбужу тебя, когда мне дюже спать схочется. — И я лег. Но не успел я даже вздремнуть, как вы разбудили меня: — Вставай, Володя, уже светает, — и я стоял до самого утра, хотя был разбужен вами в начале ночи — часов у нас не было, и вы этим пользовались. А теперь, когда мы на передовой линии фронта, вы позволяете себе спать, да за это действительно стрелять мало. — Тогда он ничего не ответил. Ночью нам предстояло закончить рыть окоп, ибо днем было невозможно это сделать, так как наша позиция находилась на открытой местности и была под наблюдением врага.

    Пока мы поели и приготовились, было не ранее часа ночи. Для того чтобы не носиться с минометом и с минами и др[угим] имуществом, я предложил ему одно из двух: или я чтобы пошел рыть окоп (там надо было только поровнять немного и замаскировать), а он оставался сторожить наш шалаш, или наоборот.

    — Я пойду, — сказал он, — но тут же полез на попятную, — а хоть — ты иди, нет, надо вместе идти. Один я не пойду!

    — Тогда я пойду, а вы сидите, — и так он не соглашался.

    — Так, — говорил он, — мы оба ничего делать не будем. Один будет спати, другой вертеть лопаткой. Надо обоим идти.

    — Тогда, хорошо, берите лотки с минами, я миномет, и давайте же, наконец, идти!

    — Я не буду их нести. Их надо оставить здесь, а с собой взять только вещевую сумку, винтовку и противогаз.

    Долго пришлось его упрашивать, уговаривать, прежде чем он согласился со мной. Он пошел копать, я остался охранять шалаш.

    Через полчаса вернулся, доложил, что все готово. Сам он приготовился спать ложиться. Но пришел Кузнецов — боец соседнего отделения — звать его за завтраком. Он и здесь хотел на меня переложить: говорил, что он работал и устал и прочее. Я объяснял ему, что за ужином, когда я ушел — он спал, весь день он спал, а я ни на минуту не уснул.

    — Кто же виноват тебе, что ты не спал? Надо было спать, когда я копал. А днем я тоже не виноват, надо было спать.

    — Стало быть, следовало разбудить вас и самому лечь?

    — Зачем будить? Лягали б спать, и все, а меня не будить.

    Трудно с ним столковаться. Но на этот раз за ужином он пошел. Поели. Уже было светло. Я стал укладываться и предложил ему через два часа разбудить меня, а самому лечь.

    — Нет, не будэ по-твоему! Ты вставай, а я спать буду!

    Ну, думаю, посмотрю, сколько у него совести есть. Сейчас уже около трех часов, а он все спит. Вставал покурить в 12 часов.

    — Ну, Хаустов, выспались?

    — Нет, еще буду спать.

    — А мне спать не нужно? Эгоист вы, Хаустов, и бессовестный человек!

    Он ничего не ответил, стал прогуливаться около нашего шалаша.

    — Да ложитесь же, наконец, спать, или я лягу, — …пошел. Лег где-то в стороне, полежал, покурил, перешел в шалаш и — завалился в спячку.

    Это только один из примеров, а подобных — тысячи.

    Как мне командовать им? Миномет с минами, он говорит, бросить придется. Ключ для миномета, он говорит, не нужен и, издеваясь надо мной, говорит, что забросит его. Да ну его к черту, и писать о нем не хочется мне, но и не писать тяжело. Лейтенант в его присутствии говорит, что я строг с ним, что с ним надо говорить мягче и слушаться его потому, что он старше.

    Вчера написал письмо маме, в Ессентуки, Оле, тете Ане и в редакцию газеты «Сталинский воин» [19], куда послал свое стихотворение «Здравствуйте, милые сердцу места».

    Перестрелка вчера была сильнее. Бедный Хаустов чуть не умер, когда вечером возле него падали осколки неподалеку разорвавшихся мин (я ходил за ужином). Сейчас буду его будить. Хватит ему спать!

    А природа здесь — только чтоб стихи о ней писать. Жаль, голова в тумане — спать хочется, умираю. Изредка где-нибудь засвистит снаряд, и снова тихо, только кукушка кричит беззаботно на весь лес: ку-ку, ку-ку, надоедливо гудят комары, и весело щебечут всевозможные птицы, стараясь перепеть разошедшегося соловья, но тщетно. Веселая славная птичка. Oн не молчит ни минуты.

    Низко над головой летит самолет. По-видимому, разведчик. Чей? Трудно определить — с обеих сторон его не обстреливают. Все стихло. Он улетел. Только ветер шумит листвой деревьев, подпевая шаловливым птицам лесным.

    Я весь опух от укусов маленьких мошек и отвратительно уродливых и назойливых комаров, забирающихся даже под рубашку, чтоб укусить только.


    02.07.1942

    Недавно вернулся с села, в котором находились до прихода сюда. Лейтенант разрешил пойти поискать чего-нибудь из продуктов питания. Оттуда, оказывается, эвакуируются или, откровеннее говоря, насильно выселяют жителей. Уже третий день страшную картину наблюдал я в этом селе: выбитые стекла оставленных жилищ, заколоченные двери и ставни, перья и головы недавно резанных курей, плачущие женщины и голые ребятишки, не понимающие сердитых окриков матерей, когда невинные дети слишком зашалятся, встречались мне повсюду на пути.

    Коров, оказывается, увели всех, не выдав селянам даже расписок. Одну женщину, отказавшуюся расстаться с коровой, какой-то лейтенант пристрелил — ранил в живот, и она сейчас умирает. Никто даже не пытается спасти ее от смерти.

    Жители деревни рассказывают, что у них изымаются произвольно и насильно куры, гуси и пр[очее] бойцами и командирами нашими. И, как бы иллюстрацией к их рассказам, впереди меня появилась кибитка, до отказу груженная овцами, гусями и курами. Недоставало только хлеба, и бойцы, затеявшие это нехорошее дело во главе с лейтенантом, ходили по хатам, требуя у жителей хлеб. Жители деревни, а там остались одни старики, женщины и дети, негодуют и грозятся пойти сюда, на передовую, требовать защиты у бойцов. Они отчаялись и могут сделать все. Конечно, мародерством занимаются единицы, огромное большинство бойцов не позволили б себе подобных штук. Известно, что семья не без уродов. Но тем необходимей пресекать подобные поступки, чтоб неповадно было другим. Тем легче их пресечь и наказать виновников этого недостойного наших красноармейцев грабежа. Их мало стрелять, мародеров этих, нарушающих воинскую дисциплину, порочащих честь и славу нашей замечательной народной Красной армии.

    Люди были злы на нас, бойцов, и у них трудно было чего-либо достать за деньги или поменять. Только искренним сочувствием и горячим негодованием против их обидчиков мне удалось вызвать симпатию у них. В одном месте мне дали вареного мяса, в другом девушка 1925 года рождения вынесла кусочек хлеба, в третьем угостили обедом (дал им, правда, коробку спичек). Молока не было, и купить чего-либо тоже нельзя было.

    Там же, в селе, я узнал от писаря, что мне получилось письмо (но что его передали сюда), по пути мне сообщил боец, что письма там остались. Какая досада, быть там и не отобрать свои письма. Однако на передовую я возвратился сытый и довольный, что много узнал и увидел, хотя лучше хотел бы, чтобы этого не было.

    В нашем шалаше оказались гости с 3-го отделения. Они накрывают свою землянку плетнем, который тут же плели, и днем не хотели идти на свою открытую позицию, чтобы враг их не заметил. Я, на радостях, что наелся, раздал всем им свою пайку табака. Мясо спрятал. Хаустову отдал выпрошенные мною сухари. Бессарабов долго косился на меня взглядом — ему хотелось, чтобы я поделился между всеми и мясом. Наконец он не вытерпел, встал и громко, чтобы слышали бойцы других подразделений, находившиеся рядом, стал говорить, что я нечестно поступаю и должен поделиться с Хаустовым мясом. Хаустов тоже бурчал и поддакивал. Но когда он ушел, стал говорить, что он и так перекусил и что с него «будя».

    Он хитер, Хаустов, лицемерен, и это, вместе с его жалким видом грести все под себя, вызывает брезгливое отвращение.

    Он болен, к тому же, туберкулезом (по его словам), и я когда-либо заражусь от него — ведь я ем вместе с ним. А ему и сухари другой не дал бы на моем месте за все обиды, оскорбления, неприятности и позаглазные поношения перед людьми, которым он меня подвергает.

    Сегодня стрелял батальонный миномет. Выпустил пятнадцать мин и ни одной не попал в цель. Сколько денег ушло на их изготовление, а их разбросали зря. Дали б мне пострелять — бил бы мой миномет хоть наполовину ихнего. Я б показал им, как надо целиться.

    Вечером вчера отдал, наконец, парторгу свою автобиографию, теперь осталось собрать рекомендации двух партийцев и бюро комсомольской организации [20].

    Сейчас уже вечер, и скоро за ужином пора. Триста грамм сухарей (а нам выдали еще меньше) недостаточно для среднего бойца в таких условиях. Сейчас дополучу, наверное [21].


    03.07.1942

    Ко мне нагрянул какой-то майор. Кричал, ругался, что мы не на огневой позиции, угрожал неприятностями и говорил, что немцы так не воюют. Записал фамилию, имя, отчество и еще что-то из моей красноармейской книжки.

    Когда ходил докладывать лейтенанту (с ним были капитан и старший лейтенант, как я узнал, специалисты по составлению и нанесению на карты географической местности). Я разговорился с ним, и когда он узнал, что я пишу, стал говорить со мной откровеннее. С нами был еще связист Ципкин, член партии. Начали с того, что капитан заявил, что тоже писал когда-то и что в нашем возрасте или становятся слишком мечтательными (художниками, поэтами, изобретателями) — так я его понял, или слишком веселыми — хулиганами. Но это, говорил он дальше, до 25-26 лет. За пределами этого возраста многие расстаются с мечтательностью.

    Перешли на политику. Я поделился с ним, что в тылу иначе смотрел на жизнь и, особенно, на ход военных действий на фронтах Отечественной войны, чем теперь, когда я увидел все собственными глазами. Газеты приукрашивают многое, многое скрывают или замалчивают, а я раньше всему верил, что узнавал из газет.

    Заговорили о картах и о положении на фронтах. Капитан сказал, что у нас карты сейчас плохие, хуже немецких, так как наше командование не думало, что немцы займут такую территорию большую, и составили подробные карты до Киевской области включительно. Немецкий же двухфлюзеляжный самолет-разведчик снимает местность, увеличивают снимки потом и, складывая по кускам, получают отличную карту местности, где всякая мельчайшая деталь нанесена. Я выразил удивление непробиваемости разведчика-самолета двухвостого нашими снарядами, которые рвались рядом с ним [22].

    — Эти самолеты сделаны из специального металла, — пояснил мне капитан. И дальше стал объяснять положение на фронтах.

    По его словам, наши части одержали ряд крупных побед над немцами и вот-вот должны были завершить полное окружение Харькова. Оставалось каких-нибудь 10 километров, и немцы проиграли бы сражение на Харьковском фронте. С севера от Харькова наши войска сосредоточили большие силы для этого. Тогда немцы, наоборот, сгруппировали еще бóльшие силы с юга и двинули их, при сильной поддержке авиации, на армию (номера уже не помню, позабыл), еще не участвовавшую в боях. Страшные бомбежки невиданной массы (до 800 самолетов) вызвали панику и растерянность среди личного состава армии, и она дрогнула и в панике побежала. Командующий армией, видя такое дело, приказал уничтожить оружие и спасаться, кто как сможет. Не встречая сопротивления, немцы овладели значительной территорией и окружили огромную группу наших войск. Многие прорвались из кольца, многие ушли к партизанам, но большинство попало в плен. Орудия побили самолеты, много вооружения, не уничтоженного нашими бежавшими бойцами, попало в руки немцев. Только у Изюма наступление немцев было задержано. А ведь наши войска обладали значительной территорией, недавно отвоеванной у немцев. Даже часть Днепропетровской области была в наших руках, и вот-вот должен был быть занят г. Павлоград. Теперь же все это осталось у немцев: и Балаклея, и Лозовая, и Барвинково, и Чугуев, и Сватово, и Купянск (город), и др. Об Изюме он, правда, еще не получил сведений, но в том положении, в котором Изюм находился, трудно устоять.

    Таким образом, выйдя из полукольца и окружив наши войска, немцы, в свою очередь, придвинулись к основной своей цели, захватив Кавказ, присвоив себе его нефть [23]. Приблизились к планам пробиться в Индию на соединение с японскими войсками, дабы совместно действовать против наших миролюбивых стран — СССР, Англии и США [24].

    Попробовали они пробиться через Ростов — орех оказался не по зубам. Тогда решили действовать опять окружением и двинули свои силы на Курск, на Воронеж, на Валуйки [25] — на весь район этих двух областей, дабы занять эти районы.

    Только что разорвалась мина неподалеку батальонного полкового миномета. Рядом упало несколько осколков, странно, точно воя и свистя, на своем пути. Я надел каску и лежу за толстым деревом, но мина может ведь не спрашиваться позволения упасть возле меня. Тогда, если рядом она упадет, спасения не будет. Но черт с ними, с минами. Я целиком положился на судьбу, а она меня не отдаст смерти в руки, не погубит меня, выручит. Мне не страшна смерть, хотя жизнью я дорожу больше всего на свете, и я смело гляжу опасности в глаза.

    Сегодня утром видел троих раненых осколками мины. Двое не так сильно — в руку, один — здóрово в ногу. Они шкандыбали в село, где есть пункт первой помощи. Для них война временно, а может, кой для кого и навсегда, закончена. Но мне хочется не выбывать из строя и воевать на благо Родины до победы живым и невредимым, — каждому так хочется, но не всегда исполняются пожелания.

    Но о положении на фронтах…

    В газетах сейчас сообщают, что наши войска ведут бои с наступающими немецкими войсками на Курском направлении [26]. Отныне я понимаю это глубже и шире, нежели до этого моего разговора с капитаном. Теперь я знаю цели этого наступления и догадываться могу о последствиях его в случае успеха в осуществлении плана немецкого. Если вовремя немцев не остановят — они могут нас отрезать, и я вместе с другими бойцами этого участка фронта попаду в окружение. Это худшее из того, что угрожает мне [два слова нрзб]. Но в партию я все же поступлю, не пострашусь ни пыток, ни терзаний. И в плен живым, по-моему, не сдамся.

    Анкарский процесс [27], по словам того же капитана, закончился присуждением нашим гражданам советским тюремного заключения на 20 лет каждого. Какая вопиющая несправедливость! Не дали людям даже высказаться публично и обвинили ложно. Это пощечина грубая нашей стране. Турки начинают примазываться к немцам, испугались их, по-видимому, гады.

    Оля написала два письма, но этого оказалось недостаточно — всего не отразишь, что накопилось за период между днем моего призыва и днем получения письма в ночь на 2 июля. С бабушкой она тоже спорит и говорит, что это «черствый эгоист». Понятно, что этими словами не исчерпывается все, что она думает о ней, но мне многое понятно стало, прав оказался я.

    Только что читал газету за первое число. Умер Янка Купала [28]. Какая огромная потеря, но война перекрывает ее, и об этом много не говорят. На Курском и Севастопольском направлении ожесточенные бои. По-видимому, на Курск направлено наступление немцев [29] [два слова нрзб].


    04.07.1942

    Сегодня, когда я ходил за завтраком (часа в три с половиной ночи), Хаустов опять уснул. Я пришел, взял лежавшие рядом с ним винтовки и перенес на другое место, подходил к миномету, перенес некоторые вещи — он не слышал. Когда я его разбудил и стал говорить ему, что за это могут пострелять нас и что так на передовой не делают, он назвал меня говном …ным в рот и прочей матерщиной и ругательствами стал меня поносить.

    — Ну и что [одно слово нрзб].


    05.07.1942

    На рассвете, когда было еще темно, пришел, наконец, младший лейтенант. Хаустов принес мне завтрак, и лейтенант сказал, что выберет вместе со мной позицию, когда я поем. Однако он не сделал, как сказал, и выбрал позицию без меня с Бессарабовым и Хаустовым. Когда я указал, что она не годится, приказал мне замолчать.

    Хаустова прельщала эта позиция близостью к соседнему расчету, Бессарабова — легкостью рытья ее. Ему, Бессарабову, лейтенант предложил помочь нам, и он, воспользовавшись случаем, нажаловался тому на меня, что, дескать, я грубо с ним (Бессарабовым) разговариваю. Лейтенант отозвал нас обоих и стал поносить меня за нехорошее обращение с таким, дескать, сержантом, как и я.

    — В чем заключается это дерзкое, грубое обращение? — спросил я недоуменно, — мне непонятно, почему это вдруг мне предъявлена такая претензия?

    — Говорите, Бессарабов, — сказал младший лейтенант.

    И тот начал говорить несвязно, что, дескать, он указал мне, что нужно так делать что-то, а я ответил, что сам знаю…

    — Укажите конкретно, в чем выражалось ваше указание и когда я его не выполнил (не странно ли, командир отделения обязан выполнять — так требует младший лейтенант — приказания бойца, пусть даже в чине сержанта).

    — Замолчите, — прервал меня лейтенант. — Он знает вдесятеро больше, он самый старший во взводе, вы должны его слушаться и выполнять то, что он говорит, ибо он опытнее вас. Вы знаете, что я вас поставил на пост командира отделения только потому, что вы грамотнее Бессарабова (эти слова дали лишний козырь в руки этому человеку). Он копает хорошо, а вы долбитесь лопаткой так, что ему (Бессарабову) смотреть противно, и он сам берет и начинает за вас копать (мы всего один раз копали вместе, и никогда Бессарабов не копал за меня).

    Вечер. Сейчас выезжаем (уходим) отсюда, куда — не знаю. Хаустов говорит, что он слышал, будто бы мы выходим из окружения.


    06.07.1942

    Село Вольшанка [30], кажется. Оно находится в 30 километрах от того хутора, в котором мы стояли. До передовой отсюда нам следует пройти свыше ста километров.

    Миномет удалось погрузить на автомашину. Идти будет легче, но тяжесть остается все-таки: болтается вещмешок, противогаз, скатка [31], винтовка. У меня лишний груз сравнительно с остальными красноармейцами — тетради, карты и проч. Будем, вероятно, участвовать в боях на Курском направлении, некоторые высказывают предположение, что под Ростовом. Точно ничего неизвестно.

    От тети Ани получил письмо. Кроме адреса более точного и дополнительно листка бумаги с адресом маминым в нем ничего не было. Адрес, говорят, новый. Я не решаюсь отвечать [три с половиной строки нрзб].


    07.07.1942

    Ворошиловградская область. Мы где-то около Славянска, в селе Туманово. Поздно пришли. Машин еще нет. Страшно устал, сил нет писать. Сейчас опять двигаться будем. Ноги опухли, покрылись мозолями и чирьями. Тяжело, и хочется спать.

    Жители готовятся к эвакуации. У одной женщины удалось достать пол-литра молока.

    Мысли путаются. Лучше оставлю записи вести…

    Только что немцы бросали листовки. В них они называют нас плохими вояками и говорят, что за это время они были бы в Берлине на нашем месте. Глупые они и хвастливые — почему же до Москвы дойти и занять ее им не удалось?


    11.07.1942

    Шесть дней выходим из окружения. Нет ни сил, ни терпения. Идем пешком, по меньшей мере, километров 200. Мне они кажутся, эти несколько дней — месяцем, годом, чем-то невообразимым и тяжелым, похожим на сон. Мытарства все не кончились. Сегодня будем занимать оборону, по словам некоторых, защищать, прикрывать отход и эвакуацию частей, имущества, войск.

    Имею много интересного рассказать, но сильно устал, не могу.


    12.07.1942

    На привале в селе. Отдохнуть не успел и поесть. Приказано собираться. Когда же, наконец, мы выберемся из этого проклятого окружения? Только успеем выйти и расположиться на отдых, как оказывается, что немцы опять угрожают нам окружением. Позавчера наперерез нам бросились…


    13.07.1942

    Двенадцатого числа записать ничего не успел — комиссар забрал дневник. Потом он [одно слово нрзб.], но сейчас во время привала в селе.


    [..].07.1942

    Село Заозерское, Ростовской области. Здесь мы вчера ночевали — дождь помешал нам продолжить свой путь. Грязь не дала двигаться дальше. Нас, немного отбившихся от части взвода минометчиков (вернее, половина взвода), в составе лейтенанта младшего, санинструктора, бойцов Пушки, Моторина, Кузнецова, Гончаренко, Александрова и еще двух. Всего нас не то десять, не то одиннадцать человек. Впереди нас ожидают большие трудности, возможно, плен, а может, даже и гибель. Немцы очень решительные люди, быстро действуют и организованно, с дисциплиной воюют. В этом источник их силы. Людские ресурсы, а также материальные у нас несравненно больше немецких, но использовать их как следует мы не умеем. Боже, какая сила шла на Восток впереди и позади нас, сколько техники и вооружения встречались взору моему все время.

    Позавчера около одного из сел поймал живую курицу и ел, сплевывая пух и перья, пока не стошнило. Тошнит до сих пор и кружит в голове.


    18.07.1942

    Сегодня, оказывается, восемнадцатое число. До ближайшего селения 13 километров.

    Лейтенант хотел наказать меня — посадил верхом на лошадку. Вначале это было для меня действительно наказанием — ведь я никогда раньше не ездил верхом, но потом я настолько привык, что позволил себе даже писать на лошади. Это было не слишком удобно, зато спокойней, нежели в другом месте, — никто не мешал, я был в одиночестве, если не считать шедшей подо мной лошади.


    19.07.1942

    Если это правильно — сегодня 19 июля. В этом селении, до которого во время вчерашней записи в дороге оставалось 13 километров, я сейчас нахожусь.

    Ночь ночевали мы уже здесь. Приехали поздно, день был пасмурный, и мы сразу положились спать. Здесь работают еще некоторые общественные предприятия, хотя скот, колхозное и совхозное имущество, а также банк — эвакуированы. Аптечка и магазин школьных принадлежностей работают. Военных здесь масса. Перед нами сюда прибыл полк и разместился по всем закоулкам. Нам не осталось места в центре селения, и пришлось вновь переезжать через речку на западную окраину села, где мы уже были.

    Ночью пошел дождь. Я чувствовал сквозь сон его крупные, леденящие капли, густо устилавшие все вокруг. Машинально сжался в клубок, подвернул под себя противогаз, накрывшись шинелью, но это, конечно, не помогло. Я промок до ниточки. Единственное, что осталось сухим, — это противогазная сумка с тетрадями и верхняя часть туловища с боковыми карманами, где хранятся блокноты, фотокарточки и документы, — эти места я наиболее берег.

    В воздухе непрерывный гул самолетов. Непонятно, чего ожидают наши? Не нового ли десанта и прочих трудностей впереди? Им хочется, видите ли, побольше выжать из этих местностей необходимых продуктов. Мед достали в пасеках. Много меду. Теперь меняют его на хлеб. Пшеницу здесь понабирали в амбарах мешками, меняют с крестьянами на хлеб, муку и пр. Хотят остаться здесь, чтобы набрать побольше хлеба, ибо, по их словам, за Доном много не наменяешь.

    Младший лейтенант — просто заносчивый мальчик, хитрый, хотя и недалекий по уму, но практичный. Живет только для себя, как и все окружение мое. Этому он научился, видимо, еще в училище. Сильно поддается он влиянию бойцов и по любому совету готов все делать, вернее, заставить делать меня и других, менее опытных в жизни и, следовательно, менее нужных для компании полезных и авторитетных бойцов. Но таких мало — раз, два и обчелся.

    Мины выбросили они из повозки еще в то время, когда впереди нас был десант немецких автоматчиков (по словам приблудившегося к нам младшего лейтенанта, бывшего соученика нашего командира взвода), разбивший наш и его — 27-й и 28-й — батальоны. Я не знал об этом — в то время я не позволил бы им этого делать. Минометы бросили под руководством младшего лейтенанта недалеко отсюда, километрах в 20, в селении не то Кухтачево [32], не то Вихлянцево [33]. На мое замечание, что ведь сказано в приказе Сталина о необходимости строжайшего сбережения военного имущества при любых обстоятельствах [34], лейтенант ответил: «Вы не понимаете обстановки, товарищ Гельфанд, вы не знаете, в каком мы сейчас положении», — и приказал мне принести лопату, дабы закопать оружие. Я попросил оставить хотя бы один ротный миномет (он весит всего лишь 10 килограмм), на что лейтенант мне ответил: «Несите его тогда сами на плечах». Ясно, что нести его не смог бы я, будучи на территории, усеянной вражескими десантами.

    Сейчас я пасу лошадей. Проклятье, они далеко заходят, и приходится без конца прерываться и гнать их обратно. Это мне уже надоело. Погоню их в сад, где мы сейчас расположились.


    20.07.1942

    Хутор Беленский [35]. Так называется это селение. Сегодня мы уже здесь второй день. Войска все идут и идут. Одиночки, мелкие группы и крупные подразделения. Все имеют изнуренный и измученный вид. Многие попереодевались в штатское, большинство побросали оружие, некоторые командиры посрывали с себя знаки отличия. Какой позор! Какое неожиданное и печальное несоответствие с газетными данными. Горе мне — бойцу, командиру, комсомольцу, патриоту своей страны. Сердце сжимается от стыда и бессилия помочь ликвидации этого постыдного бегства. С каждым днем я все более убеждаюсь, что мы сильны, что мы победим неизменно, но с огорчением вынужден сознаться себе, что мы неорганизованы, что у нас нет должной дисциплины и что от этого война затягивается, поэтому мы временно терпим неудачи.

    Высшее командование разбежалось на машинах, предало массы красноармейские, несмотря на удаленность отсюда фронта. Дело дошло до того, что немецкие самолеты позволяют себе летать над самой землей, как у себя дома, не давая нам головы вольно поднять на всем пути отхода.

    Все переправы и мосты разрушены, имущество и скот, разбитые и изуродованные, валяются на дороге. Кругом процветает мародерство, властвует трусость. Военная присяга и приказ Сталина попираются на каждом шагу.

    Сегодня я стоял на посту ночью. На рассвете пришла соседская женщина и тайком сообщила, что в селе немцы, что она сама их видела. Пришли, дескать, они ночью, и один из них, видимо старший, потребовал, по словам женщины, документы у ночевавших у нее бойцов. Он строго разговаривал с ними, спрашивал, какой они части, почему не со своими подразделениями, куда идут и пр. Ее, женщину, он спросил, не красноармейка ли она, и когда она сказала, что нет, он приказал постелить им спать. Она уложила их и прибежала сюда сказать. По-русски все они плохо разговаривают [пять строк нрзб].


    21.07.1942

    Вчера вечером к нам пришли командир нашей роты и много других командиров из офицерского состава батальона. С ним были ответственный секретарь комсомола младший политрук…, парторг батальона… и политрук Малов. Последний интересовался судьбой комиссара батальона, разыскивал его, но безрезультатно. Все командиры рассказывали, что, когда на батальон напали немцы, он вел себя мужественно и отважно. Немцы (это были десантники) неожиданно ударили по батальону с тыла из автоматов. Батальон размещался тогда по всему селу, на виду и явился большой мишенью для противника. Во время боя в село пробрались несколько немцев и пытались поджечь сарай (это было ночью, кажется), комиссар собственноручно застрелил двух фрицев, выползавших из подожженного сарая. В то время как большинство людей растерялись — комиссар беспрерывно отстреливался, давая отпор ненавистным и хитрым врагам. Командиру нашей роты сказал выводить людей, и сам ринулся в самую гущу битвы. Больше его никто не видел. Немцы наделали большой переполох в батальоне, и тот частично разбежался, частично попал в плен, много было убитых и раненых. Парторг батальона сорвал с себя знаки отличия (на нем их не было, когда он к нам пришел)!

    Вчера ночью мы вышли из села. Наш взвод ехал на подводе, у себя поместили мы трех командиров. Остальные, а их было больше, нежели рядовых, шли пешком от хутора. Однако мы отъехали не более четырех километров и остановились, так как не знали, куда ехать дальше, на ту ли дорогу мы попали.

    Николаевка [36], где до сих пор была переправа, по рассказам многих, занята немцами. Впереди, по хуторам и дорогам, тоже, по слухам и разговорам, высадились десанты. Толком, однако, ничего неизвестно. Сейчас утром мы движемся дальше. [одно слово нрзб] на повозке сидят. Только что наш мл[адший] лейтенант узнал, что в Николаевке никого нет и разговоры о немцах — сплошной вымысел. А в нашем селе тоже ходили подобные слухи, и всем пешеходам, конным, спасавшимся из плена, выходившим из окружения, говорили, что сюда опасно ехать.

    Командир роты говорит, что, если бы я был с ними, я побросал бы все тетради и дневники, но я твердо уверен, что сохранил бы все, удайся мне сохранить свою жизнь. И сохраню, если только выберусь живым отсюда. А в этом я верен, ведь со мной судьба. Не она ли остановила наш взвод, не с ней ли мы все отстали от батальона, которому угрожала опасность.

    Но мне хотелось бы, не так чтоб было. Видеть все, участвовать в схватке, проявить героизм, показать, испытать себя и выйти невредимым, как наши командиры, — вот чего мне хотелось бы. Но нет добра без худа, как и наоборот.

    Подъезжаем к хутору. Отсюда разузнаем подробности о дороге, чиста ли она от противника. Комиссар — о нем печется мое сердце. Неужели он погиб или попал в плен? Не может этого быть, ведь он такой милый и отважный, прекрасный и честный человек. Такие люди не должны погибать — этого требует справедливость.

    Солнце всходит ласковое и хорошее, в хуторе запевают петухи. Все хорошо в природе. Плохи только люди, которые войны придумали, которые убивают друг друга. Мы не умеем пользоваться жизнью, которая так прекрасна, не умеем наслаждаться ею и любить ее.


    22.07.1942

    Ночью перебрались на другой берег Дона. Переспали и отдохнули в прибрежной деревушке и двинулись дальше. Я решил пренебречь всеми правилами приличия и стыдливостью, дабы не помереть с голоду. Да и не я один. Вся изголодавшаяся и изнуренная, оборванная и жалкая на вид масса, избежавшая окружения и плена, красноармейцев все силы свои и старания прилагает на добывание пищи. Хутор Камышевский [37].


    26.07.1942

    Из хутора Камышевского, что неподалеку от Дона, двинулись догонять наши воинские части, военную комендатуру, которая перед самым нашим носом уезжала в соседние хутора.

    25 километров до Мартыновки.

    Пришли, а там никого нет. Кутейниково еще километров с 30. Опять никого нет. И только здесь, в Зимовниках, удалось, наконец, нагнать части воинские и комендатуру, и формировочный пункт.

    Вчера вечером приехал сюда, мне повезло — встретился мне человек — зав. какого-то пункта по взиманию налогов с населения и торговых точек. Он-то и подвез меня на своей одноконке до самых Зимовников, угостил в дороге пышкой. Да вдобавок я нашел по дороге пару огурцов и подзакусил хорошо. Но и этим дело не кончилось. Когда мы расстались, он предложил мне в любое время при нужде прийти к нему — он и накормит, и поспать у него можно будет. Я поблагодарил за любезность и попрощался с ним.

    В селе мне встретились многие красноармейцы, которые рассказали всякие неприятные разности относительно формировки прибывших из различных участков фронта, а также, подобно мне, выбравшихся из окружения бойцов. Говорили, что всех прибывших сюда сразу же собирают группами и отправляют на фронт, что ведут их под усиленным конвоем автоматчиков и морят голодом. Еще болтали, будто бы всех заставляют носить тяжелые грузы и не дают отдохнуть после утомительного и трудного выхода из окружения. Советовали сразу идти на Сталинград, где поблизости должна находиться 38-я армия [38], с которой, по словам Егоренко (мл. лейтенанта), мы воевали на фронте. Я решил пойти поискать — может, увижу что-либо, узнаю.

    Дождь помешал моим намерениям и, переждав, пока он немного затихнет, в одной хатенке, я пошел к тому доброму человеку, с которым сюда приехал. Там поужинал хорошенько и лег спать. Спал хорошо и много, как никогда. Отдохнул. Утром позавтракал яичницей с хлебом свежим и пошел опять узнавать, добиваться встречи со своими.

    Половину поселка обошел, никого из наших не встретив. Уже подошел к станции, но раздумал, решил не ходить больше и повернул обратно. На обратном пути наткнулся на пункт пограничной охраны НКВД [39]. Там отобрали у меня винтовку, выдав расписку, и оставшиеся в подсумке [40] 36 патронов [41]. Мариновали меня целый день до вечера. Пищи никакой не давали и разговаривали со мной строго. Это мне очень не понравилось. Я подумал было, чтобы уйти самому искать формировочный пункт, но у меня отобрали документы, и пришлось ждать.

    Сейчас я нахожусь на формировочном пункте, куда меня привели под охраной. Здесь мне не сказали ни слова о местонахождении нашего УРа, но заявили, что все одиночные или групповые бойцы силой не более батальона, попадающие в расположение данного пункта, остаются здесь по приказу командования.

    Никого из нашего батальона, ни даже из нашего УРа я не встречал. Сердце наполняется досадой: неужели я глупее всех и попал, не в пример остальным, как рыба в сети?


    28.07.1942

    Долго, долго я крутился по лагерям, где разместилась вся пойманная 51-й армией [42] масса измученных бойцов и мл[адших] и ср[едних] командиров. Никого: ни бойца, ни командира я не встретил. Весь я погрузился в такое одиночество, что и передать трудно.

    Попросил у комиссара этого формировочного пункта 51-й армии каких-либо продуктов или хотя бы хлеба.

    — Посидите, — сказал он мне. — Вас вызовут.

    — Но, простите, я целый день сижу здесь, и мне говорят все: «посидите».

    — Неверно, вы не могли сидеть целый день здесь потому, что за день у меня сегодня прошло очень много людей, а вас я впервые вижу. Посидите, — повторил он и отошел прочь.

    Я решил уходить. Стал спрашивать бойцов относительно шансов на успех при совершении побега. Один из бойцов, находившийся там уже несколько дней, посоветовал идти на Котельниково [43], где, якобы, должен быть военно-переселенческий пункт [44]. Уходить посоветовал он огородами, минуя посты охранения.

    «Если, — говорил он, — попадешься пограничному охранению НКВД, то может быть тебе большая неприятность. Тебя могут объявить дезертиром и проч., могут направить в особый отдел [45]. Если попадешься нашим или другим воинским частям, тебя могут препроводить обратно сюда, причем ты получишь, наверняка, встрепку. Но все же я на твоем месте, имея документы (мне вернули красноармейскую книжку [46]) на руках, не остался бы здесь ни одной минуты», — поддавал он мне жару. Я посмотрел на него: без обмоток, в изорванной одеже, он заставил меня отвернуться. И я решился.

    Поздно вечером я пошел по селу вдоль по улице, выходившей в [одно слово нрзб]. Если на меня кто-либо смотрел подозрительно, я старался делать вид, что не замечаю его взгляда, и направился в ближайшую хатенку спрашивать молока и хлеба. Я был к тому же голоден изрядно.

    В одной из окраинных хатенок я остановился. Хозяйка угостила меня молоком со свежей пышкой и разрешила мне переночевать в саду. Дома она боялась меня положить, так как делали облавы на бойцов.

    Я переспал, дождался утра, ибо ночью ходить по селу не разрешалось — оно было на особом положении ввиду близости фронта. Утром я пошел по дороге, которая вела от села в степь. Хозяйка дала на дорогу мне пышку.

    Когда я отошел далеко от села, мне вздумалось свернуть на дорогу. Там встретился мне патруль, проверивший у меня документы. Я показал расписку, что у меня отобрали винтовку с патронами. Там была печать погранвойск НКВД. Патруль, посмотрев на нее, даже не прочтя содержания, разрешил следовать дальше.

    По дороге я нагнал группу с призывниками 1924 года, которых направляют из Шахт [47] в Сталинград.

    Встрепенулся воробей, полетел, сел недалеко.

    — Жид, жид полетел! — бросились они за ним с криком, сшибая его шапками. Я быстро отстал от них.

    — Боец, куда идешь? — окликнул меня лейтенант боевого эскадрона, расположившегося в степи на отдых. Я рассказал. Они, бойцы (все калмыки), пригласили меня покушать с ними [48]. Я не отказался.

    Варили они пару барашек. Жирные, признаться, эти барашки были. Я хорошо подзакусил.

    Калмыки — славный народ, гостеприимные и добрые, угостили меня по приказу их лейтенанта, вдобавок, сухарями. Я почитал им стихи, отрывки из дневника. Они спросили, какой я нации. Я страшно не люблю ни сам спрашивать, ни когда меня спрашивают об этом. Сказал — русско-грузин. Отец, дескать, русский, мать — грузинка. Один из них, видимо, тоже лейтенант, заявил мне: вы, русские, нехороший народ, не любите нацменов [49], никогда не окажете им помощи, поддержки, не выручите в беде. Вы бы не угостили калмыка, если бы он был в вашем положении. Что ему было тут сказать? Я ответил, что все люди неодинаковы и что среди всех наций есть часть нехороших людей.

    Рассказал им случай со мной, как я был оставлен нашим лейтенантом, когда мы шли по пути из Мартыновки на Кутейниково. Было так: еще в Мартыновке меня встретил младший лейтенант с Моториным и его другом, младшим лейтенантом Анатолием из другого батальона. Они предложили мне ехать с ними.

    В одном из селений, что неподалеку от Мартыновки (в 10 километрах от нас), нам встретился парень 1925 года рождения, который там учительствовал (это было калмыцкое селение). С ним мы пошли в сад, нарвали яблок. Я нарвал полную пилотку вкусных, сочных яблок. Одна калмычка-хозяйка наварила нам мяса и сделала пышек из наших продуктов, добытых в прошлом селении [одно слово нрзб]. [одно или два слова нрзб] тому парню мл[ладший] лейтенант подарил ракетник с тремя ракетами и дал пострелять из пистолета. Из моей винтовки он тоже настрелялся изрядно. Словом, парень был в восторге, и ему настолько понравилось с нами, что он, хотя ему нужно было в Зимовники (там он живет) ехать на другой день, перенес к нам пару мешков муки и поехал на нашей конке.

    В дороге начали скрипеть колеса. Их надо было смазать чем-то. Послали меня [одно слово нрзб]. Не успел я обернуться, как они уехали, побросав на дороге мои вещи. Яблоки раскушали, бросив на дороге пустую пилотку. Гранату вытащили из шинели и оставили у себя — рыб глушить.

    Больше я их не встречал. А ведь это не первый случай, когда младший лейтенант Егоренко оставляет своих бойцов. Помнится мне еще один подобный факт, вопиющий, о несправедливости командира нашего взвода. Это было как раз перед тем, когда наш батальон разбили немцы.

    Мы шли, не доходя деревни, где это случилось. Вдруг дорогу стали обстреливать. Все растерялись, отстав от нашего взвода, предводительствуемого тачанкой [50]. Егоренко тоже отстал, отстала и лошадь, на которой любил ездить он верхом и в упряжке, но которая усталая, голодная и непоенная брела дальше. Еще два бойца отстали и шли где-то сзади. Только началась стрельба из минометов — мой командир лошадь бросил, не разнуздав даже, и побежал что духу есть к тачанке. Он вперед, я — за ним. Я подбежал уже к повозке, но она тронулась, и никакие окрики уже не могли остановить ее. Я решил обогнать их и пошел по прямой дороге через поле, пренебрегая опасностью, возмущенный трусливым бегством большинства бойцов. Они же свернули в сторону, чтобы миновать опасное место, и окольным путем понеслись вперед, аж пыль столбом!

    И все-таки я перегнал их. Их лошади сильно устали и от бешеной гонки трусливых беглецов еле плелись дальше.

    — Товарищ лейтенант, ведь это не делают так, бросить бойцов в минуту опасности и бежать без оглядки, когда вашим подчиненным может угрожать гибель.

    — Где я вас буду разыскивать, товарищ Гельфанд?

    — Да я же был рядом, кричал, чтоб остановились, ругался, наконец, когда нагнал уже почти было вас в дороге. Я шел все время рядом с санинструкторской повозкой [51], которая следовала за вашей, но отстала, когда бежали вы. Вы же командир, комсомолец. Это не по-товарищески и не по-комсомольски, где же тут взаимная выручка в бою? Мне не было страшно, но боль ног и справедливость заставили меня идти прямой дорогой, догонять вас. Вы же командир, комсомолец. Как вы могли допустить такое трусливое бегство, когда там оставались ваши бойцы?

    — Молчите. Хватит разговаривать. Сволочь вы, товарищ сержант, — проговорил он скороговоркой, и больше мы к этому не возвращались.

    Выслушав мой рассказ, [нрзб полторы строки] и командиры согласились со мной и поведали мне, как один русский их угостил вином тайком от товарищей. Значит, есть и хорошие люди среди русских. Такой они сделали вывод. Расстался я с ними через пару часов сытый и довольный этой встречей. [одно слово нрзб] из-под Ворошиловограда на Сталинград [одно слово нрзб]. Много рассказывал о своем участке фронта. По дороге я заметил паровоз, доверху наполненный бойцами. Когда через полчаса нагнал его на полустанке — вижу, как будто меня ожидают. Я обрадовался, не знал еще, куда он едет, ведь до Котельникова километров 70.

    Какова же была моя радость, когда я узнал, что он едет именно до Котельникова. Как я доехал до места — не буду говорить — трудно, конечно, пришлось мне, ибо паровоз так был набит доверху, что можно было сорваться оттуда — давили кругом отчаянно, но доехал, и быстро сравнительно.


    Примечания

    1. « Драться буду на родной украинской земле, на Харьковском фронте. Дорогая мамочка, мы едем сейчас на Сталинград ». (Из письма матери от 5 июня).
    2. Сальские степи расположены в западном междуречье нижних Дона и Волги, в восточной части Ростовской области. Калмыцкие степи — условное название степного региона на правом берегу низовьев реки Волги.
    3. Имеется в виду суточный наряд, в который назначаются солдаты в роте или батарее.
    4. Из письма от 5 июня. «Дорогая мамочка! Дорогие родные! Здравствуйте! Вот уже пять дней я нахожусь в пути. Еду, еду, еду на Украину милую, в Харьковскую область гнать немцев проклятых оттуда. Я минометчик — командир отделения. Мой миномет называется ротным, так как служит для прикрытия стрелковой роты. Находится он всегда позади ее. Звание мне пока не присвоили, хотя обещали. Меня выбрали комсоргом взвода. В мою взводную комсомольскую организацию входит пом[ощник] ком[андира] роты и командир взвода. Ну, пока, спешу закончить, так как темнеет на дворе. Сейчас нахожусь на станции Лиски ».
    5. Город в Харьковской области.
    6. Основано на рубеже ХVII–ХVIII веков на берегу реки Красная, в так называемой Слобожанщине, в настоящее время практически совпадающей с территорией Харьковской области.
    7. В ходе Харьковской операции, после неудавшейся в мае 1942 года попытки наступления советских войск и контрудара немецких частей 1-й танковой армии вермахта Э. Клейста в тыл наступающим частям Красной армии, последовавшего 17 мая, значительная часть ударной группировки советских войск к 23 мая оказалась в окружении в треугольнике Мерефа – Лозовая – Балаклея.
    8. В вечерней сводке Совинформбюро от 15 июня сообщалось: «В течение 15 июня на Харьковском направлении наши войска отбили несколько крупных атак пехоты и танков противника. За день боев уничтожено и подбито 180 немецких танков», в вечернем сообщении следующего дня: «В течение 16 июня на Харьковском направлении наши войска отразили несколько атак противника».
    9. Иванов С.В. Лермонтов. М.: Молодая гвардия, 1938. (Серия «Жизнь замечательных людей»).
    10. Город в Харьковской области, расположенный на реке Северный Донец. В мае 1942 года во время Харьковской операции в окрестностях Изюма на Изюмско-Барвенковском выступе шли тяжелые бои.
    11. Железнодорожная станция, с 1938 года — город в Харьковской области. В мае 1942 года в районе Барвенково попала в окружение крупная группировка Красной армии. Вырваться из «барвенковской западни» удалось не более десятой части окруженных. Потери Красной армии составили 270 тыс. человек, из них 171 тыс. — погибшими. В окружении пропали без вести или погибли: заместитель командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант А.М. Городнянский, командующий 57-й армией генерал-лейтенант К.П. Подлас, командующий армейской группой генерал-майор Л.В. Бобкин.
    12. Легендарное оружие времен Великой Отечественной войны. Неофициальное название бесствольных систем полевой реактивной артиллерии (БМ-13, БМ-8, БМ-31 и др.).
    13. Весной 1942 года после переговоров между Москвой и Лондоном, которые велись через советского посла И.М. Майского, а также путем прямого обмена письмами между И. Сталиным и У. Черчиллем, министр иностранных дел СССР В.М. Молотов отправился в Великобританию и США для ведения переговоров об открытии Второго фронта. 26 мая в Лондоне министрами иностранных дел Великобритании (Э. Иденом) и СССР был подписан «Договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны». По этому договору СССР и Великобритания договаривались оказывать друг другу военную и другую помощь, не заключать сепаратного мира с Германией, не заключать никаких союзов, не участвовать ни в каких коалициях, направленных против другой стороны. 12 июня было опубликовано англо-советское и советско-американское коммюнике о посещении Молотовым Лондона и Вашингтона, в которых была зафиксирована «полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году».
    14. На самом деле ответы были, просто письма не доходили до адресата: « Родной мой! У тебя так часто меняются адреса, что действительно тебе не удается никак получить от меня письмо. Родной мой! Количество писем, которое я тебе написала и пишу, трудно установить, ибо я пишу тебе через день, иногда каждый день. Пишу тогда, когда представляется возможность попасть на почту, а эта возможность теперь очень часто бывает, почти каждый день. Сегодня получила обратно свои три письма, писанные в Майкоп и Новороссийск. Если постигнет такая же участь и письма, писанные на предыдущий адрес почтовой станции 1532, то это очень печально, ибо на тот адрес я тебе написала не менее 20 писем. Хочу верить, что все-таки письма ты получишь » (Письмо от 27 августа.) Первые письма от матери были получены Вл. Гельфандом только спустя полгода после начала боевой службы. 17 октября он писал: «Дорогая мамочка! Получил два твоих письма и рад беспредельно. Это первые письма от тебя ».
    15. В 1940–43 годах сержантские петлички были треугольной формы, что, вероятно, стало поводом для подобного обозначения их в солдатской среде. Присвоение звания предполагало и увеличение денежного довольствия. 28 июня Вл. Гельфанд писал матери: « Мне присвоено звание сержанта, и я буду получать жалование свыше 100 рублей. Буду присылать деньги. Напишите, какую еще помощь я смогу вам оказать как красноармеец. Сделаю все возможное ». Через четыре дня, 2 июля, он снова писал об этом: « Получил зарплату или как она здесь называется. 112 рублей, как командир отделения. Бойцы получают не то 15, не то 25 рублей, но не больше ». Деньги высылались и в дальнейшем: « Днями выслал тебе 700 рублей. Получила? » (письмо от 30 ноября).
    16. Вероятно, имеется в виду двухмоторный двухбалочный трехместный тактический разведывательный самолет «Фокке-Вульф» Fw 189 (нем. «Uhu» — Филин, в советских войсках получивший прозвище «Рама» за его внешний вид), широко использовавшийся в военных действиях против СССР.
    17. КИМ — коммунистический интернационал молодежи. Международная молодежная организация, существовавшая в 1919–1943 годах как секция Коминтерна. В мае 1943 года вслед за роспуском Коминтерна был распущен и КИМ.
    18. Из письма 28 июня: «Дорогая мамочка! Дорогие родные! Сегодня меня перевели на другой участок Харьковского фронта. Теперь мы вблизи Купянска. Я веду подробные записи дневника и когда-нибудь после разгрома фашистов и окончания войны поделюсь с вами многим, что мне пришлось видеть и пережить за период службы моей в РККА. А в письме долго рассказывать, утомительно и не особенно необходимо вам в данный момент. Здесь, как и на предыдущем месте, много комаров и они мучают, не дают спокойно писать ».
    19. Ежедневная армейская фронтовая газета [при 57-й, с февраля 1943 года — 68-й армии]. Редактор — И.М. Шульман (URL: http://www.jmemory.org/Pomnite/Shylman.htm). В письме от 5 июля, адресованном Лене Мячиной, Вл. Гельфанд писал: « Стихи не бросаю, регулярно веду дневник. О миномете написал стихотворение. Начинается оно так: “Какой я чести удостоен! Кто мой восторг вполне поймет?! Отныне я советский воин. И у меня могуч и строен. На вооруженье миномет” ».
    20. О том, что он все еще «вступает в партию», Вл. Гельфанд писал и пять месяцев спустя в письме матери от 30 ноября.
    21. Описание этого дня в письме матери и родным выглядело несколько иначе: « Сейчас уже нахожусь на передовой позиции фронта. Немцы по другую сторону реки. Перестрелки почти нет. Изредка раздается одиночный выстрел снайпера, застрочит пулемет. Мины часто рвутся неподалеку от меня, но никакого вреда они не принесли пока. Дальнобойные орудия обеих сторон бьют через меня далеко отсюда. Но чаще всего здесь тишина. Кругом лес густой, елки зеленые, тополя, березы. Соловьи поют, кукуют кукушки, и весело щебечут другие птицы. Кажется, что и войны-то нет, что в жизни не произошло изменений. Смотришь на другую сторону реки — она гористая, песчаная — страшно живописная здесь местность. В стороне лес густой и зеленый, впереди поля. Но все теряет свою привлекательность, ибо враг коварный и беспощадный там и сейчас притаился, спрятался, готовит против нас новые козни » (Письмо от 2 июля).
    22. Речь идет, вероятно, о самолете Fw 189 (см. прим. 38). За его разведывательные качества он получил в вермахте название «Летающий глаз». Несмотря на хрупкий вид и откровенно низкую скорость, Fw 189 обладал хорошей маневренностью на больших высотах и представлял собой сложную цель для истребителей.
    23. После успешного отражения немецкого наступления на Москву Сталин и советское верховное командование приняли решение начать активные действия и на других участках фронта, «не дать немцам передышки, гнать их на запад без остановки» (Сталин). В мае 1942 года главком войск Юго-Западного направления маршал С.К. Тимошенко и командующий Южным фронтом генерал-полковник Р.Я. Малиновский начали наступление под Харьковом с целью окружения 6-й армии генерал-лейтенанта Ф. Паулюса. В разгар наступления танкисты Э. Клейста с юга нанесли удар в тыл наступающим, но Сталин запретил отход. К 25 мая значительная часть советских сил оказалась отрезанной в районе Лозовая – Балаклея, в последующие дни вырвались из котла не более 10% личного состава. Общие советские потери составляли 280 тыс. человек (в т.ч. около 240 тыс. пленных). Поражения первой половины 1942 года позволили противнику завершить подготовку к стратегическому наступлению на южном крыле Восточного фронта, цель которого заключалась в овладении Сталинградом и Кавказом. (История России. ХХ век. Т. 2: 1939–2007. М., 2009. С. 74, 76, 79).
    24. 17 февраля 1941 года на совещании верховного командования вермахта в ставке Гитлера был принят план, согласно которому вермахт должен был пройти через Балканы, Ближний Восток, Турцию и Иран в Афганистан, чтобы затем, преодолев Гиндукуш, вторгнуться в Индию. В принятом документе было зафиксировано, что целью операции должно было стать соединение наступающих частей вермахта с передовыми японскими частями на восточных границах Индии. См., в частности, об этом: Гитлеровские планы завоевания мирового господства // Военно-исторический журнал. 1961. № 6. С. 87–92. Публикация включает текст директивы ставки Гитлера № 32 «Подготовка к периоду после осуществления плана “Барбаросса”», изданной 11 июня 1941 года и представлявшей собой программу осуществления обширной колониальной экспансии.
    25. Город в Белгородской области.
    26. Сообщения об этом публиковались в газете «Правда» за 1, 2 и 3 июля: Крылов Г. Бои на курском направлении // Правда. 1942. 1 июля (№ 182). С. 1 («Курское направление, 30 июня. (Спец. корр. ТАСС). Наши войска, действующие на курском направлении, продолжают вести упорные бои с перешедшими в наступление фашистами. В ряде мест наши подразделения успешно контратакуют противника…»);Крылов Г. Контратаки наших войск на курском направлении // Правда. 1942. 2 июля (№ 183). С. 1 («Курское направление. 1 июля (Спец. корр. ТАСС). Бои на курском участке фронта продолжаются с возрастающим ожесточением. Фашисты, неся колоссальные потери в живой силе и технике, вынуждены поспешно вводить в бой новые части. Наши войска уверенно отбивают одну за другой атаки немецких танков и пехоты, сопровождаемые авиацией…»); Цветов Я. Бои на курском направлении // Правда. 1942. 3 июля. (№ 184) С. 3 («Курское направление, 2 июля. (Спец. воен. корр. “Правды”). Пятые сутки с нарастающей силой идут бои на курском направлении. Противник вводит в действие большие массы пехоты, танков, самолетов. Наши части крепко и уверенно отстаивают оборонительные рубежи……Оборонительные бои на курском направлении продолжаются»).
    27. Имеется в виду судебный процесс над советскими гражданами, проходивший в Анкаре в апреле — июне 1942 года. Его предысторией стала спецоперация советских спецслужб по ликвидации посла Германии в Турции Франца фон Папена. После того как из донесений советской разведки стали известны планы части германских высших кругов свергнуть Гитлера и поставить во главе Германии фон Папена, а затем заключить мирный договор с Англией, было принято решение о его ликвидации. Разработка и организация покушения была возложена на заместителя начальника 4-го управления НКВД Наума Эйтингона, прибывшего в Анкару под фамилией Наумов. Туда же под фамилией Павлов прибыл советский разведчик Георгий Мордвинов. В операции также принимали участие другие сотрудники НКВД и ГРУ. В качестве непосредственных исполнителей спецоперации выступала группа болгарских боевиков, работавших на НКВД. 24 февраля 1942 года было совершено неудачное покушение на фон Папена: бомба взорвалась раньше времени в руках у боевика, и сам он был убит, а несколько прохожих было ранено. При этом фон Папен и его жена, находившиеся на другой стороне улицы, были лишь сбиты с ног взрывной волной. После покушения Мордвинов и другой советский сотрудник, выступавший под фамилией Корнилов, были арестованы. Советское посольство наняло им лучших турецких адвокатов. Под видом адвоката из Москвы в Анкару несколько раз летал близкий к А.Я. Вышинскому Лев Шейнин (впоследствии — популярный советский писатель). Турецкий прокурор потребовал обоим обвиняемым смертной казни через повешение, однако они были осуждены на 20 лет строгого режима. Через два года, когда военное положение Германии на фронтах ухудшилось, они были переданы Советскому Союзу. В советских газетах публиковались сообщения об этом процессе. См., напр.: Заславский Д. Анкарская судебная комедия // Правда. 1942. 20 июня (№ 171). C. 4.
    28. Янка Купала (псевд.; наст. имя и фам. Иван Доминикович Луцевич,1882–1942), классик белорусской литературы, поэт, драматург, публицист. Лауреат Сталинской премии первой степени (1941).
    29. В оперативных сводках Совинформбюро, начиная с 7 июня, появились сообщения о боях на севастопольском направлении, с 28 июня к ним добавились ежедневные сообщения о боях на курском направлении.
    30. Не удалось установить, о каком селе идет речь. Возможно, имеется в виду село Ольшанка.
    31. Шинель, свернутая в трубку и связанная на концах для ношения через плечо.
    32. Возможно, речь идет о хуторе Кухтачев, расположенном в Константиновском районе Ростовской области.
    33. Вероятно, ошибка. Вихлянцево — сельское поселение Камышинского района Сталинградской (ныне — Волгоградской) области.
    34. Приказ за подписью Сталина «Об улучшении охраны и мерах наказания за хищение и разбазаривание военного имущества» № 0169 от 3 марта 1942 г. // Русский архив: Великая Отечественная: Т. 13 (2-2). Приказы народного комиссара обороны СССР. 22 июня 1941 г. — 1942 г. М.: ТЕРРА, 1997. C. 165–168. (Подлинник: РГВА. Ф. 4. Оп. 11. Д. 69. Л. 433–438). К приказу прилагалось постановление «Об охране военного имущества Красной армии в военное время» (№ ГОКО-1379-с), в котором речь шла о применении за хищение и порчу военного имущества высшей меры наказания — расстрела с конфискацией имущества, а за разбазаривание имущества — лишение свободы на срок не ниже пяти лет.
    35. Вероятно, имеется в виду хутор Белянский, расположенный в Константиновском районе Ростовской области.
    36. Не удалось точно установить, о каком селе идет речь, в Ростовской области расположено несколько сел с таким названием.
    37. Хутор Камышевский, а также упоминаемый ниже хутор Мартыновка, село Кутейниково и поселок и станция железной дороги Зимовники расположены в Ростовской области.
    38. Сформированная 4 августа 1941 года в составе Юго-Западного фронта 38-я армия принимала участие в обороне Киева (с 7 июля до 26 сентября), затем была вынуждена отходить на Полтаву, Волчанск, Валуйки и к концу декабря закрепилась на рубеже «Валуйки – Купянск». Зимой — весной 1942 года армия вела бои в районах городов Волчанск и Балаклея. 12 июля 1942 года была переподчинена Южному фронту. С 17 июля по 23 июля вела боевые действия в составе Сталинградского фронта. С 23 июля выведена в резерв фронта, ее войска переданы 21-й армии, а личный состав полевого управления направлен на формирование полевого управления 1-й танковой армии.
    39. Постановлением СНК СССР от 25 июня 1941 г. на войска НКВД были возложены задачи охраны тыла действующей Красной армии. В число этих задач входило, в том числе, наведение порядка в войсковом тылу и задержание дезертиров. С 22 июня по 10 октября 1941 года военной контрразведкой и заградительными отрядами войск НКВД были задержаны 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей или бежавших с фронта. Подавляющее большинство было вновь отправлено на фронт. 10 201 человек были расстреляны, в том числе публично, перед строем — 3321 человек (Христофоров В.С.Органы безопасности СССР в 1941–1945 гг. М.: Издательство Главного архивного управления г. Москвы, 2011. С. 156). Своего пика репрессии достигли к лету-осени 1942 года, после выхода приказа Сталина № 227 от 28 июля 1942 года (см. прим. 83): в августе-сентябре 1942 года заградительными отрядами были расстреляны 1690 военнослужащих (Христофоров В.С. Указ. соч. С. 163). 11 октября 1942 года Л.П. Берия направил Сталину информацию об итогах борьбы с дезертирами: «За время войны органами и заградительными отрядами НКВД задержано по подозрению в дезертирстве и уклонению от военной службы 1 187 739 человек, из них передано в воинские части и райвоенкоматы 827 739 человек, арестовано 211 108 человек. Из числа арестованных осуждено к ВМН [высшей мере наказания] 63 012 человек, к лишению свободы — 28 285 человек и с заменой наказания отправкой на фронт — 101 191 человек». (Цит. по: Христофоров В.С. Указ. соч. С. 175).
    40. Подсумок — небольшого размера сумка для размещения и переноски боеприпасов (чаще всего – патронов), которую носили на поясном ремне. Во время Великой Отечественной войны военнослужащие пользовались подсумками, утвержденными приказом НКО СССР (№ 005) от 1 февраля 1941 года.
    41. Расписка сохранилась в семейном архиве: НКВД-СССР. 26-й КРАСНОЗНАМЕННЫЙ Пограничный полк войск НКВД. По части 26 7. 42 ст. Зимовники. Расписка. Дана тов. Гельфанд Владимир Натанович в том, что от него отобрана винтовка за № 8764 и патроны 36 шт. Получил комендант полка мл. л-т Сраш[нрзб].
    42. В мае 1942 года после тяжелых потерь в боях на Керченском полуострове остатки 51-й армии были эвакуированы на Кубань, включены в Северо-Кавказский фронт и до середины июня выполняли задачу по прикрытию побережья Азовского моря. После этого армия была передислоцирована на Дон. С августа 1942 года — в составе Сталинградского, Юго-Восточного и вновь Сталинградского фронтов. Принимала участие в Сталинградской битве.
    43. Поселок, центр Котельниковского района Сталинградской (ныне — Волгоградской) области.
    44. Правильно: военно-пересыльный пункт (ВПП). В них направлялись военнослужащие после госпиталей, осуждений военными трибуналами и т.д., где они заполняли регистрационные карточки и ожидали формирования команд и направления в части для дальнейшего прохождения службы.
    45. Особый отдел — подразделение военной контрразведки, входившее в состав войскНКВД.
    46. См. прим. 84 (1941).
    47. Городв Ростовской области, расположенный в 68 км от Ростова-на-Дону. 22 июля 1942 года Шахты были оккупированы немцами. Расстояние до Сталинграда составляло более 400 км.
    48. Судя по всему, Вл. Гельфанд встретил бойцов 110-й Отдельной калмыцкой кавалерийской дивизии (ОККД), которая в мае 1942 года вошла в состав действующей армии. В июле 1942 года, в соответствии с приказом командования 51-й армии, она должна была обеспечить оборону и не допустить форсирования Дона немецкими частями, а также прикрывать отход частей и соединений Южного фронта и их переправу на левый берег Дона. С 23 июля 110-я ОККД подчинялась командованию 37-й армии.
    49. Нацмен (разг.) — лицо, принадлежащее к какому-нибудь национальному меньшинству. Слово, получившее широкое распространение в СССР в 1930-е годы, прежде всего, в отношении представителей коренного населения республик Средней Азии и не имевшее еще того уничижительного значения, которое приобрело в дальнейшем.
    50. Конная рессорная повозка, оснащеннаяпулеметом, направленным назад. Впервые стала использоваться англичанами с начала 1890-х годов. В России получила широкое распространение в годы Первой мировой и Гражданской войн. В годы Великой Отечественной войнытачанки использовались не как боевая единица, а как транспорт для перевозки пулемета и личного состава.
    51. Санинструктор (санитарный инструктор) — лицо младшего медицинского состава военно-медицинской службы, ответственное за медицинское обеспечение роты или батареи.
     
     
       

    Источник: Владимир Гельфанд. Дневник 1941–1946. М.: РОССПЭН, 2015.

     
       

    Читать также

  • Wladimir Gelfand

    «Дневник, приятель дорогой!» Военный дневник Владимира Гельфанда

    Дневники военного времени: стратегии научных изысканий

  • © Михаил Гефтер, 2012-2015
     

     
     




     




    russisch

                                                                                     
  • Gefter "Wladimir Gelfand. Tagebuch von 1942"

  •           
     

               


    Wladimir Gelfand. Tagebuch von 1942

    «Ich möchte als Kommunist in den Kampf ziehen»: eine militärische Erfahrung, eine Mischung aus Glauben und Leidenschaft.

    Zeugenaussagen23.10.2015
    © gelfand.de
      

    Von den Herausgebern: Wir präsentieren Fragmente aus dem Tagebuch von Wladimir Gelfand, das dem Rückzug aus der Umzingelung in Richtung Charkow im Sommer 1942 gewidmet ist. Das Buch "Vladimir Gelfand. Tagebuch 1941-1946", das vom Internationalen Zentrum für Geschichte und Soziologie des Zweiten Weltkriegs und seiner Folgen an der Nationalen Forschungsuniversität Higher School of Economics vorbereitet wurde, ist 2015 bei ROSSPAN erschienen..

     

      

       

    01.06.1942

    Am Abend im Zug. Heute teilte uns der Kommissar mit, wohin wir fuhren - in Richtung Charkow!.... [1] Ich nahm das Kampfblatt auf. Ich habe den Leitartikel und die Verse geschrieben und die Artikel gesammelt. Jetzt muss ich es noch zu einer Zeitung umschreiben. Es wird dunkel und die Kutsche rüttelt - die Bedingungen sind schwierig zum Schreiben. Ich werde es verschieben.


    02.06.1942

    Auf geht's, auf geht's - es ist eine gute Fahrt! Aber es ist überfüllt. Es ist beängstigend zu sagen - eine ganze Gesellschaft in einem Wagen. Die Menschen hier sind unterschiedlich. Es gibt freundliche und böse, viele unhöfliche, unkultivierte, aber es gibt auch gebildete und höfliche.

    Der Kommissar gefällt mir von allen Kommandanten am besten. Er ist immer straff und willensstark. Wenn man ihn ansieht, wird man reifer und ernster. Manchmal sieht man ihn an und kann nicht glauben, dass ein solcher Mann wirklich unter uns und in unseren Verhältnissen leben kann. Er mag weniger studiert haben als ich (er liest zum Beispiel weniger gut als ich), er mag weniger mit Literatur und in manchen Fällen mit Politik vertraut sein (er sagt, dass Prag in Österreich liegt), aber wenn ich noch einmal hundert Jahre studiert hätte, wäre ich nicht in der Lage gewesen, so fit und diszipliniert zu sein wie er. Unser Kommissar ist ein Vorbild für alle politischen Offiziere, die ich kenne.


    03.06.1942

    Steppe, Steppe, Steppe... Glatt wie ein Tisch, still, wie stumm, grasig, wie ein frisch gebackener Lebkuchen, duftend nach Steppenblumen. Wie mit einem besonders angenehmen und starken Kölnisch Wasser parfümiert. Steppe, Steppe, Steppe. Unbegrenzt und grün.

    Noch gab es keinen Aufstieg. Wir fahren doch nach Stalingrad. Die Sonne ging auf, um uns zu sehen, und färbte sich scharlachrot. Wie gut ist die Sonne! Wir werden uns nie von ihr trennen, nicht wahr, mein Tagebuch? Ich werde mich niemals vom Leben trennen, so wie ich mich niemals von dir trennen werde, niemals in der Welt, und besonders jetzt, wo ich so sehr leben möchte. Wir werden siegen! Die verdammten Deutschen, die uns versklaven wollen, werden besiegt und vernichtet werden!

    Man sagt, dass es bis Stalingrad nur noch 150 Kilometer sind. Die Region Rostow haben wir schon lange hinter uns gelassen.

    Weit wie das Meer, riesig wie der Ozean, die Steppen hier sind grün. Nur selten trifft man auf eine einzelne Hüttengruppe, eine Halbstation oder andere Zeichen menschlicher Existenz. Die Steppe, nur die Steppe, überwuchert von dichtem Unkraut, sonnt sich einsam und blickt verträumt in den blauen Himmel, der in seiner Weite so groß ist.

    An einem Bahnhof stecke ich Briefe in eine Schachtel - einen an Tante Anya, einen anderen an Ola. Den dritten Brief, an meine Mutter, nehme ich mit. Ich werde ihn in Stalingrad aufgeben.

    Die salische Steppe ist vorbei, jetzt erstreckt sich die kalmückische Steppe [2], und es gibt keine Siedlungen.

    Der Zugführer zwingt mich, mir die Haare zu schneiden. Was für ein Ärgernis, aber es ist unmöglich, sich dem Befehl zu widersetzen.


    gelfand-cover04.06.1942

    Gestern schoss in einer benachbarten Staffel ein Oberfeldwebel beim Laden seines automatischen Gewehrs auf drei Personen im Wagen und verwundete sie. Zwei wurden schwer verwundet. Das ist es, was Leichtsinn bedeutet! Die Echelon wurde vor der Abfahrt aufgehalten. In dem Waggon, in dem sich diese Geschichte ereignete, befanden sich ein Generalmajor, ein Divisionskommissar und andere. Es war bereits in Stalingrad, der größten Stadt, die uns auf unserem Weg begegnete.

    Die Stadt begann 10-15 Kilometer entfernt in den Vororten. Die Dächer der Häuser, wie auch die Häuser selbst, waren aus Holz. Viele Häuser waren sehr alt und architektonisch schön ausgeführt und bemalt. Diese alte hölzerne Wolgastadt dauerte lange, bis nach einigen Zwischenstopps (Bahnhöfen) die große sowjetische Stadt Stalingrad mit ihren prächtigen mehrstöckigen Steinbauten begann.

    Zum ersten Mal sah ich den berühmten Fluss Wolga. Hier war sie nicht breiter als der Dnjepr, vielleicht sogar schmaler.

    Abends. Jetzt sitze ich in der Steppe, an einem Ort, der nicht einmal auf der Landkarte zu finden ist. Die Mücken peinigen mich und machen mich wahnsinnig.

    05.06.1942

    Seit gestern Morgen bin ich am Tag gewandert [3]. In der Nacht habe ich nicht geschlafen. Seit dem Abend regnet es und tropft durch das offene Fenster des Wagens auf meinen Kopf und in meinen Nacken.

    Jetzt ist es vier Uhr. Ich werde die Schicht um acht übernehmen. Gestern langweilten sie mich mit endlosen Wasserpaketen bei fast jedem Halt. Die Kommandanten hier sind alle jung, einige in meinem Alter. Aber sie halten sich zu hoch. Nicht so diszipliniert und unerschütterlich wie hoch. Leutnant Tkalich zum Beispiel, er ist Jahrgang 1923, läuft oft ohne Gürtel und mit aufgeknöpftem Hemd herum. Seine Streiche und Scherze sind kindisch, aber wenn man versucht, mit ihm zu reden, springt er einen an und schreit. So hältst du ihn nicht. Es ist sogar lustig, wenn er Befehle gibt. Unser Unterleutnant Egorenko ist strenger und disziplinierter, aber er geht nicht zu den Komsomol-Treffen.

    Neun Uhr abends. Es wird schon dunkel.

    Heute hat uns der Kommissar den ganzen Tag politisch bearbeitet. Jeden Tag mag ich ihn mehr und mehr mit seiner Festigkeit, Willenskraft und unerschöpflichen Energie.


    Heute hat er lange mit uns die Disziplinarvorschriften geübt. Als Oglys Kämpfer ihm die Geduld mit seiner Unaufmerksamkeit raubte, begann er wütend zu erklären, wer er von seiner Herkunft her sei und wie er sich an der Front verhalten würde: "Wenn ich auf unvorsichtige Elemente treffe, wird meine Hand nicht zittern [ein Wort nrzb]", - endete das Gespräch. Und damit wurde er mir noch sympathischer.

    Was für ein wundervoller Mensch er war! Der Sohn eines Arbeiters begann schon zu Zeiten des Sowjetregimes zu studieren und absolvierte zwei Hochschulstudiengänge. Er trug den Titel eines Lehrers. Aber der Krieg erlaubte ihm nicht, seine Ausbildung zu beenden und schickte ihn zur politischen Arbeit in die Rote Armee. [4].


    06.06.1942

    Es wird Abend. Wir nähern uns Kupjansk [5], dessen Rangierbahnhof wir gerade passiert haben. Hier hat es gerade geregnet und nieselt immer noch. Wir haben Glück mit dem Regen. Überall, wo wir hinkommen, haben wir schlechtes Wetter und Regen. Vielleicht ist es besser so, denn bei Regen ist das Wetter nicht fliegbar und wir können nicht von feindlichen Flugzeugen angegriffen werden.

    Jetzt bin ich an der Front. Mein ukrainisches Heimatland ist überall verbreitet. Aber diese Gegend ist mir fremd - ich war noch nie hier.

    Ich möchte an die Dnepropetrowsker Front, wenn es sie gibt. Wie angenehm und einfach ist es, für meine Heimatstadt zu kämpfen! Aber wenn es mir nicht gelingt, dort mit Feinden zu kämpfen, werde ich mich nicht zurückziehen und nicht kneifen.

    Ich werde mich bei der Partei bewerben. Ich will als Kommunist in die Schlacht ziehen. Ich werde eine politische Arbeit leisten, die mir einigermaßen vertraut ist und die mir nahe liegt. Im Kampf schwöre ich mir, an vorderster Front zu stehen und den Rang eines Leutnants zu erreichen, den ich in der Schule zufällig nicht bekommen habe. Vieles ist mir noch fremd, vieles verstehe ich nicht, aber ich werde lernen, um mehr zu erfahren. Ich werde mein literarisches Studium unter keinen Umständen aufgeben, denn es ist mein Brot, meine Nahrung, mein liebes Leben. 

    Ich werde nicht sterben, sondern leben und siegen, um die Feinde meines Vaterlandes zu besiegen! Ich werde sie mit dem Mörser, mit dem Gewehr, aber auch mit Literatur und Politik schlagen - das sind meine Gedanken und Bestrebungen in diesem Moment. Ich denke nicht an den Tod, denn ich glaube an mein Schicksal, das mich vor feindlichen Kugeln bewahren wird. Im Vertrauen auf diesen Glauben werde ich furchtlos in die Schlacht ziehen, ich werde in der ersten Reihe der Verteidiger des Vaterlandes stehen.

    Ich habe eine Menge Briefe geschrieben. Meine Mitstreiter lachen mich aus, weil ich so viel schreibe. Aber ich kann nicht nicht schreiben, obwohl ich nicht ausgelacht werden will. Ich habe auf dem Weg von Noworossijsk an die Front geschrieben - an meine Mutter in Essentuki, nach Magnitogorsk, Astrachan, Derbent und an Lena Ljatschina in Naltschik. An B[ase] Livshits habe ich noch nicht geschrieben.


    08.06.1942

    Regen, endloser, träger Regen, der in gewisser Weise an den Regen von Noworossijsk erinnert. Allerdings ist der Boden hier härter und saugt sich nach dem Regen nicht voll, klebt nicht an den Füßen und bildet keine Sümpfe. Eigentlich sollten wir dieses Dorf heute bei Tageslicht verlassen, aber wir blieben hier, offenbar wegen des Regens. Wir bekamen reichlich Brotkrumen und unantastbare Reserven (IR) in Form von Brei-Konzentraten und Erbsenpüree-Suppe.


    11.06.1942

    Wir haben das Dorf Kabanje [6] am 9. Juni verlassen. Gestern haben wir den Ort erreicht und dabei 55 Kilometer zurückgelegt. Bis jetzt waren wir im Garten einer der Dorfhütten untergebracht.

    Gestern hat es geregnet. Wir versteckten uns im Stall einer benachbarten Hütte. Heute wurde uns Komsomol-Mitgliedern unsere Aufgabe erklärt. Auch Zeitungsredakteure und Zugführer erklärten sie. So hatte ich die Gelegenheit, zweimal bei den fliegenden Versammlungen dabei zu sein.


    12.06.1942

    Von gestern Abend um fünf Uhr bis heute Morgen um acht Uhr haben wir einen Unterstand für unsere Berechnung gegraben. Von 8.30 Uhr oder so bis vier Uhr abends haben wir uns ausgeruht (wenn man den Kilometer, den wir mittags gelaufen sind, nicht mitrechnet).

    Wir graben jetzt eine Reservestellung vor der Hauptstellung. Hinter der Hauptstellung gibt es noch zwei weitere Reservestellungen zu graben.

    Auf dem Weg hierher habe ich zwei deutsche Flugblätter gefunden. Was für dumme und ungebildete Autoren haben an ihrer Zusammenstellung gearbeitet! Was für seichte Gedanken werden in diesen "Flugblättern" sozusagen ausgedrückt. Es ist einfach unglaublich, dass diese Flugblätter zum Zweck der Propaganda für den Übergang unseres Volkes auf die Seite der deutschen Schwindler zusammengestellt wurden. Wer würde ihren wenig überzeugenden Argumenten glauben und ihnen vertrauen? Das einzige richtig eingefügte Argument ist die Frage der Juden. Der Antisemitismus ist hier stark ausgeprägt, und die Aussage, dass "wir nur gegen die Juden kämpfen, die für den Krieg verantwortlich sind", könnte bei einigen Menschen funktionieren. Weiter heißt es, dass die "Juden" hinten stehen, nicht in den Krieg ziehen und wegen ihrer Feigheit keine Kommissare an der Front sein wollen. Das klingt zu lächerlich und wirkt in den Mündern der Flugblattschreiber einfach anekdotisch. 


    Zu der Tatsache, dass die Juden hinten sitzen, kann ich sagen, dass es allein in unserer Kompanie nicht weniger als sieben Juden gibt, was angesichts ihrer geringen Zahl im Vergleich zu den Russen (vor dem Krieg gab es etwa 11 Millionen Juden auf der Welt) zu viel ist. Von der Angst der Juden, Kommissare zu werden, will ich gar nicht reden. Ich werde ihnen im Kampf durch mein Beispiel zeigen, was für einen Unsinn sie verzapfen. Nicht nur als Jude werde ich versuchen, den Titel eines Kommissars einer Kampfeinheit nicht zu vermeiden, sondern ich werde diesen ehrenvollen Titel mit Inbrunst, Leidenschaft, Ausdauer und Hartnäckigkeit anstreben.

    Ich habe die Flugblätter niemandem außer unserem Zugführer gezeigt. Ich werde sie dem politischen Offizier zeigen. Es liegen viele davon auf dem Feld verstreut - sowohl unsere als auch deutsche Flugblätter.

    Ich habe schon lange niemandem mehr geschrieben - ich hatte keine Adresse, und jetzt habe ich keine freie Minute mehr. Ich schreibe jetzt, wenn mein Partner, der einzige unterstellte Soldat meiner Abteilung, arbeitet, einen Graben aushebt, und ich, nachdem ich gegraben habe, mich ausruhe. Die Mücken stechen unbarmherzig. Es gibt so viele von ihnen hier.


    13.06.1942

    Im Morgengrauen. Ich habe bis zum Morgengrauen gearbeitet und einen Graben ausgehoben. Jetzt gräbt Haustov, ein Kämpfer aus meiner Einheit, mit. Dieser Mann erweckt in mir ein mürrisches Mitleid: er ist nicht so alt, wie er aussieht, nicht so schwach, wie er gemacht ist. Gräben, zum Beispiel, gräbt er schneller und besser als ich, denn er ist körperliche Arbeit von klein auf gewöhnt. Aber den Mörtel, die Schaufel und andere schwere Dinge muss ich selbst tragen, denn er sagt, er sei nicht in der Lage, schwere Dinge zu tragen. Er kann auch nirgendwo hingehen.

    Zuerst waren wir zusammen im PTR-Zug. Dann wurden wir in einen Mörserzug versetzt. Ich wurde zum Kommandeur ernannt, er wurde meiner Gruppe zugeteilt. Das hat sein Ego sehr verletzt.

    Zurück in Noworossijsk erzählte er mir, dass er herzkrank sei und ihm die Zähne fehlten. Er beklagte sich, dass er es nicht ertragen könne, erschossen zu werden, und dass er bei der ersten Schlacht an gebrochenem Herzen sterben würde. Bei einem Übungsschießen wurde er zwar nicht verletzt, aber er hatte Angst, den Mörser abzufeuern, und ich musste die Minen selbst entschärfen. Wie schon gesagt, habe ich das nicht bereut, aber er, Haustov, hat bis heute noch nie einen Mörser abgefeuert. Während der Schießübungen, der zweiten in Folge, hielt er Wache und war nicht an der Schießlinie anwesend.

    Als wir hier ankamen, fing er an, mich auf eine ganz andere Art und Weise anzusummen. Dann sagte er, dass er nicht auf mich hören und meine Befehle nicht befolgen würde, dann sagte er, dass ich falsche Befehle gäbe, dann verspottete er mich einfach bösartig, indem er in Gegenwart der anderen Männer des Zuges befahl: "Gelfand, komm zu mir!", oder mich zum Zugführer schickte, um ihm zu sagen, dass er nicht mit mir arbeiten und mir nicht gehorchen würde. "Nun, haben Sie dem Leutnant gesagt, was ich Ihnen gesagt habe?" - würde er sagen.


    15.06.1942

     Heute ist ein glücklicher Tag - es gibt keine Mücken und wir können in Ruhe schreiben.

    Unser ganzer Zug, mit Ausnahme von zwei Männern, die die Munition bewachen, ist zu Bett gegangen. Von vorne hört man ständig dumpfe und schwere Schüsse, die wie Bombeneinschläge klingen. Die vorderen Stellungen sind nicht weit von hier entfernt. Feindliche Flugzeuge kommen oft hierher - bei einem ihrer Angriffe wurde einer unserer Kämpfer getötet und zwei wurden verwundet.

    Nachts steigen von allen Seiten Raketen auf, starren lange in die Dunkelheit und erhellen den Raum, um dann langsam über den Horizont zu sinken, und immer neue, von Menschen erfundene Nachtlichter steigen ihnen entgegen.

    Der Leutnant hat offenbar vergessen, dass wir die Lagerhallen fertig graben müssen, und ist nach dem Frühstück als erster eingeschlafen, gefolgt von uns anderen, die zu Bett gegangen sind, ohne ihn an die Lagerhallen zu erinnern. Heute ist der fünfte Tag, an dem wir Schützengräben für den Verteidigungskampf ausheben.

    Die Schüsse scheinen deutlicher und näher zu werden, und der politische Offizier der Kompanie hat uns "heimlich" mitgeteilt, dass wir in wenigen Tagen dem Feind gegenüberstehen werden.

    Ich möchte schlafen, aber noch mehr möchte ich mit dir sprechen, oh, mein Tagebuch, um das Innerste auszudrücken, das ich während meiner Dienstzeit in der Armee angesammelt habe. Und ich schlafe nicht.


    16.06.1942

    Es stellte sich heraus, dass die Deutschen gegen unsere Truppen auf dem Charkower Frontabschnitt [7] in die Offensive gingen. Und ich habe es nicht einmal gewusst. Erst heute durch die Erzählungen der Kameraden und durch die "Krasnoarmejskaja Gazeta" zum dreizehnten Mal erfuhr ich alles.

    Heute meldeten die Rotarmisten unseres Zuges im Radio, dass die deutsche Offensive in unserer, der Charkower, Richtung eingestellt wurde [8].

    Ich unterbreche. Der Himmel ist wütend und schickt fast unaufhörlich Regen auf mich.

    In 15 Minuten. Egal wie gewaltig die Wolken waren, aber diesmal gab es keinen Regen. Der Wind kam in meine Richtung und trieb sie von hier weg, die lästigen, damit sie mich nicht beim Schreiben stören würden. Sie hatten genug von der ganzen Nacht, in der sie mich mit ihrem eiskalten Regen überschüttet hatten. Nun, danke, stürmischer Wind, ukrainischer Wind - lass uns gemeinsam die schwarzen Horden der Deutschen verjagen, die in Wolken über unser Land gefegt sind. Reiter kommen auf uns zu. Ich unterbreche noch einmal - ich bin im Dienst. Die Reiter, zwei mir unbekannte Leutnants, sind auch vorbeigekommen. 

    Es ist jetzt der Vorabend des sechzehnten Tages, und ich bin immer noch nicht in der Lage, meinen Verwandten und Bekannten zu schreiben. Ich schreibe ihnen - mein Gott, wie viele Briefe ich ihnen geschrieben habe, ich weiß nicht mehr, wie viele. Und sie können mir nicht schreiben, weil sie meine Adresse nicht haben. Was für ein bitteres, unvermeidliches Ärgernis! Wie gern wäre ich jetzt zu Hause, um meine Verwandten zu sehen, um ein paar Tage auszuruhen, um ein oder zwei Nächte im Bett zu liegen, um alle meine Verwandten zu umarmen, um das liebevolle Wort meiner Mutter, meines Vaters und meiner Verwandten zu hören - wie viele Wünsche sind mit der Heimat verbunden! Ich kann sie gar nicht alle aufzählen! Und köstliches Essen - wenigstens einmal in zehn Tagen eine Portion von dem zu sehen, was ich zu Hause für gewöhnlich und nicht besonders attraktiv hielt.

    Mit welcher Freude würde ich jetzt den Ermahnungen meines lieben Papas zuhören, der mir früher lästig und überflüssig erschien. Wie viel würde ich für den härtesten Schlag meiner liebsten und liebsten Mutter geben, nur um sie für eine Minute zu sehen. Und Dnepropetrowsk... Wie viele zärtliche Gefühle und angenehme Erinnerungen wecken mein Leben und Studium in dieser Stadt in mir! Und das Radio! - Wie viele Tage habe ich kein einziges Wort davon gehört. Und die Zeitungen, die Landkarten, die Bücher!... Ich habe alles hinter mir gelassen. Nur hin und wieder gelingt es mir, eine freie Minute zu finden, um zu lesen, zu schreiben, ein wenig zu träumen.

    Alle Bücher, die ich bei mir trug, gab ich den Kämpfern zum Rauchen. Nur eines, Iwanows Buch über Lermontow [9], blieb vorerst bei mir. Es ist unmöglich, alles zu tragen - die Lebensmittelreserve, die aus Kraftfutter und Brotkrumen besteht (für fünf Tage), Munition, von der es 85 Stück gibt, und einige andere notwendige Dinge - all das ist eine schreckliche Last, aber gleichzeitig notwendig. Ich trage Gedichte in meiner Gasmaske, mein altes Tagebuch, mein Tagebuch von Jessentukowski und dieses hier; Papier, Karten (von denen ich auch eine minimale Anzahl zurückgelassen habe), und all das ist schwer. Tinte habe ich in der oberen Seitentasche, in die ich Kugelschreiber, Bleistift, Notizbuch und andere Dinge stecke. Die linke Seitentasche ist auch voll. Und es ist alles notwendig. Und all das kann und sollte ich nicht wegwerfen.

    Tinte... Eh, neulich ist eine schnelle Feder über dich, mein Tagebuch, gelaufen und hat blaue Buchstabenhorden auf deine schneeweißen Flächen gesät. Nachdem der Kommandant des PTR-Zuges mich gezwungen hatte, ihm meine Tinte zu geben, hatte ich die Hoffnung aufgegeben, damit zu schreiben, und mich mit chemischen Bleistiften bewaffnet. Plötzlich kam der Sanitäter mit dem Vorschlag zu mir, ich solle ihm mein Päckchen Tabak für Brotkrumen, für Zucker, für alles geben. Ich lehnte alle seine Bedingungen ab und bot meine eigene an - eine Flasche Tinte zu bekommen. Er willigte ein, zögerte aber so lange, bis ich einen Teil des Päckchens weggab, es gegen Hering, gegen einen Füller tauschte, so dass mir ein halbes Päckchen guten türkischen Tabaks blieb.


    Er beschloss, mir einen Streich zu spielen und gab Mangan in das Tintenfass. Als ich versuchte zu pinkeln, hatte es eine wunderbare rötlich-violette Farbe, aber es war etwas wässrig. Er fing an, das Fläschchen zu erhitzen und zu schütteln, und das alles mit einem sehr ernsten Blick. Ich hatte es eilig, zur Arbeit zu gehen - um Gräben auszuheben, und hatte keine Zeit zum Nachdenken. Ich glaubte seinen Zusicherungen, dass die Tinte sich setzen und nicht wässrig sein würde, und gab ihm den Tabak. Als ich am nächsten Tag (gestern) versuchte zu schreiben, war es tatsächlich viel heller, aber sobald ich den Stift von dem bereits geschriebenen Wort wegnahm, bemerkte ich, dass das Wort zu vergilben begann und allmählich seine Umrisse schwach sichtbar wurden, wie Rost.

    Seitdem habe ich den Saninstruktor nicht mehr gesehen. Und ich stellte immer noch Tinte her, indem ich den chemischen Bleistift in Wasser verdünnte. Der Sieg war immer noch mein, denn meine Sache ist richtig.

    Seit gestern arbeite ich bei den Waffen und der Munition. Der Unterleutnant fing an, mich spöttisch und skrupellos zu behandeln, obwohl er mich für das Kommando auswählte. Er wählt mich immer mehr als andere aus (nicht als Strafe, sondern aus Gewohnheit) und erniedrigt meine Menschen- und Befehlsehre und -rechte, indem er z.B. Unteroffiziere zu meinen Vorgesetzten während der Tagesschicht und beim Ausheben von Gräben ernennt, mich in deren Anwesenheit tadelt und allen Beschwerden gegen mich als Befehlshaber Glauben schenkt, was nach den Vorschriften der Roten Armee nicht geschehen dürfte.


    Und als ich eine Magenerkrankung hatte, die mir schreckliche Qualen bereitete, erkannte er sie als Simulation und erklärte in Anwesenheit der Rotarmisten, dass ich mich bei ihm nicht über irgendwelche Krankheiten beschweren sollte. Und er wollte die Wahrheit über meine Krankheit in der Sanitätseinheit nicht überprüfen.

    Im Allgemeinen steht unser Zugführer unter dem Einfluss von Leuten, die in der Lage sind, zu erzählen und die Zunge zu brechen. Ich bin mir sicher, dass sich seine Einstellung zu mir ändern würde, wenn ich ihm ein paar fluchende Anekdoten erzählte - schlecht, mein Gedächtnis ist nicht gut.

    Und jetzt schläft der Jäger Bessarabov erst einmal nachts. Er kommandiert auch, und der Kommandeur des Trupps, dem dieser Kämpfer angehört, schläft nachts nicht, sondern steht auf seinem Posten. Auch tagsüber arbeitet er hart, um die Befehle seines Kämpfers zu erfüllen. Wer wird mir im Kampf gehorchen, wenn ich selbst den Männern gehorchen muss, die ich zu befehligen habe?!

    Und dann, wenn es keine Kommandeure gibt, beginnt er, über den Leutnant sprechend, zu argumentieren, dass nur Jungen an der Spitze der Kompanie stehen, dass die Soldaten selbst sie erschießen werden, und dass er, Bessarabow, mehr weiß als der Zugführer, weil er seit drei Jahren dient und er, der Kommandeur, erst seit drei Monaten. So viel zur Autorität des Kommandeurs! Was die geringste Abweichung von den Vorschriften mit sich bringt.

    Wenn ich den Rang eines Befehlshabers nicht verdiene, können Sie mich aus dieser Position entfernen und dann den Männern die Verantwortung für mich überlassen und so weiter. Aber ich fange an, über die Handlungen des Kommandanten zu diskutieren, was nicht mit den Vorschriften übereinstimmt. In Ordnung, ich werde darüber schweigen. Schweigsam wie ein Fisch...

    Es sind wieder Mücken aufgetaucht (Gnitzen, wie sie genannt werden). Oh, sie sind lästig. Sie kommen in meine Augen, in meine Ohren und in meine Nase - es ist nur ein Unfall - sie lassen mich, einen Sünder, nicht schreiben, lesen oder auch nur ruhig sitzen.

    Die Kanonen treffen nicht wirklich von vorne, und es gibt weniger Flugzeuge. Was wird als nächstes passieren?


    18.06.1942

    Das Geschützfeuer wurde lauter. Die Front hatte sich offenbar deutlich entfernt. Der Zugführer ging mit dem Kompanieführer los, um eine neue Stellung für das Graben von Gräben irgendwo vor der alten auszuwählen. Seit gestern sind wir besser verpflegt. In der Suppe ist Fleisch aus der Dose. Ich würde gerne etwas essen, sogar frisches Brot - ich habe schon so lange kein Brot mehr gegessen - nur Brotkrümel. Gestern haben sie uns Tabak gegeben. Es ist gut, dass ich nicht rauche. Ich habe mit dem Pfleger vereinbart, ihn gegen Milch zu tauschen. Er hat sich bei mir entschuldigt und mir ein Tintenfass geschenkt, um es wieder gutzumachen.

    Jetzt gehe ich zur Ruhe - alle schlafen, nur ich bin wach.

    Am Abend an der neuen Stelle. Ich grabe mit der 2. Gruppe einen Unterstand - einen Graben für den Mörser des Bataillons.  Welche Enttäuschung erwartet sie!

    An diesem Abend sind die Mücken wieder aufgetaucht. Sie hindert einen daran, frei zu atmen, die Augen und den Mund weit zu öffnen. Sie klettert über meinen ganzen Körper und frisst ihn auf, trinkt mein Blut und geht mir furchtbar auf die Nerven. Ich quetsche, vertreibe, winke diese lästigen Mücken ab, aber leider ist mein Kampf vergeblich. Ich muss mit zusammengekniffenen Augen schreiben, halb den Atem anhalten und unaufhörlich den Kopf schütteln.

    Der Unterstand ist fertig. Jetzt muss er nur noch von oben gegen Regen und andere Scherze der Natur, gegen alle möglichen Überraschungen und Unfälle geschützt werden.

    Soeben ist ein feindliches Flugzeug über uns geflogen. Es hat eine seltsame Form - an seinem Heck ist eine rechteckige Figur angebracht, die für einen unbekannten Zweck bestimmt ist. Es hat zwei Einsätze geflogen, aber unter dem Beschuss von Flugabwehrkanonen und anderen himmlischen Ratschen ist es weggeflogen. Ich glaube, er wird wiederkommen, denn er hat beharrlich sein Ziel anvisiert, ohne Angst vor den Schüssen, die das Flugzeug nicht verfehlen konnten, zumindest in Einzelfällen - die Granaten explodierten nicht weit von ihm.

    Das Abendbrot wurde gebracht. Es war notwendig, sich nach der Arbeit zu erfrischen. Dann, wenn es nicht bald dunkel wird, werde ich weitermachen.

    Nach dem Abendessen. Wir befinden uns in einem Halbkreis, wie es sich herausstellt. Auf drei Seiten von uns, in einem Abstand von nicht mehr als 30 und nicht weniger als 18 Kilometern, ist die Front. Nur die eine Seite, von der wir gekommen sind, ist kampffrei. Wir heben Gräben in Richtung Izium [10] aus (nach den Erklärungen der Einheimischen liegen Izium und Barvenkovo [11] 18 Kilometer vor uns). Links von uns liegt Kupjansk, in dessen Nähe nach Aussagen der Leute (denn wir haben keine frischen Zeitungen zu lesen und keinen Platz, um Radio zu hören) jetzt heftige Kämpfe stattfinden. Rechts im Nordwesten liegt Charkow, 120 Kilometer von uns entfernt, mehr nicht, und die ganze Front ist Charkow. Nur hinter uns gibt es einen schmalen Streifen, der frei von feindlicher Präsenz und heftigen Kämpfen ist.

    Sie sagen auch, dass die Deutschen in unserem Abschnitt (Izyum) 8 Kilometer zurückgedrängt worden sind. Gestern wurde gesagt, dass ein Geschütz namens "Katjuscha" hier geholfen hat. [12], die alles verbrennt, was sich ihr in den Weg stellt. Heute sagt man etwas anderes: der Schuldige an den Ereignissen auf diesem Frontabschnitt ist der anglo-sowjetische Vertrag und die damit verbundenen Verhandlungen, die Eröffnung der zweiten Front [13] - die Deutschen, sagen sie, haben Angst und schicken ihre Truppen nach Frankreich, um sie durch ungarische und rumänische zu ersetzen. Ich weiß nicht, was ich glauben soll, aber eines ist klar: die Lage unserer Truppen hier hat sich verbessert, und wir sollten erwarten, dass wir vorwärts kommen, wenn die Truppen, die an den Fronten kämpfen, jetzt vorrücken.

    Wir haben noch keine Adresse. Seit zwei oder drei Tagen habe ich keine Briefe mehr geschrieben - ich bin es leid, zu schreiben, ohne Antworten zu bekommen [14]. Es ist interessant, auszurechnen, wie viele Briefe ich während meiner Dienstzeit in der Armee geschrieben habe. Es ist schade, dass ich kein Buch geführt habe. Jetzt werde ich eine Strichliste führen. Es ist auch interessant zu wissen, wie viele Briefe meine Adressaten erhalten haben, und auch, ob sie zu Hause (in Essentuki) mein Paket aus Maikop und die Fotokarten erhalten haben, die mit den zusätzlichen Briefen aus Noworossijsk geschickt wurden.


    19.06.1942

    Ich mache mir Sorgen, wo Papa jetzt ist. Ist er zur Armee eingezogen worden? Ich frage mich, wo Onkel Ljusja, Senja und Onkel Isak sind. Und viele andere Fragen, die ich herausfinden muss, aber sie stecken definitiv in einem undurchdringlichen Sumpf aus Verzweiflung, Sehnsucht und Hoffnungslosigkeit der Situation fest. Was kann ich tun, um mit meinen Verwandten zu korrespondieren? Nichts, außer untätig herumzusitzen und auf eine Adresse zu warten. Aber wie lange kann ich so warten?

    Das Flugzeug von gestern war heute Morgen wieder hier, ist aber wieder abgeflogen, nachdem es wie zuvor über unseren Köpfen gekreist ist.

    Kurz vor dem Abend. Schrecklich verdorbener Magen. Durchfall und Erbrechen. Wollte den Pfleger sehen, aber er war nicht da. Am Morgen erzählten ihm die Männer unseres Zuges von meiner Krankheit, aber er riet mir nur (wieder durch die Männer), nichts zu essen, aber er half mir nicht. Jetzt weiß ich nicht, wo ich ihn finden kann.

    Ich habe drei Briefe an meine Mutter und Basa Livshits in Essentuki gegeben. Auf allen steht die Adresse der Gewehrgesellschaft, die wir unterstützen. Vielleicht kommen sie dort an!...


    20.06.1942

    Aber ich bin sehr eifrig dabei, in der Armee zu schreiben! Bisher sind keine besonders bedeutenden Ereignisse eingetreten, und ich habe ein halbes Notizbuch geschrieben. Ich muss meinen Appetit auf das Schreiben zügeln.

    Heute kam endlich der Pfleger zu mir. Er sagte, ich würde mir absichtlich den Magen vergiften, in der Hoffnung auf einen Krankenhausaufenthalt. Er sagte, wir würden es an Ort und Stelle mit Disziplin behandeln. Alle Soldaten begannen zu sagen, dass ich viel Wasser trinke, und er drohte mir mit dem Kriegsgericht, wenn ich nicht ganz aufhöre, Wasser zu trinken. Nachdem er mir ein Abführmittel zu trinken gegeben hatte, ging er weg. Ich ging in den Hof, aber es kam nichts dabei heraus. Entweder war mein Magen so stark geworden, oder ich hatte wieder Verstopfung, oder aber die ganze verbrauchte Nahrung war während meines heftigen Durchfalls bereits aus meinem Magen verschwunden.


    22.06.1942

    Heute ist das Jahr des Krieges zwischen unserem Land und den Nazischädlingen. Dieses wichtige Datum fiel heute mit dem ersten heftigen Angriff (während meines Aufenthalts hier) auf diese Orte zusammen.

    Ich schreibe hier in einem Schützengraben. Die Angriffe dauern auch jetzt noch an. Haustov, mein Kämpfer, war schließlich verwirrt und wurde vor Schreck sogar krank. Er erbrach sich. Seine Hände zitterten und sein Gesicht war verzerrt. Anfangs versuchte er, seine Angst vor den feindlichen Bombenangriffen zu verbergen, aber jetzt macht er keinen Hehl mehr daraus und gesteht mir offen, dass er mit den Nerven am Ende ist. Das ist das Verhalten des Helden von gestern, der mich gestern Abend beschimpfte und sagte, ich sei ein "Sirun" und würde mir bei der ersten Schlacht in die Hose scheißen und ihn sterben lassen.

    Ich bin förmlich verloren in dem Wunsch und dem Bemühen, in Träumen, würde ich sagen, diesen Mann zu bringen, der mir absolut nicht gehorchen will und zu mir sagt: "Du kannst mich jetzt erschießen, ich werde nicht auf dich hören!". Gestern Abend hatten wir eines dieser alltäglichen Gespräche, die eine stärkere Wirkung auf mich haben als die brutalste und gefährlichste Schlacht, die ich mir in meiner Phantasie vorstellen kann. "Was für ein Kommandant bist du? Du bist ein Narr! Du bist dümmer als jeder Narr..." - pflegte er zu mir zu sagen.


    23.06.1942

    Die Bombardierung hat auch heute nicht aufgehört. Ich bin gerade mit dem Schreiben von Briefen fertig geworden. Ich habe einen an meine Mutter in Essentuki geschrieben, je einen an Tante Anya und Onkel Leva. Gestern (nein, vorgestern) habe ich einen Brief an meine Mutter geschrieben. Das macht fünf. Jetzt zähle ich sie.

    Ich sitze im Unterstand an der Verteidigungslinie. Haustov ist seit gestern krank. Erstens hat er bei den Angriffen kalte Füße bekommen und zweitens hat er sich den Magen verdorben. Er muss alles selbst machen.

    Gestern hat er sich zwei Siegel genäht, wie sie hier genannt werden - zwei Dreiecke an jedem Knopfloch - und wurde zum Feldwebel [15]. "Hier ist ein Wunder: zum Frühstück kam ein Kämpfer zu uns, zum Mittagessen ein Feldwebel", sagten die Köche und zeigten auf mich.

    Haustov wurde niedlich. Ich habe ihm meinen Tabak gegeben, ich kümmere mich um seine Krankheit, und er flucht nicht mehr - er liegt oder schläft und tobt im Schlaf.

    Ich habe nirgends einen Saninstruktor gefunden, obwohl ich seit gestern nach ihm suche. Ich habe es dem Kommissar, dem Kompaniechef und dem Zugführer gesagt. Der Kompaniechef versprach, ihn zu schicken, tat es aber nicht.

    Er las unserem Leutnant Passagen aus seinem Tagebuch vor. Da war einiges über ihn. Er hörte mit Vergnügen zu, wenn ich ihn lobte, aber dann gab es Stellen, an denen ich schlecht über ihn sprach, und ich hatte die Indiskretion, sie ihm vorzulesen. Er war beleidigt. Er kommt nicht mehr hierher. Er ist ein toller Kerl. Ich könnte mit ihm befreundet sein, und ich wäre gut mit ihm befreundet. Nur ein Hindernis steht einer Freundschaft mit ihm im Weg, unsichtbar, aber leicht spürbar. Manchmal verschwindet es und er spricht mit mir warm und herzlich, wie ein Freund, ein Einjähriger. Aber das ist selten. Es scheint mein eigener Fehler zu sein.


    25.06.1942

    Die Situation hier hat sich sehr verändert. Jetzt werden wir unseren Unterstand verlassen, wir haben uns daran gewöhnt, und wir wollen nicht mehr weg. Aber der heimtückische Feind bedroht uns von der Flanke, während wir uns darauf vorbereiten, ihm von vorne zu begegnen. Drei Tage lang bombardiert der Feind die umliegenden Dörfer und hinterlässt blutige Spuren der Zerstörung.


    26.06.1942

    Während einer Rast. Wir fahren mit dem Auto dem Sonnenaufgang entgegen. Wir haben bereits über 100 Kilometer zurückgelegt. Auf der Straße ist eine große Anzahl von Militärs unterwegs. Alle fahren in die gleiche Richtung wie wir. Viele Autos, viele Truppen.

    Überall werden Zivilisten evakuiert. In der Luft schwirren hoch über dem Boden, so dass man sie nicht sofort sehen kann, feindliche Flugzeuge. Es kann nicht sein, dass unsere Truppen ein so großes Gebiet, so viel Brot und Eigentum den Deutschen überlassen. Die Truppen werden wahrscheinlich verlegt, um die andere Front zu verstärken.

    Erst jetzt wird mir klar, aus welcher Hölle wir entkommen sind. Wir befanden uns in einem Sack, der sich allmählich schloss, und wenn wir bis heute Morgen an diesem Ort geblieben wären, hätten wir es nicht geschafft, uns daraus zu befreien. Wir wären umzingelt, gefangen genommen oder getötet worden.

    Zum ersten Mal sah ich aus der Ferne die Wirkung unserer Katjuscha. Sie zündet alles an, was sich ihr in den Weg stellt, und wirft gleichmäßig Flammen- und Rauchschwaden über dem Gebiet auf. Aber auch die "Katjuscha" hat offenbar nicht geholfen. Die feindliche Luftfahrt trug hier die Hauptschuld: Drei Tage lang hörten die Bombeneinschläge auf das Gebiet der benachbarten Dörfer durch ununterbrochene Ströme deutscher Flugzeuge nicht eine Minute lang auf. Die feindlichen Drachen kamen in Wellen von 28 Flugzeugen und setzten den gesamten Boden ringsum in Brand und Rauch. Der Himmel verdunkelte sich durch die Bombeneinschläge und es regnete, was diese barbarischen Nazi-Angriffe jedoch nicht aufhielt. Am Ende des dritten Tages warfen die Deutschen eine Fallschirmlandung von Maschinengewehrschützen auf dem Gelände eines Dorfes ab, das sie halb zerstört hatten (an der rechten Flanke unserer Stellungen), was unsere Truppen an der Front in den Rücken traf.

    Das Hauptquartier des Bataillons interessierte sich für die Ursache der Schüsse, die in dem Dorf fielen, und der Kommissar der Kompanie sagte, es sei notwendig, einen Aufklärer zu schicken, um herauszufinden, was dort vor sich ging. Ich bat ihn, mich mit der Erkundung zu beauftragen. 


    27.06.1942

    Aber der Kompaniechef wies mir zwei andere Feldwebel zu. Ich hatte kein Glück. Ich musste kein Risiko eingehen. Und ich gehe gerne Risiken ein. Ich konnte nicht viel Neues lernen, den Kampf nicht aus der Nähe sehen.

    Der Kommissar nahm meine Tinte, gab sie aber am nächsten Tag zurück. Jetzt schreibe ich wieder mit Tinte.

    Diejenigen, die zur Aufklärung geschickt wurden, erlebten ein interessantes, aber riskantes Abenteuer und kehrten mit wichtigen Informationen über den Verlauf der vor uns liegenden Ereignisse zurück. Es stellte sich heraus, dass die Front noch weit entfernt war und eine Gruppe von Fallschirmjägern gegen unsere Einheiten operierte.

    Das Dorf, in dem sich die genannten Ereignisse abspielten, brannte noch immer, da es am Morgen durch Bombenangriffe in Brand gesetzt worden war. Ich bat um ein Fernglas und zog aus den Erzählungen und Beobachtungen mit dem Fernglas folgende Schlüsse über die Situation. Vor uns, von wo aus wir den Feind erwarteten, war die Front noch etwa 18-20 Kilometer entfernt. Westlich von dieser Richtung war die Front noch weiter entfernt. Östlich von uns, an der rechten Flanke, wo wir den Feind am wenigsten erwarteten, sowie nordwestlich, von hinten, war der Feind dagegen nicht weiter als vier Kilometer von uns entfernt. Und wenn tagsüber dort Landungstrupps des Feindes operierten, dann stand am Abend vor uns bereits eine reguläre Armee, die an einem der Frontabschnitte durchbrach. Wir befanden uns in einem Sack, der sich mit der Zeit schloss und uns am Ende in einen festen Ring quetschen konnte. Dann hätte es kein Entrinnen mehr gegeben, aber zum Glück sind wir noch rechtzeitig weggekommen. Wie die Kämpfe dort endeten, und wohin unsere Truppen, die dort gekämpft hatten, gingen, weiß ich nicht. Nur die Bewegung der Truppen in diese Richtung war nicht zu übersehen, denn sie überfüllten alle Straßen mit ihrer ungezählten Masse.

    Kupjansk, so sagt man, ist halb in unserer Hand (der Bahnhof) und halb (die Stadt) in der Hand der Deutschen. Von hier aus ist der Bahnhof sehr nahe - nicht mehr als 10 Kilometer. Man kann sagen, dass die Kämpfe hier intensiver sind als an dem früheren Frontabschnitt, aber unsere Truppen ziehen sich (wie man hört) nicht zurück, sondern setzen die Deutschen im Gegenteil unter Druck.

    Auf dem Weg hierher habe ich acht Katjuschas getroffen. Alle sind sorgfältig mit Abdeckungen bedeckt, geheim, aber es war leicht zu sehen, dass jede acht Mündungen hat.

    Hier gibt es noch mehr Mücken als am vorherigen Ort, und sie sind lästiger und gefährlicher. Es gibt hier viel weniger Flugzeuge, und sie fliegen furchtbar hoch über dem Boden.

    Unsere Flugzeuge überfliegen uns mehr als einmal. Es ist jedoch schwer zu sagen, wo unsere Flugzeuge sind und wo nicht, denn die deutschen Geier haben unsere roten Sterne auf ihre gewaltigen Flügel geklebt, die mit Tausenden von unschuldigen Leben befleckt sind. Wir erkennen die Deutschen daran, dass wir sie bombardieren und mit unseren Flugabwehrkanonen beschießen. Sie haben jetzt einige neue Flugzeugtypen mit Doppelschwanz [16]. Das sind lausige Dinger, die niedrig fliegen und offenbar Aufklärer sind. Seit dem Zweiundzwanzigsten habe ich keine Zeitungen mehr gelesen, da ich nicht weiß, was an den Fronten und im Lande geschehen ist. Ich habe meine Autobiographie geschrieben und meinen Antrag schon früher eingereicht. Ich möchte der Partei beitreten - sie wird mir helfen, meinen Weg zum politischen Offizier zu gehen. Das Feldwebelamt gefällt mir nicht, ebenso wenig wie jeder andere Kommandoposten - ich weiß nicht, wie man befiehlt. Aber die politische Arbeit ist alles für mich.

    Irgendwo habe ich in dieser Nacht mein KIM-Abzeichen [17] verloren. Es hat sich von mir abgeschraubt, wahrscheinlich als ich im Schlaf gegen Mücken kämpfte. Egal, wie oft ich danach suchte, ich konnte es nicht finden. Ich habe "Glück" - an jedem neuen Ort muss ich etwas verlieren. Am vorherigen Ort habe ich zum Beispiel einen Bleistift mit einer Messerspitze verloren.

    Nach einiger Zeit. Ich habe gerade vier Briefe nach Essentuki, an meine Mutter, nach Magnitogorsk und an B[ase] Livshits geschrieben. Ich denke daran, meine Gedichte an die Redakteure einiger Zeitungen zu schicken - es ist nicht nötig, dass ich sie einmariniere, es ist jetzt nicht der richtige Zeitpunkt. Und die Gedichte sind aktuell, wenn auch vielleicht nicht ganz perfekt im künstlerischen Wert. 


    28.06.1942

    Unser Unterleutnant sagt, dass Tagebuch- und andere Eintragungen mit einem einfachen Bleistift, aber nicht mit Tinte oder Chemiestift gemacht werden sollten. Das versichern mir auch die Kämpfer. Sie behaupten, dass dies eine Garantie dafür ist, dass die Briefe vor Regen, vor Wasser bei der schwimmenden Überquerung des Flusses und so weiter geschützt sind.

    Ich habe soeben die gestrigen Briefe bei der Sekretärin abgegeben.

    Mein Magen ist heute vom Essen aufgebläht. Es ist lange her, dass ich so voll war wie heute. Ich erinnere mich an die Zeit, als ich bei Tante Paulie wohnte, wo ich so satt war, dass ich meine Hose aufknöpfen und meine Schärpe aufschnallen musste. Jetzt bin ich auch zu Hause wild geworden. Ich habe Angst um meinen Magen, denn ich habe Milchbrei, Sauermilch und Süßigkeiten gegessen, und das alles in großen Mengen.

    Den ganzen Tag über lebe ich von Milch. Es gibt hier viele Kühe, und die armen Eingeborenen, die durch das unaufhörliche Brummen und Bersten der Granaten der Langstreckenartillerie verängstigt sind, verkaufen oder tauschen alles, was sie im Moment nicht besonders brauchen. Sie sorgen sich um nichts mehr, nicht einmal um das Leben ihrer Kinder. Ihre einzige Sorge ist die Kuh, die sie ernährt und am Leben erhält. Brot ist hier schwer zu bekommen, aber ich habe welches. Es gibt keine Eier oder andere Lebensmittel. Der Krieg hat die Bauern ruiniert und ihr Leben vergiftet. Sie, die Dorfbewohner, sind nicht glücklich mit den Kämpfern. Jemand hat ein Huhn gestohlen, zwei Kämpfer haben den Dorfbewohnern ein paar Gänse weggenommen. Einige der Kämpfer haben während des Beschusses die Fenster einer Hütte eingeschlagen und wollten einsteigen.

    Natürlich ist das alles falsch. Die Bewohner wollen nur angeben, beleidigt erscheinen, die Kämpfer für sich bedauern und in den Stunden der Prüfung moralische Unterstützung von ihnen erhalten. Aber es ist etwas Wahres dran. Die Familie ist nicht ohne eine Laune. Und in der Roten Armee gibt es viele Kopfmenschen, die mit nichts rechnen wollen und ihr Handeln mit dem Krieg erklären. Man sollte sie erschießen, und ich denke, das wird unser Kommando mit ihnen machen, wenn diese Leute solche Selbstherrlichkeit wiederholen.

    Hier schlagen Granaten ein wie an der Front, obwohl es von hier bis zu den Frontstellungen nicht weniger als fünf Kilometer sind. Gestern wurde eine Kuh durch einen Granatsplitter getötet, einer anderen Kuh wurde das Bein abgesprengt. Die Soldaten kauften das Fleisch auf (hauptsächlich die Batterie). Wir hatten keine Zeit, obwohl unsere Bataillonsmörser nicht weit von dort entfernt waren. Die Schüsse betäubten sie (die Kämpfer) und sie waren so verwirrt, dass sie, die normalerweise in solchen Situationen immer die Ersten sind, in diesem Fall nichts abbekamen. Der Laden wurde zerstört, die Schule wurde zerstört und viele andere Gebäude wurden von Granaten getroffen. Ich habe die Folgen des Beschusses mit meinen eigenen Augen gesehen. Ich sah eine tote Kuh und zerstörte Gebäude. Militärische Einrichtungen und Truppen wurden nicht beschädigt, und es stellt sich heraus, dass die Deutschen die Minen umsonst geworfen haben, ihre Kosten können nicht durch die Verluste, die sie verursacht haben, aufgewogen werden. Erbärmliche und nutzlose Deutsche! Unsere "Katjuscha" wird euch zeigen, wie man schießt, und die Artillerie wird sie mit ihrem Sperrfeuer unterstützen.

    Ich wurde soeben informiert, dass wir an die Front gehen werden. Endlich geht es los. Ich werde das Schießpulver riechen. Ich mache mich bereit.

    In den Wäldern. Wir werden an die Front verlegt. Wir sind einer Armee angeschlossen. "Wir werden den Feind von der Flanke her aufhalten..." - Ich hörte Wortfetzen aus den Erklärungen des Kommissars. Ich habe schon lange keine Zeitungen mehr gelesen - seit dem 22. Juni. Ich weiß nichts über die Lage an den Fronten. Ich werde es mit meinen eigenen Augen sehen, an diesem Abschnitt.

    Ich muss ausrücken. Mein Motto lautet: Tapferkeit oder Tod. Lieber Tod als Gefangenschaft. Mein Leben muss vom Schicksal bewahrt werden. Sie kümmert sich um mich, es ist meine Aufgabe, mir Unsterblichkeit zu verschaffen.

    Ich falle in Ohnmacht, weil ich mir in den Finger geschnitten habe, sobald auch nur ein Rinnsal Blut zu sehen ist. Der Anblick von Toten war mir schon immer zuwider. In Kämpfen wurde ich immer besiegt. Und jetzt träume ich von der Tat - ich warte auf sie, und mehr noch - ich strebe nach ihr! .... 

    Ich, der... Bis jetzt hatte ich keine Angst vor Granateneinschlägen oder Bombenangriffen - vielleicht, weil es weit weg war, weit weg von mir, ich weiß es nicht. Aber ich denke, ich hoffe, nicht zu versagen, voranzukommen, mich auszuzeichnen, Kommissar zu werden und die Kriegskorrespondenz von der Front zu den Zeitungen zu führen. Ich werde mein Ziel erreichen, auch wenn es mich das Leben kostet, sonst bin ich kein Mann, sondern ein Feigling und ein Angeber. Ich schwöre dir, mein Tagebuch, kein grauer, gewöhnlicher Krieger zu sein, nicht aus der allgemeinen Masse der Rotarmisten herauszustechen, sondern berühmt, verherrlicht oder zumindest ein bekannter Held des Vaterländischen Krieges zu sein.

    Die Mücken lassen mich nicht leben - sie verwirren meine Gedanken, trinken mein Blut und machen mich mit ihrem Summen und Stechen verrückt. Ich werde jetzt aufhören zu schreiben, denn ich kann diese lästigen Insekten nicht ausstehen. Wie zahlreich sie hier sind! [18] 


    01.07.1942

    Was für ein skrupelloser Mensch ist dieser Haustov! Was für ein unangenehmer Mensch! Gestern hat er den ganzen Tag geschlafen. Ich habe ihn nicht geweckt, denn erstens habe ich mich gewaschen und gleichzeitig geschrieben, und zweitens habe ich beschlossen, ihn schlafen zu lassen, damit er mich am Abend auch nicht stört. Aber das sollte nicht sein!

    - Steh auf, Wolodja, die Minen sind schon kurz davor zu explodieren, - bremste er mich nach jedem Einschlag einer feindlichen Granate, erschrocken und verwirrt.

    Am Abend ging ich zum Essen und wartete bis 12 Uhr nachts, bis sie ihn brachten. Haustov blieb, um den Mörser mit den Minen und unser persönliches Eigentum zu bewachen. Als ich zurückkam, schlief er schon.

    - Steh auf, Haustov! Haustov, wach auf!

    Er kommt heraus.

    - Warum schläfst du, Genosse Haustow, wo du doch für die Bewachung des Militäreigentums zuständig bist? Du bist nicht in der Nachhut!

    - Ich habe ein Nickerchen gemacht, - antwortet er, - ich bin sehr müde.

    - Erinnern Sie sich, was Sie sagten, als ich einmal vorschlug, als ich noch in der Nachhut war, in die nächste Hütte zu gehen, um dort mit meinem Mörser und meinen persönlichen Gegenständen zu übernachten? 

    - Du kannst nicht gehen. Sie sind müde, was für ein Kommandant sind Sie? Du kannst mich erschießen, aber ich werde nicht gehen. Und wenn wir den Mörser in Alarmbereitschaft versetzen müssen?

    - Haustov, - habe ich dir gesagt, - wir sind doch hinten, auf Befehl haben wir immer Zeit, alles vorzubereiten, - und diese Hütte war nur ein paar Meter von uns entfernt. - Nein, du hast darauf bestanden, du wolltest, wie auch jetzt, die Dinge anders machen, als ich es gesagt habe. Wir verbrachten die Nacht im Regen und in der Nässe, während der Rest der Schwadronen und sogar die Bataillonskommandos, angeführt von Leutnants, in ihre Wohnungen gingen. Du hast gesagt: - So soll es sein. Du legst dich jetzt hin, und ich bringe dich runter, wenn ich müde bin. - Also legte ich mich hin. Aber noch bevor ich ein Nickerchen machen konnte, hast du mich geweckt: "Steh auf, Wolodja, es wird hell", und ich bin bis zum Morgen aufgestanden, obwohl du mich zu Beginn der Nacht geweckt hast - wir hatten keine Uhren, und das hast du ausgenutzt. Und jetzt, wo wir an der Front sind, gönnst du dir den Schlaf, und dafür schießt du wirklich nicht viel. - Dann antwortete er nichts mehr. In der Nacht sollten wir den Graben fertig ausheben, denn tagsüber war das nicht möglich, da unsere Stellung im Freien und unter feindlicher Beobachtung lag.

    Als wir gegessen und uns fertig gemacht hatten, war es erst ein Uhr nachts. Um nicht mit dem Mörser und den Minen und anderen Dingen herumgeschleppt zu werden, bot ich ihm eine von zwei Möglichkeiten an: Entweder ich würde gehen, um einen Graben auszuheben (er musste nur ein wenig eingeebnet und getarnt werden), und er würde bleiben, um unser Zelt zu bewachen, oder umgekehrt.

    - Ich werde gehen, - sagte er, - aber er machte sofort einen Rückzieher, - und selbst wenn - du gehst, nein, wir müssen zusammen gehen. Ich werde nicht allein gehen!

    - Dann gehe ich, und du bleibst sitzen", und so war er anderer Meinung.

    - Also", sagte er, "werden wir beide nichts tun. Einer von uns wird schlafen, der andere wird den Spachtel drehen. Wir müssen beide gehen.

    - Also gut, nimm die Schalen mit den Minen, ich den Mörser, und lass uns endlich gehen!

    - Ich werde sie nicht tragen. Du musst sie hier lassen und nur deinen Seesack, dein Gewehr und deine Gasmaske mitnehmen.

    Es hat lange gedauert, ihn zu überreden, bis er mit mir einverstanden war. Er ging zum Graben, ich blieb, um die Hütte zu bewachen.

    Nach einer halben Stunde kam er zurück und berichtete, dass alles fertig sei. Er selbst machte sich bereit, ins Bett zu gehen. Aber Kusnezow, ein Soldat der benachbarten Einheit, kam, um ihn zum Frühstück zu rufen. Er wollte mir auch hier die Schuld zuschieben: Er sagte, er habe gearbeitet und sei müde und so weiter. Ich erklärte ihm, dass er beim Abendessen, als ich ging, schlief, er hatte den ganzen Tag geschlafen, und ich hatte keine Minute geschlafen.

    - Wer kann dir vorwerfen, dass du nicht geschlafen hast? Ich hätte schlafen sollen, als ich gegraben habe. Es ist nicht meine Schuld, dass ich tagsüber hätte schlafen müssen.

    - Hätte ich dich wecken und selbst ins Bett gehen sollen?

    - Warum soll ich dich aufwecken? Du hättest ins Bett gehen sollen, das ist alles, und mich nicht aufwecken.

    Es ist schwer, mit ihm zurechtzukommen. Aber dieses Mal ging er zum Abendessen. Wir haben gegessen. Es war schon hell. Ich begann, ins Bett zu gehen, und schlug ihm vor, mich in zwei Stunden zu wecken und selbst ins Bett zu gehen.

    - Nein, das wird nicht deine Art sein! Du stehst auf und ich schlafe!

    Ich wollte mal sehen, wie viel Gewissen er hat. Es ist jetzt drei Uhr, und er schläft immer noch. Um 12 Uhr ist er aufgestanden, um eine zu rauchen.

    - Na, Haustov, hast du gut geschlafen?

    - Nein, ich werde noch ein wenig schlafen.

    - Und ich muss nicht schlafen? Du bist ein Egoist, Chustow, und ein skrupelloser Mensch!

    Er antwortete nicht und begann, um unser Zelt herumzugehen.

    - Geh endlich ins Bett, oder ich gehe ins Bett, - ...ging. Er legte sich irgendwo daneben, legte sich hin, rauchte, ging in die Hütte und hielt Winterschlaf.

    Dies ist nur ein Beispiel, und es gibt Tausende solcher Beispiele.

    Wie soll ich ihn anweisen? Der Mörser mit den Minen, sagt er, wird aufgegeben werden müssen. Der Schlüssel für den Mörser, sagt er, wird nicht gebraucht, und er sagt mir spöttisch, er werde ihn aufgeben. Zur Hölle damit, und ich will nicht darüber schreiben, aber es ist schwer, es nicht zu tun. Der Leutnant sagt in seiner Gegenwart, dass ich streng mit ihm sei, dass ich sanfter mit ihm sprechen und ihm gehorchen solle, weil er älter sei.

    Gestern schrieb ich einen Brief an meine Mutter, an Essentuki, Ola, Tante Anya und an die Redaktion der Zeitung "Stalins Krieger" [19], wo er sein Gedicht "Hallo, liebe Orte meines Herzens" schickte.

    Die Schießerei gestern war stärker. Der arme Haustov wäre fast gestorben, als am Abend in seiner Nähe Bruchstücke von in der Nähe explodierten Minen fielen (ich ging zum Abendessen). Ich werde ihn jetzt aufwecken. Er hat genug geschlafen!

    Und die Natur hier - nur um Gedichte über sie zu schreiben. Es ist schade, mein Kopf ist neblig - ich will schlafen, ich sterbe. Ab und zu pfeift irgendwo eine Muschel, und dann ist es wieder still, nur ein Kuckuck schreit sorglos durch den Wald: Kuckuck, Kuckuck, Mücken summen ärgerlich, und alle möglichen Vögel zwitschern fröhlich, versuchen die Nachtigall zu übertrumpfen, aber vergeblich. Er ist ein sehr guter Vogel. Er schweigt nicht eine Minute lang. 

    Ein Flugzeug fliegt im Tiefflug über uns. Offenbar ein Aufklärungsflugzeug. Wessen? Schwer zu sagen - es wird von keiner Seite beschossen. Alles ist ruhig. Er ist verschwunden. Nur der Wind raschelt in den Blättern der Bäume und singt den frechen Vögeln des Waldes etwas vor.

    Ich bin ganz geschwollen von den Stichen kleiner Mücken und ekelhaft hässlicher und lästiger Moskitos, die sogar unter mein Hemd klettern, um mich zu stechen.


    02.07.1942

    Wir sind vor kurzem aus dem Dorf zurückgekehrt, in dem wir waren, bevor wir hierher kamen. Der Leutnant erlaubte uns, dort nach Lebensmitteln zu suchen. Es stellte sich heraus, dass die Dorfbewohner evakuiert oder, offen gesagt, gewaltsam vertrieben wurden. Bereits am dritten Tag bot sich mir in diesem Dorf ein schreckliches Bild: zerbrochene Fensterscheiben verlassener Wohnungen, vernagelte Türen und Fensterläden, Federn und Köpfe frisch geschlachteter Hühner, weinende Frauen und nackte Kinder, die die wütenden Schreie ihrer Mütter nicht verstanden, wenn unschuldige Kinder sich zu sehr aufregten, begegneten mir überall auf meinem Weg.

    Die Kühe, so stellte sich heraus, waren alle weggebracht worden, ohne den Dorfbewohnern auch nur eine Quittung zu geben. Eine Frau, die sich weigerte, ihre Kuh abzugeben, wurde von einem Leutnant angeschossen - mit einer Schusswunde in den Bauch, und sie liegt jetzt im Sterben. Niemand versucht auch nur, sie vor dem Tod zu retten.

    Die Dorfbewohner erzählen uns, dass ihnen Hühner, Gänse usw. willkürlich und gewaltsam von unseren Kämpfern und Kommandanten weggenommen werden. Und wie zur Veranschaulichung ihrer Erzählungen tauchte vor mir ein Taxi auf, das bis zum Rand mit Schafen, Gänsen und Hühnern beladen war. Das Einzige, was fehlte, war Brot, und die Kämpfer, die dieses schlimme Geschäft begonnen hatten, zogen unter der Führung des Leutnants durch die Hütten und forderten von den Dorfbewohnern Brot. Die Dorfbewohner, von denen es nur noch alte Männer, Frauen und Kinder gibt, sind empört und drohen, hierher an die Front zu kommen, um Schutz vor den Kämpfern zu verlangen. Sie sind verzweifelt und zu allem fähig. Natürlich gibt es nur wenige, die plündern, aber die große Mehrheit der Kämpfer würde sich so etwas nicht erlauben. Es ist bekannt, dass die Familie nicht ohne hässliche Menschen ist. Aber umso notwendiger ist es, solche Taten zu unterdrücken, damit andere nicht damit konfrontiert werden. Umso einfacher ist es, sie zu unterbinden und die Täter für diesen unserer Rotarmisten unwürdigen Raub zu bestrafen. Es reicht nicht aus, sie zu erschießen, diese Plünderer, die die militärische Disziplin verletzen, die die Ehre und den Ruhm unserer wunderbaren Roten Volksarmee beschmutzen.

    Die Menschen waren wütend auf uns, die Kämpfer, und es war schwierig, von ihnen Geld oder Wechselgeld zu bekommen. Nur durch aufrichtige Sympathie und heiße Empörung über die Übeltäter gelang es mir, bei ihnen Mitgefühl zu erwecken. An einem Ort bekam ich gekochtes Fleisch, an einem anderen gab mir ein 1925 geborenes Mädchen ein Stück Brot, an einem dritten gab man mir ein Mittagessen (ich gab ihnen jedoch eine Schachtel Streichhölzer). Es gab keine Milch, und es war auch unmöglich, etwas zu kaufen.

    Dort, im Dorf, erfuhr ich vom Schreiber, dass ich einen Brief erhalten hatte (der aber hier abgegeben worden war); auf dem Weg dorthin wurde mir von einem Kämpfer gesagt, dass die Briefe dort abgegeben worden waren. Wie schade, dass ich dort war und man mir meine Briefe nicht abnahm. Ich kehrte jedoch wohlgenährt und zufrieden an die Front zurück, weil ich viel gelernt und gesehen hatte, obwohl ich mir wünschte, ich hätte es nicht getan.

    In unserem Unterstand waren einige Gäste vom 3. Sie bedeckten ihren Unterstand mit einem Flechtwerk, das sie hier geflochten hatten, und wollten tagsüber nicht in ihre offene Stellung gehen, damit der Feind sie nicht bemerkte. Ich war froh, satt zu sein, und gab ihnen meine ganze Tabakration. Das Fleisch habe ich versteckt. Die Brotkrumen, um die ich gebeten hatte, gab ich Haustov. Bessarabow blinzelte mich lange an - er wollte, dass ich das Fleisch mit allen teile. Schließlich hielt er es nicht mehr aus, stand auf und sagte laut, so dass die Soldaten der anderen Einheiten, die sich in meiner Nähe befanden, es hören konnten, dass ich ungerecht sei und das Fleisch mit Haustov teilen sollte. Haustov murmelte ebenfalls und stimmte zu. Aber als er ging, sagte er, er habe schon gegessen und sei "budya".

    Er ist durchtrieben, Haustov, heuchlerisch, und das, zusammen mit seinem erbärmlichen Auftreten, alles unter sich zu begraben, verursacht zimperliche Abscheu.

    Außerdem ist er an Tuberkulose erkrankt (sagt er), und ich werde mich irgendwann bei ihm anstecken - denn ich esse mit ihm. Und er würde mir nicht einmal Brotkrumen geben für all die Beleidigungen, Beschimpfungen, Schwierigkeiten und Verleumdungen vor anderen, denen er mich aussetzt. 

    Der Mörser des Bataillons wurde heute abgefeuert. Fünfzehn Minen abgefeuert und keine einzige hat das Ziel getroffen. Wie viel Geld es gekostet hat, sie herzustellen, und sie wurden umsonst verstreut. Hätten sie mich auf sie schießen lassen, hätte mein Mörser nur halb so gut getroffen wie der ihre. Ich würde ihnen zeigen, wie man zielt.

    Gestern Abend habe ich endlich meine Autobiographie dem Parttorg gegeben, jetzt gilt es noch, die Empfehlungen von zwei Parteimitgliedern und dem Präsidium der Komsomol-Organisation [20] zu sammeln.

    Jetzt ist es Abend, und bald ist es Zeit für das Abendessen. Dreihundert Gramm Semmelbrösel (und wir bekamen noch weniger) sind für einen durchschnittlichen Kämpfer unter solchen Bedingungen nicht genug. Jetzt werde ich wahrscheinlich noch etwas mehr bekommen. [21].


    03.07.1942

    Ein Major kam zu mir. Er schrie und schwor, dass wir nicht in einer Feuerstellung waren, drohte mit Ärger und sagte, dass die Deutschen nicht so kämpfen würden. Er schrieb meinen Namen, Vornamen, Vatersnamen und etwas anderes aus meinem Rotarmistenbuch auf.

    Als ich mich bei dem Leutnant meldete (bei ihm waren ein Hauptmann und ein Oberleutnant, wie ich erfuhr, Experten im Zeichnen und Kartieren von geografischem Gelände), sprach ich mit ihm. Ich unterhielt mich mit ihm, und als er erfuhr, dass ich schrieb, begann er, offener mit mir zu reden. Wir hatten auch einen Kommunikator, Tsipkin, ein Parteimitglied, bei uns. Wir begannen damit, dass der Hauptmann sagte, dass auch er einmal geschrieben habe und dass man in unserem Alter entweder zu verträumt (Künstler, Dichter, Erfinder) - so verstand ich ihn - oder zu fröhlich - Rowdys - werde. Aber das, so fuhr er fort, gilt nur bis zum Alter von 25-26 Jahren. Jenseits dieses Alters trennen sich viele von der Träumerei.

    Sie wenden sich der Politik zu. Ich erzählte ihm, dass ich im Hinterland eine andere Sicht auf das Leben und vor allem auf den Verlauf der militärischen Operationen an den Fronten des Vaterländischen Krieges hatte, als jetzt, wo ich alles mit eigenen Augen gesehen hatte. Die Zeitungen beschönigen vieles, verbergen oder verschweigen vieles, aber ich habe früher alles geglaubt, was ich aus den Zeitungen erfahren habe.

    Wir sprachen über Karten und die Lage an den Fronten. Der Hauptmann sagte, dass wir jetzt schlechte Karten haben, schlimmer als die deutschen, weil unser Kommando nicht dachte, dass die Deutschen ein so großes Gebiet besetzen würden, und machte detaillierte Karten bis einschließlich der Region Kiew. Das deutsche Zweiflügler-Spionageflugzeug nimmt Bilder des Geländes auf, vergrößert sie und setzt sie Stück für Stück zu einer hervorragenden Karte des Geländes zusammen, auf der jedes winzige Detail eingezeichnet ist. Ich habe mich über die Undurchdringlichkeit des Spähflugzeugs mit zwei Schwänzen durch unsere Granaten, die in seiner Nähe einschlugen, gewundert [22].

    - Diese Flugzeuge sind aus speziellem Metall gefertigt - erklärte mir der Kapitän. Und dann begann er, die Situation an den Fronten zu erklären.

    Ihm zufolge haben unsere Einheiten eine Reihe wichtiger Siege über die Deutschen errungen und standen kurz vor der vollständigen Einkreisung von Charkow. Es fehlten nur noch 10 Kilometer, und die Deutschen würden die Schlacht an der Charkow-Front verlieren. Nördlich von Charkow konzentrierten unsere Truppen zu diesem Zweck große Kräfte. Die Deutschen hingegen sammelten noch größere Kräfte aus dem Süden und verlegten sie mit starker Unterstützung der Luftfahrt auf die Armee (ich erinnere mich nicht mehr an die Zahlen, ich habe es vergessen), die noch nicht in die Kämpfe verwickelt war. Das schreckliche Bombardement einer noch nie dagewesenen Masse (bis zu 800 Flugzeuge) löste Panik und Verwirrung unter den Armeeangehörigen aus, und sie zitterten und liefen in Panik davon. Als der Befehlshaber der Armee dies sah, befahl er, die Waffen zu zerstören und so gut es ging zu fliehen. Die Deutschen, die auf keinen Widerstand stießen, nahmen ein beträchtliches Gebiet ein und umzingelten eine große Gruppe unserer Truppen. Viele brachen aus dem Ring aus, viele gingen zu den Partisanen, aber die meisten wurden gefangen genommen. Geschütze schlugen Flugzeuge, viele Waffen, die von unseren fliehenden Kämpfern nicht zerstört wurden, fielen in die Hände der Deutschen. Nur bei Izium wurde die deutsche Offensive verzögert. Und schließlich hatten unsere Truppen ein beträchtliches Gebiet, das erst kürzlich von den Deutschen erobert worden war. Sogar ein Teil der Region Dnepropetrowsk war in unserer Hand, und Pawlograd stand kurz vor der Einnahme. Jetzt blieb alles bei den Deutschen: Balakleya, Lozovaya, Barvinkovo, Chuguev, Svatovo, Kupyansk (Stadt), usw. Über Isjum hatte er zwar noch keine Informationen erhalten, aber in der Lage, in der sich Isjum befand, war es schwierig, Widerstand zu leisten.

    Nachdem die Deutschen aus dem Halbkreis herausgekommen waren und unsere Truppen eingekreist hatten, verfolgten sie ihrerseits ihr Hauptziel, die Einnahme des Kaukasus und die Aneignung seines Öls [23]. Sie standen kurz vor dem Plan, sich nach Indien durchzuschlagen, um sich den japanischen Truppen anzuschließen, um gemeinsam gegen unsere friedliebenden Länder - die UdSSR, England und die USA - vorzugehen. [24].

    Sie versuchten, durch Rostow durchzukommen - die Nuss war nicht zu knacken. Dann beschlossen sie, wieder durch Einkreisung zu handeln und verlegten ihre Kräfte nach Kursk, nach Woronesch, nach Werwiki [25] - das gesamte Gebiet dieser beiden Regionen, um diese Gebiete zu besetzen.

    Soeben explodierte eine Mine in der Nähe des Regimentsmörsers des Bataillons. In der Nähe fielen ein paar Schrapnelle, seltsamerweise genau heulend und pfeifend, in ihre Bahn. Ich setze meinen Helm auf und lege mich hinter einen dicken Baum, aber die Mine darf nicht um Erlaubnis bitten, in meine Nähe zu fallen. Wenn sie dann in meine Nähe fällt, gibt es kein Entkommen mehr. Aber zum Teufel mit ihnen, mit den Minen. Ich habe mich ganz auf das Schicksal verlassen, und es wird mich nicht in die Hände des Todes geben, wird mich nicht vernichten, wird mir helfen. Ich habe keine Angst vor dem Tod, obwohl ich mein Leben mehr schätze als alles andere auf der Welt, und ich schaue der Gefahr mutig ins Auge.

    Heute Morgen habe ich drei Männer gesehen, die durch Minensplitter verwundet wurden. Zwei nicht so schwer am Arm, einer schwer am Bein. Sie sind in ein Dorf gegangen, wo es eine Erste-Hilfe-Station gibt. Für sie ist der Krieg vorübergehend, für einige von ihnen vielleicht für immer, vorbei. Aber ich möchte nicht außer Gefecht sein und bis zum Sieg lebend und unverletzt für das Wohl des Vaterlandes kämpfen - das möchte jeder, aber Wünsche werden nicht immer erfüllt.

    Aber zur Lage an den Fronten...

    Die Zeitungen berichten jetzt, dass unsere Truppen mit den vorrückenden deutschen Truppen in Richtung Kursk kämpfen [26]. Von nun an verstehe ich es tiefer und umfassender als vor meinem Gespräch mit dem Hauptmann. Jetzt kenne ich die Ziele dieser Offensive und kann die Folgen abschätzen, die sich im Falle eines Erfolges bei der Durchführung des deutschen Planes ergeben. Wenn die Deutschen nicht rechtzeitig gestoppt werden, können sie uns den Weg abschneiden, und ich werde zusammen mit den anderen Männern dieses Frontabschnitts umzingelt sein. Das ist das Schlimmste, was mir droht [zwei Worte nrzb]. Aber ich werde trotzdem der Partei beitreten, ich werde weder Folter noch Qualen erleiden. Und ich glaube nicht, dass ich mich lebendig als Gefangener ergeben werde.

    Der Prozess in Ankara [27] endete nach Aussage desselben Hauptmanns mit der Verurteilung unserer sowjetischen Bürger zu je 20 Jahren Gefängnis. Was für eine schreiende Ungerechtigkeit! Man hat den Leuten nicht einmal erlaubt, sich öffentlich zu äußern und hat sie zu Unrecht beschuldigt. Das ist ein Schlag ins Gesicht für unser Land. Die Türken fangen an, es den Deutschen heimzuzahlen; sie haben anscheinend Angst vor ihnen, den Bastarden.

    Olja hat zwei Briefe geschrieben, aber das war nicht genug - es war unmöglich, all das wiederzugeben, was sich zwischen dem Tag meiner Einberufung und dem Tag, an dem sie den Brief in der Nacht des 2. Juli erhielt, angesammelt hatte. Sie streitet sich auch mit ihrer Großmutter und sagt, sie sei eine "gefühllose Egoistin". Es ist klar, dass diese Worte nicht alles ausschöpfen, was sie über sie denkt, aber vieles wurde mir klar, ich hatte Recht. 

    Ich habe gerade die Zeitung für den Ersten des Monats gelesen. Yanka Kupala ist tot [28]. Was für ein großer Verlust, aber der Krieg überlagert ihn, und man spricht nicht viel darüber. In Richtung Kursk und Sewastopol gibt es heftige Kämpfe. Offenbar ist die deutsche Offensive auf Kursk gerichtet [29] [zwei Worte unentzifferbar]. 

    04.07.1942

    Heute, als ich zum Frühstück ging (um dreieinhalb Uhr morgens), schlief Haustov wieder ein. Ich kam, nahm die Gewehre, die neben ihm lagen, und stellte sie an einen anderen Platz, ging zum Mörser, stellte einige Dinge um - er hörte nicht. Als ich ihn aufweckte und begann, ihm zu sagen, dass sie uns dafür erschießen könnten und dass sie das an der Front nicht tun, nannte er mich einen Scheißkerl ... in meinen Mund und andere unflätige Ausdrücke und Schimpfwörter.

    - So what [ein Wort unentzifferbar].


    05.07.1942

    Im Morgengrauen, als es noch dunkel war, kam der Unterleutnant endlich. Haustov brachte mir das Frühstück, und der Leutnant sagte, er würde mit mir eine Stellung wählen, wenn ich gegessen hätte. Er tat jedoch nicht, was er gesagt hatte, und wählte den Posten ohne mich mit Bessarabov und Haustov. Als ich ihn darauf hinwies, dass das nicht gut sei, befahl er mir, zu schweigen.

    Haustow wurde durch die Nähe dieser Stellung zur benachbarten Berechnung verlockt, Bessarabow durch die Leichtigkeit, mit der sie gegraben werden konnte. Der Leutnant bot ihm, Bessarabow, an, uns zu helfen, und er nutzte die Gelegenheit, sich bei ihm über mich zu beschweren, indem er sagte, ich hätte unhöflich zu ihm (Bessarabow) gesprochen. Der Leutnant rief uns beide weg und fing an, mich zu beschimpfen, weil ich einen solchen Unteroffizier nicht so behandelte, wie ich war.

    - Was ist das für eine unverschämte, unhöfliche Behandlung? - fragte ich verblüfft, - ich verstehe nicht, warum plötzlich eine solche Behauptung gegen mich aufgestellt wurde?

    - Sprechen Sie, Bessarabow", sagte der Unterleutnant.

    Und dieser begann unzusammenhängend zu sprechen, indem er sagte, er habe mir gesagt, ich solle etwas auf diese Weise tun, worauf ich antwortete, dass ich es selbst wüsste....

    - Geben Sie genau an, wie Ihre Anweisung lautete und wann ich sie nicht befolgt habe (ist es nicht seltsam, dass ein Truppführer verpflichtet ist, die Befehle eines Soldaten zu befolgen, selbst im Rang eines Unteroffiziers, wie vom Unterleutnant gefordert).

    - Halt die Klappe", unterbrach mich der Leutnant. - Er weiß zehnmal mehr, er ist der Ranghöchste im Zug, du musst ihm gehorchen und tun, was er sagt, denn er hat mehr Erfahrung als du. Du weißt, dass ich dich nur deshalb zum Truppführer ernannt habe, weil du kompetenter bist als Bessarabov (diese Worte gaben diesem Mann einen zusätzlichen Trumpf in die Hand). Er gräbt gut, und du meißelst mit deinem Spaten so, dass er (Bessarabov) es eklig findet, es anzuschauen, und er selbst nimmt und fängt an, für dich zu graben (wir haben nur einmal zusammen gegraben, und nie hat Bessarabov für mich gegraben).

    Abend. Jetzt gehen wir von hier weg, wohin - ich weiß es nicht. Khaustov sagt, er habe gehört, dass wir aus der Umzingelung herauskommen.


    06.07.1942

    Das Dorf Volshanka [30], glaube ich. Es ist 30 Kilometer von dem Bauernhof entfernt, auf dem wir standen. Von hier aus müssen wir über hundert Kilometer bis zur Frontlinie zurücklegen.

    Der Mörser hat es geschafft, das Fahrzeug zu beladen. Es wird leichter zu fahren sein, aber das Gewicht ist immer noch da: baumelnder Seesack, Gasmaske, Stingray [31], Gewehr. Im Vergleich zum Rest der Roten Armee habe ich eine zusätzliche Ladung - Notizbücher, Karten usw. Wir werden wahrscheinlich an den Kämpfen in Richtung Kursk teilnehmen, manche meinen, in der Nähe von Rostow. Nichts ist sicher bekannt.

    Ich habe einen Brief von Tante Anya erhalten. Außer einer genaueren Adresse und zusätzlich einem Zettel mit Mamas Adresse stand nichts drin. Die Adresse, sagen sie, ist neu. Ich traue mich nicht, zu antworten [dreieinhalb Zeilen unentzifferbar].


    07.07.1942

    Gebiet Woroschilowgrad. Wir sind irgendwo in der Nähe von Slawjansk, im Dorf Tumanowo. Wir sind spät hier angekommen. Noch keine Autos. Ich bin furchtbar müde, ich habe keine Kraft zu schreiben. Jetzt werden wir uns wieder bewegen. Meine Beine sind geschwollen, übersät mit Blasen und Schorf. Es ist schwer und ich möchte schlafen.

    Die Bewohner bereiten sich auf die Evakuierung vor. Eine Frau hat es geschafft, einen halben Liter Milch zu besorgen.

    Meine Gedanken sind verwirrt. Ich überlasse die Notizen lieber den Nachrichten...

    Soeben haben die Deutschen Flugblätter geworfen. Darin nennen sie uns schlechte Soldaten und sagen, dass sie in dieser Zeit an unserer Stelle in Berlin gewesen wären. Sie sind dumm und prahlerisch - warum haben sie es nicht geschafft, Moskau zu erreichen und zu besetzen?


    11.07.1942

    Seit sechs Tagen sind wir aus der Umzingelung heraus. Wir haben weder Kraft noch Geduld. Wir laufen mindestens 200 Kilometer. Diese wenigen Tage kommen mir vor wie ein Monat, ein Jahr, etwas Unvorstellbares und Schweres, wie ein Traum. Die Tortur ist noch nicht vorbei. Heute werden wir die Verteidigung besetzen, wie es heißt, schützen, den Rückzug und die Evakuierung von Einheiten, Eigentum und Truppen begleiten.

    Ich habe viele interessante Dinge zu erzählen, aber ich bin sehr müde, ich kann nicht.


    12.07.1942

    An einer Raststätte im Dorf. Hatte keine Zeit zum Ausruhen und Essen. Befehl, zu packen. Wann werden wir endlich aus dieser verfluchten Einkesselung herauskommen? Gerade noch rechtzeitig, um rauszugehen und zu rasten, denn es stellt sich heraus, dass die Deutschen uns wieder mit einer Einkreisung drohen. Vorgestern stürmten sie vor uns her.…


    13.07.1942

    Am zwölften Tag hatte ich keine Zeit, etwas aufzuschreiben - der Kommissar nahm mir das Tagebuch weg. Dann hat er [ein Wort Nrzb.], aber jetzt bei einer Rast im Dorf.


    [..].07.1942

    Dorf Zaozerskoye, Region Rostow. Hier haben wir gestern übernachtet - der Regen hat uns daran gehindert, unsere Reise fortzusetzen. Der Schlamm hinderte uns am Weiterkommen. Wir, ein kleiner Teil des Mörserzuges (oder besser gesagt, die Hälfte des Zuges), bestehend aus einem Leutnant junior, einem Saninstrukteur, den Soldaten Puschka, Motorin, Kusnezow, Gontscharenko, Alexandrow und zwei weiteren. Insgesamt sind wir nicht mehr als zehn, nicht mehr als elf Personen. Vor uns liegen große Schwierigkeiten, vielleicht Gefangenschaft, vielleicht sogar der Tod. Die Deutschen sind ein sehr entschlossenes Volk, sie handeln schnell und kämpfen organisiert und diszipliniert. Das ist die Quelle ihrer Stärke. Wir haben unvergleichlich mehr menschliche und materielle Ressourcen als die Deutschen, aber wir wissen nicht, wie wir sie richtig einsetzen können. Mein Gott, was für eine Streitmacht vor und hinter uns in den Osten zog, wie viel Ausrüstung und Waffen mir die ganze Zeit vor die Augen kamen.

    Vorgestern habe ich in der Nähe eines der Dörfer ein lebendes Huhn gefangen und gegessen, wobei ich so lange spuckte und Federn spuckte, bis ich mich übergeben musste. Ich kotze immer noch und mir ist schwindelig.


    18.07.1942

    Heute ist der achtzehnte Tag. Bis zum nächsten Dorf sind es 13 Kilometer.

    Der Leutnant wollte mich bestrafen, indem er mich auf ein Pferd setzte. Zuerst war es wirklich eine Strafe für mich, denn ich war noch nie geritten, aber dann habe ich mich so daran gewöhnt, dass ich mir sogar erlaubt habe, auf das Pferd zu pinkeln. Es war nicht sehr bequem, aber es war ruhiger als anderswo, denn es war niemand im Weg, und ich war allein, außer dem Pferd, das unter mir lief.


    19.07.1942

    Wenn das richtig ist - heute ist der 19. Juli. In diesem Dorf, das zum Zeitpunkt der gestrigen Straßenaufnahme 13 Kilometer entfernt war, bin ich jetzt.

    Wir haben die Nacht hier verbracht. Wir kamen spät an, der Tag war bewölkt, und wir sind gleich ins Bett gegangen. Einige öffentliche Betriebe arbeiten hier noch, aber die Rinderzucht, die Kolchose, die staatliche Landwirtschaft und die Bank wurden evakuiert. Der Erste-Hilfe-Kasten und der Schulbedarfsladen sind in Betrieb. Das Militär ist in Massen hier. Ein Regiment kam vor uns hier an und verteilte sich in allen Ecken und Winkeln. In der Mitte des Dorfes war kein Platz mehr für uns, und wir mussten wieder über den Fluss an den westlichen Rand des Dorfes ziehen, wo wir schon einmal waren.

    In der Nacht regnete es. Ich spürte im Schlaf die großen, eiskalten Tropfen, die alles um mich herum dick bedeckten. Ich zog mich zusammen, schob meine Gasmaske unter mich und bedeckte mich mit meinem Mantel, aber das half natürlich nicht. Ich war durchnässt bis auf die Haut. Das Einzige, was trocken blieb, war die Gasmaskentasche mit den Notizbüchern und der Oberkörper mit den Seitentaschen, in denen Notizbücher, Fotokarten und Dokumente aufbewahrt werden - auf diese Stellen war ich besonders vorsichtig.

    In der Luft ist ein ständiges Brummen von Flugzeugen zu hören. Es ist unklar, was unsere Flugzeuge erwarten? Stehen nicht eine neue Landung und andere Schwierigkeiten bevor? Sie wollen, wie Sie sehen, mehr von den notwendigen Produkten aus diesen Gebieten herauspressen. Sie haben Honig aus den Bienenstöcken. Sehr viel Honig. Jetzt tauschen sie ihn gegen Brot ein. Sie haben hier in den Scheunen Säcke voller Weizen, den sie mit den Bauern gegen Brot, Mehl und so weiter tauschen. Sie wollen hier bleiben, um mehr Brot zu bekommen, denn ihrer Meinung nach gibt es jenseits des Don nicht mehr viel.

    Der Unterleutnant ist nur ein arroganter Junge, gerissen, wenn auch oberflächlich im Denken, aber praktisch. Er lebt nur für sich, wie der Rest meines Gefolges. Das muss er schon in der Schule gelernt haben. Er wird stark von den Kämpfern beeinflusst und ist auf jeden Rat hin bereit, alles zu tun, oder besser gesagt, mich und andere, die weniger lebenserfahren und daher für das Unternehmen weniger notwendig sind, zu nützlichen und maßgeblichen Kämpfern zu machen. Aber es gibt nur wenige von ihnen - einen, zwei und vier.

    Sie warfen die Minen aus dem Wagen, als vor uns eine Landung deutscher Maschinengewehrschützen stattfand (nach Aussage eines zugelaufenen Unterleutnants, eines ehemaligen Schülers unseres Zugführers), die unser und sein - 27. und 28. Ich wusste nichts davon - damals hätte ich das nicht zugelassen. Mörser wurden unter der Führung eines Unterleutnants nicht weit von hier, etwa 20 Kilometer entfernt, in dem Dorf nicht jenes Kuhtachevo [32], nicht jenes Vikhlyantsevo [33] geworfen. Auf meine Bemerkung, dass Stalins Befehl über die Notwendigkeit der strengsten Bewahrung des militärischen Eigentums unter allen Umständen [34], antwortete der Leutnant: "Sie verstehen die Situation nicht, Genosse Gelfand, Sie wissen nicht, in welcher Lage wir uns jetzt befinden" - und befahl mir, eine Schaufel mitzubringen, um die Waffen zu vergraben. Ich bat darum, wenigstens einen Mörser der Kompanie (er wiegt nur 10 Kilogramm) mitnehmen zu dürfen, worauf der Leutnant antwortete: "Dann tragen Sie ihn auf den Schultern". Natürlich konnte ich ihn nicht tragen, da ich mich in einem Gebiet befand, das mit feindlichen Fallschirmjägern übersät war.

    Ich hüte jetzt Pferde. Verdammt, sie gehen zu weit und ich muss immer wieder anhalten und sie zurückjagen. Ich habe es satt. Ich jage sie zurück in den Garten, wo wir uns jetzt eingerichtet haben..


    20.07.1942

    Khutor Belensky [35]. Das ist der Name dieses Dorfes. Heute sind wir schon den zweiten Tag hier. Die Truppen kommen und kommen. Einzelne, kleine Gruppen und große Verbände. Alle sehen müde und erschöpft aus. Viele haben sich Zivilkleidung angezogen, die meisten haben ihre Waffen abgelegt, einige Kommandeure haben ihre Abzeichen abgerissen. Was für eine Schande! Was für eine unerwartete und traurige Diskrepanz zu den Zeitungsangaben. Wehe mir - einem Kämpfer, einem Kommandeur, einem Komsomol-Mitglied, einem Patrioten meines Landes. Mein Herz schrumpft vor Scham und Ohnmacht, diese schändliche Flucht zu verhindern. Jeden Tag bin ich mehr und mehr davon überzeugt, dass wir stark sind, dass wir unweigerlich siegen werden, aber mit Trauer muss ich mir eingestehen, dass wir unorganisiert sind, dass wir keine richtige Disziplin haben und dass dies den Krieg in die Länge zieht, so dass wir vorübergehend scheitern.

    Das Oberkommando hat sich in Scharen zerstreut, hat die Massen der Roten Armee verraten, obwohl die Front von hier aus weit entfernt ist. Es ist so weit gekommen, dass die deutschen Flugzeuge sich erlauben, über den Boden zu fliegen, als ob sie zu Hause wären, und uns daran hindern, auf dem ganzen Fluchtweg frei den Kopf zu heben.

    Alle Übergänge und Brücken sind zerstört, Eigentum und Vieh liegen zerbrochen und verstümmelt auf der Straße. Überall blüht die Plünderung, es herrscht Feigheit. Der militärische Eid und Stalins Befehle werden bei jedem Schritt missachtet.

    Heute war ich nachts auf meinem Posten. In der Morgendämmerung kam eine Nachbarin und erzählte mir heimlich, dass Deutsche im Dorf seien, dass sie sie selbst gesehen habe. Sie sagte, sie seien in der Nacht gekommen, und einer von ihnen, offenbar der Ältere, habe, so die Frau, die Papiere der Soldaten verlangt, die mit ihr geschlafen hätten. Er sprach streng mit ihnen und fragte sie, zu welcher Einheit sie gehörten, warum sie nicht bei ihrer eigenen Einheit waren, wohin sie gingen usw. Er fragte sie, eine Frau, ob sie ein Soldat der Roten Armee sei, und als sie dies verneinte, befahl er ihr, sie ins Bett zu bringen. Sie brachte sie ins Bett und kam herein, um es ihnen zu sagen. Sie sprechen alle nicht sehr gut Russisch [fünf Zeilen nrzb].


    21.07.1942

    Gestern Abend kamen der Kommandeur unserer Kompanie und viele andere Kommandeure aus dem Offiziersstab des Bataillons zu uns. Mit ihm waren der Exekutivsekretär des Komsomol, der politische Unteroffizier ..., der Parttorg des Bataillons ... und der politische Offizier Malow. Letzterer interessierte sich für das Schicksal des Bataillonskommissars, suchte nach ihm, aber ohne Erfolg. Alle Kommandeure erzählten, dass er sich beim Angriff der Deutschen auf das Bataillon mutig und tapfer verhalten habe. Die Deutschen (es waren Fallschirmjäger) griffen das Bataillon plötzlich von hinten mit Maschinengewehren an. Das Bataillon war dann im ganzen Dorf stationiert, gut sichtbar, und war ein großes Ziel für den Feind. Während der Schlacht schlichen einige Deutsche ins Dorf und versuchten, eine Scheune in Brand zu setzen (ich glaube, es war nachts), der Kommissar selbst erschoss zwei Deutsche, die aus der angezündeten Scheune krochen. Während die meisten Männer fassungslos waren, schoss der Kommissar unaufhörlich zurück und wehrte sich gegen die verhassten und gerissenen Feinde. Dem Kommandeur unserer Kompanie wurde befohlen, die Männer nach draußen zu führen, und er selbst stürzte sich in das Schlachtgetümmel. Er wurde nie wieder gesehen. Die Deutschen richteten im Bataillon ein großes Durcheinander an, und das Bataillon wurde teils zerstreut, teils gefangen genommen, es gab viele Tote und Verwundete. Der Bataillonskommandeur riss sein Abzeichen ab (er trug es nicht, als er zu uns kam)!

    Gestern Abend verließen wir das Dorf. Unser Zug war auf einem Wagen unterwegs, wir hatten drei Kommandeure dabei. Der Rest, und das waren mehr als Gefreite, ging vom Bauernhof aus zu Fuß. Wir kamen jedoch nicht weiter als vier Kilometer und blieben stehen, da wir nicht wussten, wohin wir gehen sollten, ob wir auf der richtigen Straße waren oder nicht.

    Nikolaevka [36], wo es noch eine Kreuzung gab, nach den Erzählungen vieler, von den Deutschen besetzt. Weiter vorne, entlang der Bauernhöfe und Straßen, landeten auch, Gerüchten und Gerede zufolge, Fallschirmjäger. Es ist jedoch nichts bekannt. Jetzt am Morgen ziehen wir weiter. [Sie sitzen auf einem Wagen. Soeben hat unser Unterleutnant erfahren, dass in Nikolaevka niemand ist und dass das Gerede über die Deutschen eine völlige Erfindung ist. Auch in unserem Dorf gab es solche Gerüchte, und allen Fußgängern, berittenen, aus der Gefangenschaft entflohenen, die aus der Umzingelung kamen, wurde gesagt, es sei gefährlich, hierher zu kommen.

    Der Kompaniechef sagt, wenn ich bei ihnen gewesen wäre, hätte ich alle meine Notizbücher und Tagebücher weggeworfen, aber ich glaube fest daran, dass ich alles behalten hätte, wenn ich mein Leben hätte retten können. Und das werde ich, wenn ich hier lebend rauskomme. Und ich bin mir sicher, dass ich das werde, denn das Schicksal ist mit mir. Sie war es nicht, die unseren Zug aufgehalten hat, sie war es nicht, die uns alle hinter das Bataillon zurückfallen ließ, das in Gefahr war.

    Aber ich wünschte, es wäre nicht so. Alles zu sehen, an der Schlacht teilzunehmen, Heldentum zu zeigen, zu zeigen, mich zu prüfen und unverletzt herauszukommen, wie unsere Kommandeure - das würde ich gerne. Aber es gibt kein Gut ohne Böse und umgekehrt.

    Wir nähern uns einem Bauernhof. Von hier aus werden wir mehr über die Straße erfahren, ob sie frei von Feinden ist. Der Kommissar - mein Herz schlägt für ihn. Ist er tot oder gefangen genommen? Das kann nicht sein, denn er ist ein so lieber und tapferer, feiner und ehrlicher Mann. Solche Männer sollten nicht umkommen - die Gerechtigkeit verlangt es.

    Die Sonne geht sanft und gut auf, die Hähne singen auf dem Hof. Alles ist gut in der Natur. Nur die Menschen, die Kriege erfunden haben, die sich gegenseitig umbringen, sind schlecht. Wir wissen nicht, wie wir das Leben nutzen können, das so schön ist, wir wissen nicht, wie wir es genießen und lieben können.


    22.07.1942

    In der Nacht zogen wir auf die andere Seite des Don. Wir schliefen und rasteten in einem Küstendorf und zogen weiter. Ich beschloss, alle Regeln des Anstands und der Schamhaftigkeit außer Acht zu lassen, um nicht zu verhungern. Und ich war nicht der Einzige. Die ganze ausgehungerte und erschöpfte, zerlumpte und erbärmlich aussehende Masse der Rotarmisten, die der Einkesselung und Gefangenschaft entkommen war, setzte ihre ganze Kraft und Anstrengung ein, um Nahrung zu bekommen. Kamyschewski-Bauernhof [37].


    26.07.1942

    Vom Hof Kamyschewski, der nicht weit vom Don entfernt liegt, zogen wir los, um unsere Militäreinheiten, die Militärkommandantur, einzuholen, die vor unserer Nase zu den benachbarten Höfen aufbrach.

    25 Kilometer bis Martynovka.

    Wir kamen an, und es war niemand da. Kuteinikowo, weitere 30 Kilometer entfernt. Wieder niemand da. Und erst hier, in Zimovniki, gelang es uns endlich, die Militäreinheiten und die Kommandantur und den Formationspunkt zu erreichen.

    Als ich gestern Abend hierher kam, hatte ich Glück - ich traf einen Mann - den Leiter einer Stelle für die Erhebung von Steuern von der Bevölkerung und von Handelsplätzen. Er hat mich auf seinem Einspänner bis nach Zimovniki mitgenommen und mir unterwegs einen Papageientaucher spendiert. Außerdem fand ich unterwegs ein paar Gurken und hatte einen guten Snack. Aber das war noch nicht alles. Als wir uns trennten, bot er mir an, jederzeit zu ihm zu kommen - er würde mich füttern und ich könnte bei ihm schlafen. Ich bedankte mich bei ihm für seine Freundlichkeit und verabschiedete mich.

    Im Dorf traf ich viele Rotarmisten, die mir allerlei Unangenehmes über die Aufstellung derjenigen erzählten, die aus verschiedenen Teilen der Front gekommen waren, und derjenigen, die wie ich aus der Umzingelung entkommen waren. Sie sagten, dass alle, die hier ankamen, sofort in Gruppen gesammelt und an die Front geschickt wurden, dass sie unter einer verstärkten Eskorte von Maschinengewehrschützen geführt wurden und hungerten. Sie sagten auch, dass alle gezwungen waren, schwere Lasten zu tragen, und dass sie sich nach einem anstrengenden und schwierigen Auszug aus dem Kessel nicht ausruhen durften. Man riet mir, direkt nach Stalingrad zu gehen, wo sich in der Nähe die 38. Armee [38] befinden sollte, mit der wir laut Egorenko (Unterleutnant) an der Front gekämpft hatten. Ich beschloss, nach ihr zu suchen - vielleicht würde ich etwas sehen, sie erkennen.

    Der Regen machte mir einen Strich durch die Rechnung, und nachdem ich in einer Hütte gewartet hatte, bis er ein wenig nachließ, ging ich zu dem freundlichen Mann, mit dem ich hierher gekommen war. Dort aß ich ein gutes Abendessen und ging zu Bett. Ich schlief gut und mehr als je zuvor. Ich war ausgeruht. Am Morgen frühstückte ich Rührei und frisches Brot und machte mich wieder auf den Weg, um zu versuchen, meine Freunde zu treffen. Ich bin durch das halbe Dorf gelaufen, ohne einen unserer Leute zu treffen. Ich näherte mich bereits dem Bahnhof, aber ich zögerte, beschloss, nicht weiterzugehen und kehrte um. Auf dem Rückweg stieß ich auf eine NKWD [39]-Grenzschutzstation. Dort nahmen sie mir mein Gewehr ab, gaben mir eine Quittung und die im Holster [40] verbliebenen 36 Patronen [41]. Sie marinierten mich den ganzen Tag bis zum Abend. Sie gaben mir nichts zu essen und sprachen streng mit mir. Das gefiel mir nicht sehr gut. Ich dachte daran, allein zu gehen, um einen Ausbildungsplatz zu suchen, aber sie nahmen mir meine Papiere weg und ich musste warten.

    Jetzt bin ich im Ausbildungszentrum, wohin ich unter Bewachung gebracht wurde. Hier wurde mir kein Wort über den Verbleib unserer UR gesagt, sondern mir wurde gesagt, dass alle Einzel- oder Gruppenkämpfer, die den Ort dieses Punktes betreten, höchstens in Bataillonsstärke, auf Befehl des Kommandos hier bleiben.

    Ich habe niemanden aus unserem Bataillon oder gar aus unserer UR angetroffen. Mein Herz war voller Ärger: War ich wirklich dümmer als alle anderen und gefangen wie ein Fisch im Netz?


    28.07.1942

    Lange, lange Zeit kreiste ich in den Lagern herum, in denen die ganze Masse der erschöpften Kämpfer und der jüngeren und mittleren Kommandeure, die die 51. Niemand, kein Kämpfer oder Kommandeur, dem ich nicht begegnete. Ich war in eine solche Einsamkeit gestürzt, die schwer zu vermitteln ist.

    Ich bat den Kommissar dieses Formationspunktes der 51. Armee um etwas zu essen oder wenigstens um Brot.

    - Setzen Sie sich, - sagte er mir. - Man wird Sie rufen.

    - Aber es tut mir leid, ich sitze hier schon den ganzen Tag, und jeder sagt zu mir: "Setz dich hin".

    - Falsch, du konntest nicht den ganzen Tag hier sitzen, denn heute sind viele Leute bei mir vorbeigekommen, und ich sehe dich zum ersten Mal. Setzen Sie sich", sagte er wieder und ging weg.

    Ich beschloss zu gehen. Ich begann, die Kämpfer nach den Erfolgsaussichten einer Flucht zu fragen. Einer der Kämpfer, der schon einige Tage dort war, riet mir, nach Kotelnikowo [43] zu gehen, wo es angeblich ein militärisches Umsiedlungszentrum [44] geben sollte. Er riet, durch die Gemüsegärten zu gehen und die Wachposten zu umgehen.

    Wenn Sie", so sagte er, "vom NKWD-Grenzschutz erwischt werden, können Sie große Schwierigkeiten bekommen. Du kannst zum Deserteur erklärt werden und so weiter, du kannst in eine Sonderabteilung [45] geschickt werden. Wenn Sie von unseren oder anderen Militäreinheiten erwischt werden, kann es sein, dass Sie hierher zurückgeschickt werden, und Sie werden wahrscheinlich einen Gegenschlag bekommen. Aber trotzdem, wenn ich an Ihrer Stelle wäre, würde ich mit den Dokumenten (ich bekam mein Rotarmistenbuch [46] zurück) in der Hand keine einzige Minute hier bleiben", heizte er mir ein. Ich sah ihn an: ohne Umhang, in zerrissenen Kleidern, er ließ mich abblitzen. Und ich fasste einen Entschluss.

    Am späten Nachmittag ging ich durch das Dorf, die Straße entlang, die nach [ein Wort nrzb] hinausführte. Wenn mich jemand misstrauisch ansah, versuchte ich so zu tun, als ob ich den Blick nicht bemerkte, und ging zur nächsten Hütte, um nach Milch und Brot zu fragen. Ich war auch ziemlich hungrig.

    In einem der Außenbezirke der Hütte blieb ich stehen. Die Wirtin gab mir Milch und frisches Brot und erlaubte mir, die Nacht im Garten zu verbringen. Zu Hause hatte sie Angst, mich auszusetzen, da sie eine Razzia unter den Kämpfern durchführten.

    Ich schlief und wartete auf den Morgen, denn im Dorf durfte man nachts nicht spazieren gehen - es hatte wegen der Nähe der Front einen Sonderstatus. Am Morgen folgte ich der Straße, die vom Dorf in die Steppe führte. Die Wirtin gab mir einen Papageientaucher für die Straße.

    Als ich mich weit vom Dorf entfernt hatte, beschloss ich, auf die Straße abzubiegen. Eine Patrouille traf mich dort und kontrollierte meine Papiere. Ich zeigte eine Quittung vor, dass mir mein Gewehr und die Munition abgenommen worden waren. Sie trug den Stempel der NKWD-Grenztruppen. Die Patrouille sah sie sich an, ohne den Inhalt zu lesen, und ließ mich weiterfahren.

    Unterwegs holte ich eine Gruppe von Wehrpflichtigen des Jahres 1924 ein, die von Schachty [47] nach Stalingrad geschickt wurden.

    Ein Sperling wachte auf, flog, saß nicht weit weg.

    - Ein Jude, ein Jude ist geflogen! - Sie stürzten sich mit Geschrei auf ihn und schlugen ihn mit ihren Hüten nieder. Ich fiel schnell hinter ihnen her.

    - Soldat, wohin gehst du? - Ein Leutnant des Kampfgeschwaders, das sich in der Steppe zur Rast niedergelassen hatte, rief mich. Ich sagte es ihm. Sie, die Kämpfer (alles Kalmücken), luden mich ein, mit ihnen zu essen [48]. Ich habe nicht abgelehnt.

    Sie kochten ein paar Lämmer. Ich muss zugeben, dass diese Lämmer fett waren. Ich hatte einen guten Imbiss.

    Die Kalmücken, ein glorreiches Volk, gastfreundlich und freundlich, versorgten mich auf Befehl ihres Leutnants zusätzlich mit Brotkrumen. Ich las ihnen Gedichte und Auszüge aus meinem Tagebuch vor. Sie fragten mich, welcher Nation ich angehöre. Ich mag es nicht, gefragt zu werden, oder gefragt zu werden. Ich sagte russisch-georgisch. Mein Vater ist Russe, meine Mutter ist Georgierin. Einer von ihnen, offenbar auch ein Leutnant, sagte zu mir: Ihr Russen seid kein gutes Volk, ihr mögt keine Natsmen [49], ihr werdet ihnen nie helfen, sie unterstützen, ihnen in der Not nicht helfen. Ihr würdet einen Kalmücken nicht behandeln, wenn er in eurer Lage wäre. Was hatte er zu sagen? Ich antwortete, dass alle Menschen unterschiedlich sind und dass es unter allen Völkern einige schlechte Menschen gibt.

    Ich erzählte ihnen einen Vorfall mit mir, wie ich von unserem Leutnant zurückgelassen wurde, als wir auf dem Weg von Martynovka nach Kuteinikovo waren. Es war so: Zurück in Martynovka wurde ich von einem Unterleutnant mit Motorin und seinem Freund, Unterleutnant Anatoly aus einem anderen Bataillon, empfangen. Sie boten mir an, mit ihnen zu gehen.

    In einem der Dörfer unweit von Martynovka (10 Kilometer von uns entfernt) trafen wir einen 1925 geborenen Mann, der dort Lehrer war (es war ein kalmückisches Dorf). Mit ihm gingen wir in den Obstgarten und pflückten Äpfel. Ich pflückte einen ganzen Haufen leckerer, saftiger Äpfel. Eine kalmückische Gastgeberin kochte uns Fleisch und machte Pyshkas aus unseren Produkten, die wir im vergangenen Dorf gewonnen hatten [ein Wort nrzb]. [Der Unterleutnant gab ihm einen Raketenwerfer mit drei Raketen und ließ ihn mit einer Pistole schießen. Er hat auch viel mit meinem Gewehr geschossen. Kurzum, der Bursche war begeistert, und es gefiel ihm so gut bei uns, dass er, obwohl er am nächsten Tag nach Zimovniki (wo er wohnt) musste, ein paar Säcke Mehl zu uns trug und auf unserem Pferdewagen mitfuhr.

    Unterwegs begannen die Räder zu knarren. Sie mussten mit etwas geschmiert werden. Sie schickten mich [ein Wort nrzb]. Bevor ich mich umdrehen konnte, waren sie weg und ließen meine Sachen auf der Straße liegen. Sie nahmen Äpfel mit und warfen meine leere Mütze auf die Straße. Sie nahmen eine Granate aus meinem Mantel und ließen sie dort liegen - um die Fische zu stören.

    Ich habe sie nie wieder gesehen. Und es war nicht der erste Fall, in dem Unterleutnant Egorenko seine Soldaten verließ. Ich erinnere mich an eine andere, ähnliche, eklatante Tatsache über die Ungerechtigkeit unseres Zugführers. Es war kurz bevor unser Bataillon von den Deutschen besiegt wurde.

    Wir waren zu Fuß unterwegs und erreichten nicht das Dorf, in dem es geschah. Plötzlich wurde die Straße unter Beschuss genommen. Alle waren verwirrt und fielen hinter unseren Zug zurück, der von einer Schubkarre [50] angeführt wurde. Auch Egorenko blieb zurück, blieb zurück und das Pferd, auf dem er gerne zu Pferd und im Geschirr ritt, das aber müde, hungrig und ungefressen weiterwanderte. Zwei weitere Kämpfer waren zurückgeblieben und liefen irgendwo hinterher. Als die Mörser zu feuern begannen, warf mein Kommandant das Pferd ab, ohne es zu zügeln, und rannte so schnell er konnte zum Panzer. Er ging vorwärts, ich folgte ihm. Ich rannte auf den Wagen zu, aber er setzte sich in Bewegung, und keine Rufe konnten ihn aufhalten. Ich beschloss, sie zu überholen und nahm den geraden Weg über das Feld, ohne auf die Gefahr zu achten, empört über die feige Flucht der meisten Männer. Sie wichen zur Seite aus, um der Gefahr zu entgehen, und fuhren einen Kreisverkehr zum vorderen Teil des Feldes, wobei sie Staub aufwirbelten!

    Und doch überholte ich sie. Ihre Pferde waren sehr müde, und vor lauter feiger Flucht konnten sie kaum noch Schritt halten.

    - Genosse Leutnant, es ist nicht die Art, seine Männer in einem Moment der Gefahr im Stich zu lassen und ohne einen Blick wegzulaufen, wenn seine Untergebenen in Todesgefahr sind.

    - Wo soll ich nach Ihnen suchen, Genosse Gelfand?

    - Ich war neben dir, schrie dich an, um anzuhalten, und fluchte schließlich, als ich dich auf der Straße fast einholte. Ich lief die ganze Zeit neben dem Wagen des Instrukteurs [51], der dem Ihren folgte, aber zurückblieb, als Sie rannten. Du bist ein Kommandeur, ein Komsomol-Mitglied. Das ist nicht die Kameradschaft und nicht im Komsomol, wo ist die gegenseitige Hilfe im Kampf? Ich hatte keine Angst, aber der Schmerz in meinen Beinen und die Gerechtigkeit zwangen mich, geradeaus zu gehen, um dich einzuholen. Du bist ein Kommandeur, ein Komsomol-Mitglied. Wie konntest du so eine feige Flucht zulassen, wenn deine Männer noch da waren?

    - Sprich nicht. Hör auf zu reden. Sie sind ein Mistkerl, Genosse Feldwebel", sagte er mit schneller Stimme, und wir kamen nicht mehr darauf zurück.

    Nachdem die Kommandanten meine Geschichte gehört hatten, stimmten sie mir zu und erzählten mir, wie ein Russe ihnen heimlich Wein von ihren Kameraden gekauft hatte. Es gibt also auch gute Menschen unter den Russen. Das war ihre Schlussfolgerung. Ich trennte mich von ihnen nach ein paar Stunden, satt und zufrieden mit diesem Treffen. (ein Wort nrzb) von unter Woroschilowograd nach Stalingrad (ein Wort nrzb). Er erzählte mir viel über seinen Abschnitt der Front. Unterwegs bemerkte ich eine Dampflokomotive, die bis oben hin mit Soldaten gefüllt war. Als ich sie eine halbe Stunde später an einem Bahnhof einholte, sah ich, dass sie auf mich warteten. Ich war froh, denn ich wusste nicht, wohin es ging, es waren 70 Kilometer bis Kotelnikov.

    Wie groß war meine Freude, als ich erfuhr, dass er nach Kotelnikow fahren würde. Wie ich dorthin kam, werde ich nicht sagen - es war natürlich schwierig, denn der Dampfer war so voll, dass man von Bord hätte geworfen werden können - sie drängten verzweifelt, aber ich kam an, und zwar schnell, vergleichsweise.

     

      

    Anmerkungen

    1. "Ich kämpfe in meiner ukrainischen Heimat, an der Front in Charkow. Liebe Mutti, wir gehen jetzt nach Stalingrad." (Aus einem Brief an seine Mutter vom 5. Juni).
    2. Die Salski-Steppe liegt im westlichen Zusammenfluss des unteren Don und der Wolga, im östlichen Teil der Region Rostow. Kalmückische Steppe ist eine übliche Bezeichnung für die Steppenregion am rechten Ufer der unteren Wolga.
    3. bezieht sich auf den täglichen Dienst, zu dem die Soldaten einer Kompanie oder Batterie eingeteilt sind.
    4. aus einem Brief vom 5. Juni. "Liebe Mutti! Liebe Verwandte! Hallo! Seit fünf Tagen bin ich nun schon auf der Straße. Ich fahre, fahre, fahre in die liebe Ukraine, in die Region Charkow, um die verdammten Deutschen von dort zu verjagen. Ich bin ein Mörser-Mann, ein Truppenkommandant. Mein Mörser wird Kompaniemörser genannt, weil er zur Deckung einer Schützenkompanie dient. Er steht immer hinter der Kompanie. Ich habe noch keinen Rang erhalten, obwohl sie es versprochen haben. Ich wurde als Zugkommissar gewählt. In meinem Zug gibt es eine Komsomol-Organisation mit einem stellvertretenden Kompaniechef und einem Zugkommandanten. Nun, tschüss, ich beeile mich, fertig zu werden, denn draußen wird es schon dunkel. Jetzt bin ich am Bahnhof Liski.
    5. Stadt in der Region Charkow.
    6. Jahrhundert am Ufer des Flusses Krasnaja in der sogenannten Sloboschanschtschina gegründet, die heute praktisch mit dem Gebiet der Region Charkiw zusammenfällt.7. Während der Operation Charkow, nach dem im Mai 1942 gescheiterten Versuch der sowjetischen Offensive und des Gegenangriffs der deutschen Einheiten der 1. Panzerarmee der Wehrmacht E. Kleist im Rücken der vorrückenden Einheiten der Roten Armee, der am 17. Mai folgte, war ein bedeutender Teil der Angriffsgruppe der sowjetischen Truppen bis zum 23. Mai im Dreieck Merefa - Lozovaya - Balakleya eingekesselt.
    8. Im Abendbulletin des Sowinformbüros vom 15. Juni hieß es: "Im Laufe des 15. Juni haben unsere Truppen in Richtung Charkow mehrere größere Angriffe der feindlichen Infanterie und Panzer zurückgeschlagen. Im Laufe des Kampftages wurden 180 deutsche Panzer zerstört und getroffen", im Abendbulletin des nächsten Tages: "Am 16. Juni haben unsere Truppen in Richtung Charkow mehrere feindliche Angriffe abgewehrt".
    9. Iwanow S.W. Lermontow. Moskau: Molodaja Gwardija, 1938. (Reihe "Leben bemerkenswerter Menschen").
    10. Eine Stadt im Gebiet Charkow, gelegen am Fluss Sewerny Donez. Im Mai 1942 kam es während der Operation Charkow zu schweren Kämpfen in der Nähe von Izium an der Ausbuchtung Izium-Barwenkowski.11. Bahnhof, seit 1938 - eine Stadt im Gebiet Charkiw. Im Mai 1942 wurde eine große Gruppe der Roten Armee in der Nähe von Barwenkowo eingekesselt. Nicht mehr als ein Zehntel der Eingekesselten schaffte es, aus der "Barwenkowo-Falle" zu entkommen. Die Verluste der Roten Armee beliefen sich auf 270 Tausend Menschen, von denen 171 Tausend getötet wurden. In der Umzingelung wurden vermisst oder getötet: Stellvertretender Befehlshaber der Südwestfront Generalleutnant F.Y. Kostenko, Befehlshaber der 6. Armee Generalleutnant AM Gorodnyansky, Befehlshaber der 57. Armee Generalleutnant K.P. Podlas, Befehlshaber der Heeresgruppe Generalmajor LV Bobkin.
    11. Bahnhof, seit 1938 - eine Stadt im Gebiet Charkiw. Im Mai 1942 wurde eine große Gruppe der Roten Armee in der Nähe von Barwenkowo eingekesselt. Nicht mehr als ein Zehntel der Eingekesselten schaffte es, aus der "Barwenkowo-Falle" zu entkommen. Die Verluste der Roten Armee beliefen sich auf 270 Tausend Menschen, von denen 171 Tausend getötet wurden. In der Umzingelung wurden vermisst oder getötet: Stellvertretender Befehlshaber der Südwestfront Generalleutnant F.Y. Kostenko, Befehlshaber der 6. Armee Generalleutnant AM Gorodnyansky, Befehlshaber der 57. Armee Generalleutnant K.P. Podlas, Befehlshaber der Heeresgruppe Generalmajor LV Bobkin.
    12. legendäre Waffe des Großen Vaterländischen Krieges. Die inoffizielle Bezeichnung für die trommellosen Feldraketenartilleriesysteme (BM-13, BM-8, BM-31, usw.).
    13. Im Frühjahr 1942 reiste der sowjetische Außenminister W.M. Molotow nach Verhandlungen zwischen Moskau und London, die durch den sowjetischen Botschafter I.M. Maisky sowie durch einen direkten Briefwechsel zwischen Stalin und W. Churchill geführt wurden, nach Großbritannien und in die Vereinigten Staaten, um über die Öffnung der Zweiten Front zu verhandeln. Am 26. Mai unterzeichneten die Außenminister Großbritanniens (E. Eden) und der UdSSR in London den "Vertrag zwischen der UdSSR und Großbritannien über das Bündnis im Krieg gegen Hitlerdeutschland und seine Helfershelfer in Europa und über die Zusammenarbeit und gegenseitige Unterstützung nach dem Krieg". In diesem Vertrag kamen die UdSSR und Großbritannien überein, sich gegenseitig militärisch und anderweitig zu unterstützen, keinen Separatfrieden mit Deutschland zu schließen, keinen Vertrag mit Deutschland zu schließen, keine14. In der Tat gab es Antworten, aber die Briefe erreichten ihre Adressaten nicht: "Meine Liebe, du wechselst so oft die Adresse, dass du wirklich keinen Brief von mir bekommen kannst. Mein Schatz, die Zahl der Briefe, die ich dir geschrieben habe und schreibe, ist schwer zu ermitteln, denn ich schreibe dir jeden zweiten Tag, manchmal jeden Tag. Ich schreibe dir, wenn ich die Möglichkeit habe, zur Post zu gehen, und diese Möglichkeit besteht jetzt sehr oft, fast jeden Tag. Heute habe ich meine drei Briefe nach Maikop und Novorossiysk zurückerhalten. Wenn das gleiche Schicksal die Briefe trifft, die an die frühere Adresse der Poststation 1532 geschrieben wurden, wird es sehr traurig sein, denn ich habe mindestens 20 Briefe an Sie an diese Adresse geschrieben. Ich möchte glauben, dass Du die Briefe noch erhalten wirst" (Brief vom 27. August). Die ersten Briefe von seiner Mutter erhielt Wl. Gelfand nur sechs Monate nach Beginn des Kampfdienstes. Am 17. Oktober schrieb er: "Liebe Mutti! Ich habe zwei Briefe von Dir erhalten und freue mich über alle Maßen. Es sind die ersten Briefe von Dir.
    15. In den Jahren 1940-43 hatten die Knopflöcher der Feldwebel eine dreieckige Form, was wahrscheinlich der Grund für diese Bezeichnung bei den Soldaten war. Die Zuweisung des Dienstgrads war mit einer Erhöhung der Zulagen verbunden. Am 28. Juni schrieb Vl. Gelfand an seine Mutter: "Ich wurde zum Unteroffizier befördert und werde ein Gehalt von über 100 Rubel erhalten. Ich werde Geld schicken. Schreibe, welche andere Hilfe ich dir als Rotarmist geben kann. Ich werde mein Bestes tun." Vier Tage später, am 2. Juli, schrieb er erneut, dass: "Habe mein Gehalt oder wie es hier heißt, erhalten. 112 Rubel, als Gruppenführer. Die Kämpfer bekommen 15 oder 25 Rubel, aber nicht mehr". In der Zukunft wurde Geld geschickt: "Ich habe dir 700 Rubel geschickt. Hast Du sie erhalten? " (Brief vom 30. November).16. Bezieht sich wahrscheinlich auf das zweimotorige, zweistrahlige, dreisitzige taktische Aufklärungsflugzeug Focke-Wolf Fw 189 (deutsch "Uhu" - Eule, in der Sowjetarmee wegen seines Aussehens "Rama" genannt), das bei Militäroperationen gegen die UdSSR weit verbreitet war.
    17. KJM - Kommunistische Jugendinternationale. Eine internationale Jugendorganisation, die zwischen 1919 und 1943 als Sektion der Komintern bestand. Im Mai 1943, nach der Auflösung der Komintern, wurde die KJI aufgelöst.
    18. Aus dem Brief vom 28. Juni: "Liebe Mutti! Liebe Verwandte! Heute wurde ich in einen anderen Abschnitt der Charkower Front versetzt. Jetzt sind wir in der Nähe von Kupjansk. Ich führe ausführliche Tagebucheinträge und irgendwann nach der Niederlage der Faschisten und dem Ende des Krieges werde ich Euch viele Dinge mitteilen, die ich während meiner Dienstzeit in der Roten Armee sehen und erleben musste. Und es ist lang, in einem Brief zu erzählen, ermüdend und für Sie im Moment nicht besonders notwendig. Hier, wie auch am vorherigen Ort, gibt es viele Mücken, die mich quälen und mir nicht erlauben, in Ruhe zu schreiben.16 Вероятно, имеется в виду двухмоторный, двухреактивный, трехместный тактический самолет-разведчик Focke-Wolf Fw 189 (немецкое "Uhu" - сова, в Советской Армии за внешний вид назывался "Рама"), который широко использовался в военных операциях против СССР.
    17-й КЮМ - Коммунистический интернационал молодежи. Международная молодежная организация, существовавшая как секция Коминтерна с 1919 по 1943 год. В мае 1943 года, после роспуска Коминтерна, KJI был распущен.
    18 Из письма от 28 июня: "Дорогая мама! Дорогие родственники! Сегодня меня перевели на другой участок Харьковского фронта. Сейчас мы находимся под Купянском. Я веду подробные дневниковые записи и когда-нибудь после разгрома фашистов и окончания войны расскажу вам многое из того, что мне пришлось увидеть и пережить за время службы в Красной Армии. А рассказывать в письме долго, утомительно и не особенно нужно для вас в данный момент. Здесь, как и в предыдущем месте, много комаров, которые мучают меня и не дают спокойно писать.22. Es handelt sich wahrscheinlich um die Fw 189 (siehe Anmerkung 38). Wegen ihrer Aufklärungsqualitäten erhielt sie den Wehrmachtsnamen "Fliegendes Auge". Trotz ihres zerbrechlichen Aussehens und ihrer recht geringen Geschwindigkeit war die Fw 189 in großen Höhen gut manövrierfähig und ein schwieriges Ziel für Jäger.
    23. Nach der erfolgreichen Abwehr der deutschen Offensive auf Moskau beschlossen Stalin und das sowjetische Oberkommando, aktive Operationen an anderen Frontabschnitten zu beginnen, "um den Deutschen keine Pause zu gönnen, sie ohne Unterbrechung nach Westen zu jagen" (Stalin). Im Mai 1942 starteten der Befehlshaber der Südwestfront, Marschall S.K. Timoschenko, und der Befehlshaber der Südfront, Generaloberst R.J. Malinowski, eine Offensive bei Charkow, um die 6. Armee von Generalleutnant F. Paulus einzukesseln. Armee von Generalleutnant F. Paulus einzukesseln. Auf dem Höhepunkt der Offensive versetzten die Panzertruppen von E. Kleist aus dem Süden der Offensive einen Schlag, doch Stalin untersagte den Rückzug. Bis zum 25. Mai war ein bedeutender Teil der sowjetischen Streitkräfte im Raum Lozowaja-Balakleja abgeschnitten, in den folgenden Tagen entkamen nicht mehr als 10 % des Personals aus dem Kessel. Die sowjetischen Verluste beliefen sich auf insgesamt 280 Tausend Menschen (darunter etwa 240 Tausend Gefangene). Die Niederlagen der ersten Hälfte des Jahres 1942 ermöglichten es dem Feind, die Vorbereitungen für eine strategische Offensive am südlichen Flügel der Ostfront abzuschließen, deren Ziel die Beherrschung von Stalingrad und des Kaukasus war. (Geschichte Russlands. XX. Jahrhundert. Bd. 2: 1939-2007. M., 2009. S. 74, 76, 79).24. Am 17. Februar 1941 wurde auf einer Sitzung des Oberkommandos der Wehrmacht in Hitlers Hauptquartier ein Plan angenommen, nach dem die Wehrmacht über den Balkan, den Nahen Osten, die Türkei und den Iran nach Afghanistan marschieren sollte, um dann nach Überquerung des Hindukusch in Indien einzumarschieren. In dem angenommenen Dokument heißt es, dass das Ziel der Operation darin besteht, die vorrückenden Wehrmachtseinheiten mit den vorrückenden japanischen Einheiten an der Ostgrenze Indiens zu verbinden. Siehe hierzu insbesondere: Hitlers Pläne zur Eroberung der Weltherrschaft // Military History Journal. 1961. № 6. С. 87-92. Die Publikation enthält den Text der Direktive des Hitler-Hauptquartiers Nr. 32 "Vorbereitungen für die Zeit nach der Durchführung des Plans "Barbarossa", herausgegeben am 11. Juni 1941, der ein Programm der umfangreichen kolonialen Expansion war.
    25. Eine Stadt in der Region Belgorod.
    26. Berichte darüber wurden in der Zeitung Pravda am 1., 2. und 3. Juli veröffentlicht: Krylov G. Battles in the Kursk direction // Pravda. 1942. 1. Juli (Nr. 182). С. 1 ("Richtung Kursk, 30. Juni. (Sonderkorr. TASS). Unsere Truppen, die in Richtung Kursk operieren, kämpfen weiterhin hart gegen die Nazis, die in die Offensive gegangen sind. In einer Reihe von Orten haben unsere Einheiten den Feind erfolgreich zurückgeschlagen...");Krylov G. Counterattacks of our troops in the Kursk direction // Pravda. 1942. 2. Juli (№ 183). С. 1 ("Richtung Kursk. 1. Juli (Sonderkorr. TASS). Die Kämpfe auf dem Kursker Frontabschnitt gehen mit zunehmender Heftigkeit weiter. Die Faschisten, die kolossale Verluste an Arbeitskräften und Ausrüstung erleiden, sind gezwungen, in aller Eile neue Einheiten in den Kampf einzuführen. Unsere Truppen wehren einen Angriff nach dem anderen der deutschen Panzer und Infanterie, die von der Luftwaffe begleitet werden, souverän ab..."); Tsvetov Ya. Schlachten in Richtung Kursk // Pravda. 1942. 3. Juli. (№ 184) С. 3 ("Richtung Kursk, 2. Juli. (Militärischer Sonderkorrespondent der "Prawda"). Die Kämpfe in der Richtung Kursk dauern seit dem fünften Tag mit zunehmender Heftigkeit an. Der Feind setzt große Massen von Infanterie, Panzern und Flugzeugen ein. Unsere Einheiten verteidigen fest und zuversichtlich die Verteidigungslinien......Die Verteidigungskämpfe in Richtung Kursk gehen weiter").
    27. Dies bezieht sich auf den Prozess gegen sowjetische Bürger, der im April-Juni 1942 in Ankara stattfand. Seine Vorgeschichte war eine spezielle Operation des sowjetischen Geheimdienstes zur Liquidierung des deutschen Botschafters in der Türkei, Franz von Papen. Nachdem die sowjetischen Geheimdienstberichte die Pläne einiger hoher deutscher Kreise aufgedeckt hatten, Hitler zu stürzen und von Papen an die Spitze Deutschlands zu setzen, um dann einen Friedensvertrag mit England zu schließen, wurde beschlossen, ihn zu liquidieren. Die Ausarbeitung und Organisation des Attentats wurde Naum Eitingon, dem stellvertretenden Leiter der 4. NKWD-Direktion, anvertraut, der in Ankara unter dem Nachnamen Naumow eintraf. Der sowjetische Geheimdienstoffizier Georgi Mordvinov kam unter dem Nachnamen Pavlov nach Ankara. Auch andere NKVD- und GRU-Offiziere nahmen an der Operation teil. Die unmittelbare Ausführung der Sonderaktion erfolgte durch eine Gruppe bulgarischer Aktivisten, die für den NKVD arbeiteten. Am 24. Februar 1942 wurde ein erfolgloses Attentat auf von Papen verübt:  die Bombe explodierte vorzeitig in den Händen des Schützen, tötete ihn und verletzte mehrere Umstehende. Gleichzeitig wurden von Papen und seine Frau, die sich auf der anderen Straßenseite befanden, nur von der Druckwelle niedergeschlagen. Nach dem Attentat wurden Mordvinov und ein weiterer sowjetischer Mitarbeiter, der unter dem Nachnamen Kornilov sprach, verhaftet. Die sowjetische Botschaft engagierte für sie die besten türkischen Anwälte. Unter dem Deckmantel eines Anwalts von Moskau nach Ankara flog mehrmals in der Nähe von A.Ya. Lev Sheinin (später ein bekannter sowjetischer Schriftsteller), der A.Y. Vyshinsky nahestand, flog mehrmals unter dem Deckmantel eines Anwalts von Ankara. Der türkische Staatsanwalt forderte für beide Angeklagten die Todesstrafe durch Erhängen, doch sie wurden zu 20 Jahren strengem Regime verurteilt. Zwei Jahre später, als sich die militärische Lage Deutschlands an den Fronten verschlechterte, wurden sie an die Sowjetunion ausgeliefert. Sowjetische Zeitungen veröffentlichten Berichte über den Prozess. Siehe z.B.: Zaslavsky D. Justizkomödie von Ankara // Pravda. 1942. 20. Juni (Nr. 171). C. 4.28. Yanka Kupala (Pseudonym; eigentlicher Name Ivan Dominikovich Lutsevich, 1882-1942), Klassiker der belarussischen Literatur, Dichter, Dramatiker, Publizist. Preisträger des Stalinpreises ersten Grades (1941).
    29. In den operativen Berichten des Sowinformbüros finden sich ab dem 7. Juni Berichte über die Kämpfe in Richtung Sewastopol, ab dem 28. Juni werden sie durch tägliche Berichte über die Kämpfe in Richtung Kursk ergänzt.
    30. Es war nicht möglich festzustellen, auf welches Dorf sich dies bezieht. Wahrscheinlich handelt es sich um das Dorf Olschanka.
    31. Ein zu einem Schlauch aufgerollter und an den Enden zusammengebundener Mantel, der über der Schulter getragen wird.
    32. Vielleicht handelt es sich um den Bauernhof Kuhtachev, der im Kreis Konstantinovsky im Gebiet Rostov liegt.
    33. Wahrscheinlich ein Irrtum. Wichljanzewo ist eine ländliche Siedlung im Kreis Kamyschinskij, Gebiet Stalingrad (heute Wolgograd).34. Von Stalin unterzeichneter Befehl Nr. 0169 vom 3. März 1942 "Über die Verbesserung der Sicherheit und die Maßnahmen zur Bestrafung von Diebstahl und Unterschlagung von Militäreigentum" // Russisches Archiv: Der Große Vaterländische Krieg: Bd. 13 (2-2). Befehle des Volkskommissars für Verteidigung der UdSSR. 22. Juni 1941 - 1942 M.: TERRA, 1997. C. 165-168 (Original: RGVA. F. 4. Op. 11. D. 69. L. 433-438). Der Befehl wurde von einem Erlass "Über den Schutz des militärischen Eigentums der Roten Armee in Kriegszeiten" (№ GOKO-1379-c) begleitet, der die Anwendung der höchsten Strafe für Diebstahl und Beschädigung von militärischem Eigentum - Erschießungskommando mit Konfiskation des Eigentums - und für Verschleuderung von Eigentum - Freiheitsstrafe von nicht weniger als fünf Jahren - vorsah.
    35. Wahrscheinlich handelt es sich um den Bauernhof Beljanskij im Bezirk Konstantinowskij des Gebiets Rostow.
    36. Es war nicht möglich, genau festzustellen, um welches Dorf es sich handelt, da es im Gebiet Rostow mehrere Dörfer mit diesem Namen gibt.
    37. Der Hof Kamyschewski sowie der unten erwähnte Hof Martynowka, das Dorf Kuteinikowo und der Bahnhof und die Siedlung Zimowniki befinden sich im Gebiet Rostow.
    38. Armee, die am 4. August 1941 als Teil der Südwestfront aufgestellt wurde, nahm an der Verteidigung von Kiew teil (vom 7. Juli bis zum 26. September), musste sich dann nach Poltawa, Woltschansk und Waluki zurückziehen und hatte sich Ende Dezember auf der Linie "Waluki - Kupjansk" konsolidiert. Im Winter und Frühjahr 1942 kämpfte die Armee in den Gebieten der Städte Woltschansk und Balakleya. Am 12. Juli 1942 wurde sie der Südfront unterstellt. Vom 17. Juli bis zum 23. Juli kämpfte sie als Teil der Stalingrader Front. Ab dem 23. Juli wurde sie in die Frontreserve zurückgezogen, ihre Truppen wurden zur 21. Armee verlegt und das Personal des Feldkommandos wurde zur Bildung des Feldkommandos der 1.
    39. Der SNK-Erlass der UdSSR vom 25. Juni 1941 wies den NKVD-Truppen die Aufgabe zu, die Rückseite der aktiven Roten Armee zu schützen. Zu diesen Aufgaben gehörten u. a. die Wiederherstellung der Ordnung im hinteren Teil der Armee und die Festnahme von Deserteuren. Vom 22. Juni bis zum 10. Oktober 1941 nahmen die militärischen Spionageabwehr- und Sperrabteilungen der NKVD-Truppen 657.364 Soldaten fest, die ihre Einheiten verlassen hatten oder von der Front geflohen waren. Die große Mehrheit wurde an die Front zurückgeschickt. 10.201 Menschen wurden vor der Front erschossen, davon 3.321 öffentlich (Khristoforov V.S. Security Bodies of the USSR in 1941-1945. Moskau: Verlag des Hauptarchivs der Stadt Moskau, 2011. С. 156). Die Repressionen erreichten ihren Höhepunkt im Sommer/Herbst 1942, nach Stalins Befehl Nr. 227 vom 28. Juli 1942 (siehe Anm. 83): im August/September 1942 wurden 1690 Soldaten von Sperrkommandos erschossen (Khristoforov V.S., op. cit. S. 163). Am 11. Oktober 1942 schickte L.P. Beria Stalin Informationen über die Ergebnisse der Deserteursbekämpfung: "Während des Krieges haben die NKWD-Organe und die Sperrkommandos 1.187.739 Personen wegen des Verdachts der Desertion und der Wehrdienstverweigerung festgenommen, von denen 827.739 den Militäreinheiten und den Militärbezirkskomitees übergeben und 211.108 verhaftet wurden. Von den Verhafteten wurden 63.012 zu IMN [Todesstrafe] verurteilt, 28.285 wurden zu Gefängnisstrafen verurteilt, und 101.191 wurden als Ersatz für die Strafe an die Front geschickt". (Zitiert in: Khristoforov V.S. op. cit. op. cit. S. 175).
    40. Ein Sub-Bag ist ein kleiner Beutel zum Unterbringen und Tragen von Munition (meist Patronen), der am Gürtel getragen wird. Während des Großen Vaterländischen Krieges verwendeten die Soldaten die durch den Unteroffiziersbefehl der UdSSR (Nr. 005) vom 1. Februar 1941 genehmigten Taschen.
    41. Die Quittung ist im Familienarchiv erhalten geblieben: NKVD-USSR. 26. Krasnoznamenny-Grenzregiment der NKVD-Truppen. Teil 26 7. 42 st. Zimovniki. Quittung. Dem Genossen Gelfand Wladimir Nathanowitsch wurde mitgeteilt, dass ihm ein Gewehr Nr. 8764 und 36 Schuss Munition abgenommen wurden. Entgegengenommen vom Regimentskommandeur, Leutnant Srash[nrzb].
    42. Im Mai 1942, nach schweren Verlusten in den Kämpfen auf der Halbinsel Kertsch, wurden die Reste der 51. Armee in den Kuban evakuiert, in die Nordkaukasusfront eingegliedert und hatten bis Mitte Juni die Aufgabe, die Küste des Asowschen Meeres zu decken. Danach wurde die Armee an den Don verlegt. Seit August 1942 - als Teil der Stalingrader, der Südost- und erneut der Stalingrader Front. Sie nahm an der Schlacht um Stalingrad teil.
    43. Siedlung, Zentrum des Bezirks Kotelnikovsky, Gebiet Stalingrad (heute Wolgograd).
    49. Natsmen (umgangssprachlich) - eine Person, die einer nationalen Minderheit angehört. Ein Wort, das in den 1930er Jahren in der UdSSR vor allem in Bezug auf Vertreter der einheimischen Bevölkerung der zentralasiatischen Republiken verbreitet wurde und noch nicht die pejorative Bedeutung hatte, die es später erhielt.
    50. Ein von Pferden gezogener Federwagen, der mit einem nach hinten gerichteten Maschinengewehr ausgestattet ist. Sie wurde erstmals von den Briten in den frühen 1890er Jahren eingesetzt. In Russland war er während des Ersten Weltkriegs und des Bürgerkriegs weit verbreitet. Während des Großen Vaterländischen Krieges wurde der Tachanki nicht als Kampfeinheit, sondern als Fahrzeug für den Transport von Maschinengewehren und Personal eingesetzt.
    51. Saninstruktor - eine Person des Sanitätsnachwuchses des militärischen Sanitätsdienstes, die für die medizinische Betreuung einer Kompanie oder Batterie verantwortlich ist. 
     
       

    Quelle: Wladimir Gelfand. Tagebuch 1941-1946. MOSKAU: ROSSPAN, 2015.

     
     
       

    Читать также

  • Wladimir Gelfand

    "Tagebuch, mein Lieber!" Kriegstagebuch Wladimir Gelfand

    Tagebücher aus der Kriegszeit: Strategien für wissenschaftliche Untersuchungen







  •     Dr. Elke Scherstjanoi "Ein Rotarmist in Deutschland"
  •     Stern "Von Siegern und Besiegten"
  •     Märkische Allgemeine  "Hinter den Kulissen"
  •     Das Erste "Kulturreport"
  •     Berliner Zeitung  "Besatzer, Schöngeist, Nervensäge, Liebhaber"
  •     SR 2 KulturRadio  "Deutschland-Tagebuch 1945-1946. Aufzeichnungen eines Rotarmisten"
  •     Die Zeit  "Wodka, Schlendrian, Gewalt"
  •     Jüdische Allgemeine  "Aufzeichnungen im Feindesland"
  •     Mitteldeutsche Zeitung  "Ein rotes Herz in Uniform"
  •     Unveröffentlichte Kritik  "Aufzeichnungen eines Rotarmisten vom Umgang mit den Deutschen"
  •     Bild  "Auf Berlin, das Besiegte, spucke ich!"
  •     Das Buch von Gregor Thum "Traumland Osten. Deutsche Bilder vom östlichen Europa im 20. Jahrhundert"
  •     Flensborg Avis  "Set med en russisk officers øjne"
  •     Ostsee Zeitung  "Das Tagebuch des Rotarmisten"
  •     Leipziger Volkszeitung  "Das Glück lächelt uns also zu!"
  •     Passauer Neue Presse "Erinnerungspolitischer Gezeitenwechsel"
  •     Lübecker Nachrichten  "Das Kriegsende aus Sicht eines Rotarmisten"
  •     Lausitzer Rundschau  "Ich werde es erzählen"
  •     Leipzigs-Neue  "Rotarmisten und Deutsche"
  •     SWR2 Radio ART: Hörspiel
  •     Kulturation  "Tagebuchaufzeichnungen eines jungen Sowjetleutnants"
  •     Der Tagesspiegel  "Hier gibt es Mädchen"
  •     NDR  "Bücher Journal"
  •     Kulturportal  "Chronik"
  •     Sächsische Zeitung  "Bitterer Beigeschmack"
  •     Wiesbadener Tagblatt "Reflexionen, Textcollagen und inhaltlicher Zündstoff"
  •     Deutschlandradio Kultur  "Krieg und Kriegsende aus russischer Sicht"
  •     Berliner Zeitung  "Die Deutschen tragen alle weisse Armbinden"
  •     MDR  "Deutschland-Tagebuch eines Rotarmisten"
  •     Jüdisches Berlin  "Das Unvergessliche ist geschehen" / "Личные воспоминания"
  •     Süddeutsche Zeitung  "So dachten die Sieger"
  •     Financial Times Deutschland  "Aufzeichnungen aus den Kellerlöchern"
  •     Badisches Tagblatt  "Ehrliches Interesse oder narzisstische Selbstschau?"
  •     Freie Presse  "Ein Rotarmist in Berlin"
  •     Nordkurier/Usedom Kurier  "Aufzeichnungen eines Rotarmisten ungefiltert"
  •     Nordkurier  "Tagebuch, Briefe und Erinnerungen"
  •     Ostthüringer Zeitung  "An den Rand geschrieben"
  •     Potsdamer Neueste Nachrichten  "Hier gibt es Mädchen"
  •     NDR Info. Forum Zeitgeschichte "Features und Hintergründe"
  •     Deutschlandradio Kultur. Politische Literatur. "Lasse mir eine Dauerwelle machen"
  •     Konkret "Watching the krauts. Emigranten und internationale Beobachter schildern ihre Eindrücke aus Nachkriegsdeutschland"
  •     Cicero "Voodoo Child. Die verhexten Kinder"
  •     Dagens Nyheter  "Det oaendliga kriget"
  •     Utopie-kreativ  "Des jungen Leutnants Deutschland - Tagebuch"
  •     Neues Deutschland  "Berlin, Stunde Null"
  •     Webwecker-bielefeld  "Aufzeichnungen eines Rotarmisten"
  •     Südkurier  "Späte Entschädigung"
  •     Online Rezension  "Das kriegsende aus der Sicht eines Soldaten der Roten Armee"
  •     Saarbrücker Zeitung  "Erstmals: Das Tagebuch eines Rotarmisten"
  •     Neue Osnabrücker Zeitung  "Weder Brutalbesatzer noch ein Held"
  •     Thüringische Landeszeitung  "Vom Alltag im Land der Besiegten"
  •     Das Argument  "Wladimir Gelfand: Deutschland-Tagebuch 1945-1946. Aufzeichnungen eines Rotarmisten"
  •     Deutschland Archiv: Zeitschrift für das vereinigte Deutschland "Betrachtungen eines Aussenseiters"
  •     Neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte  "Von Siegern und Besiegten"
  •     Deutsch-Russisches Museum Berlin-Karlshorst "Deutschland-Tagebuch 1945-1946. Aufzeichnungen eines Rotarmisten"
  •     Online Rezensionen. Die Literaturdatenbank
  •     Literaturkritik  "Ein siegreicher Rotarmist"
  •     RBB Kulturradio  "Ein Rotarmist in Berlin"
  •     їнська правда  "Нульовий варiант" для ветеранiв вiйни / Комсомольская правда "Нулевой вариант" для ветеранов войны"
  •     Dagens Nyheter. "Sovjetsoldatens dagbok. Hoppfull läsning trots krigets grymheter"
  •     Ersatz  "Tysk dagbok 1945-46 av Vladimir Gelfand"
  •     Borås Tidning  "Vittnesmåil från krigets inferno"
  •     Sundsvall (ST)  "Solkig skildring av sovjetisk soldat frеn det besegrade Berlin"
  •     Helsingborgs Dagblad  "Krigsdagbok av privat natur"
  •     2006 Bradfor  "Conference on Contemporary German Literature"
  •     Spring-2005/2006/2016 Foreign Rights, German Diary 1945-1946
  •     Flamman / Ryska Posten "Dagbok kastar tvivel över våldtäktsmyten"
  •     INTERPRES "DAGBOG REJSER TVIVL OM DEN TYSK-REVANCHISTISKE “VOLDTÆGTSMYTE”
  •     Expressen  "Kamratliga kramar"
  •     Expressen Kultur  "Under våldets täckmantel"
  •     Lo Tidningen  "Krigets vardag i röda armén"
  •     Tuffnet Radio  "Är krigets våldtäkter en myt?"
  •     Norrköpings Tidningar  "En blick från andra sidan"
  •     Expressen Kultur  "Den enda vägens historia"
  •     Expressen Kultur  "Det totalitära arvet"
  •     Allehanda  "Rysk soldatdagbok om den grymma slutstriden"
  •     Ryska Posten  "Till försvar för fakta och anständighet"
  •     Hugin & Munin  "En rödarmist i Tyskland"
  •     Theater "Das deutsch-russische Soldatenwörtebuch" / Театр  "Русско-немецкий солдатский разговорник"
  •     SWR2 Radio "Journal am Mittag"
  •     Berliner Zeitung  "Dem Krieg den Krieg erklären"
  •     Die Tageszeitung  "Mach's noch einmal, Iwan!"
  •     The book of Paul Steege: "Black Market, Cold War: Everyday Life in Berlin, 1946-1949"
  •     Телеканал РТР "Культура"  "Русско-немецкий солдатский разговорник"
  •     Аргументы и факты  "Есть ли правда у войны?"
  •     RT "Russian-German soldier's phrase-book on stage in Moscow"
  •     Утро.ru  "Контурная карта великой войны"
  •     Коммерсантъ "Языковой окоп"
  •     Телеканал РТР "Культура":  "Широкий формат с Ириной Лесовой"
  •     Museum Berlin-Karlshorst  "Das Haus in Karlshorst. Geschichte am Ort der Kapitulation"
  •     Das Buch von Roland Thimme: "Rote Fahnen über Potsdam 1933 - 1989: Lebenswege und Tagebücher"
  •     Das Buch von Bernd Vogenbeck, Juliane Tomann, Magda Abraham-Diefenbach: "Terra Transoderana: Zwischen Neumark und Ziemia Lubuska"
  •     Das Buch von Sven Reichardt & Malte Zierenberg: "Damals nach dem Krieg Eine Geschichte Deutschlands - 1945 bis 1949"
  •     Lothar Gall & Barbara Blessing: "Historische Zeitschrift Register zu Band 276 (2003) bis 285 (2007)"
  •     Wyborcza.pl "Kłopotliwy pomnik w mieście z trudną historią"
  •     Kollektives Gedächtnis "Erinnerungen an meine Cousine Dora aus Königsberg"
  •     Das Buch von Ingeborg Jacobs: "Freiwild: Das Schicksal deutscher Frauen 1945"
  •     Wyborcza.pl "Strącona gwiazda wdzięczności"
  •     Закон i Бiзнес "Двічі по двісті - суд честі"
  •     Радио Свобода "Красная армия. Встреча с Европой"
  •     DEP "Stupri sovietici in Germania (1944-45)"
  •     Дніпропетровський національний історичний музей ім. Яворницького "Музей і відвідувач: методичні розробки, сценарії, концепції. Листи з 43-го"
  •     Explorations in Russian and Eurasian History "The Intelligentsia Meets the Enemy: Educated Soviet Officers in Defeated Germany, 1945"
  •     DAMALS "Deutschland-Tagebuch 1945-1946. Gedankenwelt des Siegers"
  •     Das Buch von Pauline de Bok: "Blankow oder Das Verlangen nach Heimat"
  •     Das Buch von Ingo von Münch: "Frau, komm!": die Massenvergewaltigungen deutscher Frauen und Mädchen 1944/45"
  •     Das Buch von Roland Thimme: "Schwarzmondnacht: Authentische Tagebücher berichten (1933-1953). Nazidiktatur - Sowjetische Besatzerwillkür"
  •     История государства "Миф о миллионах изнасилованных немок"
  •     Das Buch Alexander Häusser, Gordian Maugg: "Hungerwinter: Deutschlands humanitäre Katastrophe 1946/47"
  •     Heinz Schilling: "Jahresberichte für deutsche Geschichte: Neue Folge. 60. Jahrgang 2008"
  •     Jan M. Piskorski "WYGNAŃCY: Migracje przymusowe i uchodźcy w dwudziestowiecznej Europie"
  •     Wayne State "The Cultural Memory Of German Victimhood In Post-1990 Popular German Literature And Television"
  •     Deutschlandradio "Heimat ist dort, wo kein Hass ist"
  •     Journal of Cold War Studies "Wladimir Gelfand, Deutschland-Tagebuch 1945–1946: Aufzeichnungen eines Rotarmisten"
  •     ЛЕХАИМ "Евреи на войне. Солдатские дневники"
  •     Частный Корреспондент "Победа благодаря и вопреки"
  •     Перспективы "Сексуальное насилие в годы Второй мировой войны: память, дискурс, орудие политики"
  •     Радиостанция Эхо Москвы & RTVi "Не так" с Олегом Будницким: Великая Отечественная - солдатские дневники"
  •     Books Llc "Person im Zweiten Weltkrieg /Sowjetunion/ Georgi Konstantinowitsch Schukow, Wladimir Gelfand, Pawel Alexejewitsch Rotmistrow"
  •     Das Buch von Jan Musekamp: "Zwischen Stettin und Szczecin - Metamorphosen einer Stadt von 1945 bis 2005"
  •     Encyclopedia of safety "Ladies liberated Europe in the eyes of Russian soldiers and officers (1944-1945 gg.)"
  •     Азовские греки "Павел Тасиц"
  •     Newsland "СМЯТЕНИЕ ГРОЗНОЙ ОСЕНИ 1941 ГОДА"
  •     Wallstein "Demokratie im Schatten der Gewalt: Geschichten des Privaten im deutschen Nachkrieg"
  •     Вестник РГГУ "Болезненная тема второй мировой войны: сексуальное насилие по обе стороны фронта"
  •     Das Buch von Jürgen W. Schmidt: "Als die Heimat zur Fremde wurde"
  •     ЛЕХАИМ "Евреи на войне: от советского к еврейскому?"
  •     Gedenkstätte/ Museum Seelower Höhen "Die Schlacht"
  •     The book of Frederick Taylor "Exorcising Hitler: The Occupation and Denazification of Germany"
  •     Огонёк "10 дневников одной войны"
  •     The book of Michael Jones "Total War: From Stalingrad to Berlin"
  •     Das Buch von Frederick Taylor "Zwischen Krieg und Frieden: Die Besetzung und Entnazifizierung Deutschlands 1944-1946"
  •     WordPress.com "Wie sind wir Westler alt und überklug - und sind jetzt doch Schmutz unter ihren Stiefeln"
  •     Олег Будницкий: "Архив еврейской истории" Том 6. "Дневники"
  •     Åke Sandin "Är krigets våldtäkter en myt?"
  •     Michael Jones: "El trasfondo humano de la guerra: con el ejército soviético de Stalingrado a Berlín"
  •     Das Buch von Jörg Baberowski: "Verbrannte Erde: Stalins Herrschaft der Gewalt"
  •     Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft "Gewalt im Militar. Die Rote Armee im Zweiten Weltkrieg"
  •     Ersatz-[E-bok] "Tysk dagbok 1945-46"
  •     The book of Michael David-Fox, Peter Holquist, Alexander M. Martin: "Fascination and Enmity: Russia and Germany as Entangled Histories, 1914-1945"
  •     Елена Сенявская "Женщины освобождённой Европы глазами советских солдат и офицеров (1944-1945 гг.)"
  •     The book of Raphaelle Branche, Fabrice Virgili: "Rape in Wartime (Genders and Sexualities in History)"
  •     (סקירה   צבאית נשים של אירופה המשוחררת דרך עיניהם של חיילים וקצינים סובייטים (1944-1945
  •     БезФорматаРу "Хоть бы скорей газетку прочесть"
  •     ВЕСТНИК "Проблемы реадаптации студентов-фронтовиков к учебному процессу после Великой Отечественной войны"
  •     Zeitschrift für Geschichtswissenschaft 60 (2012), 12
  •     Все лечится "10 миллионов изнасилованных немок"
  •     Симха "Еврейский Марк Твен. Так называли Шолома Рабиновича, известного как Шолом-Алейхем"
  •     Nicolas Bernard "La Guerre germano-soviétique: 1941-1945" (Histoires d'aujourd'hui) E-Book
  •     Annales: Nathalie Moine "La perte, le don, le butin. Civilisation stalinienne, aide étrangère et biens trophées dans l’Union soviétique des années 1940"
  •     Das Buch von Beata Halicka "Polens Wilder Westen. Erzwungene Migration und die kulturelle Aneignung des Oderraums 1945 - 1948"
  •     Das Buch von Jan M. Piskorski "Die Verjagten: Flucht und Vertreibung im Europa des 20. Jahrhundert"
  •     "آسو  "دشمن هرگز در نمی‌زن
  •     Уроки истории. ХХ век. Гефтер. "Антисемитизм в СССР во время Второй мировой войны в контексте холокоста"
  •     Ella Janatovsky "The Crystallization of National Identity in Times of War: The Experience of a Soviet Jewish Soldier"
  •     Word War II Multimedia Database "Borgward Panzerjager At The Reichstag"
  •     Militaergeschichtliche Zeitschrift "Buchbesprechungen"
  •     Всеукраинский еженедельник Украина-Центр "Рукописи не горят"
  •     Bücher / CD-s / E-Book von Niclas Sennerteg "Nionde arméns undergång: Kampen om Berlin 1945"
  •     Das Buch von Michaela Kipp: "Großreinemachen im Osten: Feindbilder in deutschen Feldpostbriefen im Zweiten Weltkrieg"
  •     Петербургская газета "Женщины на службе в Третьем Рейхе"
  •     Володимир Поліщук "Зроблено в Єлисаветграді"
  •     Deutsch-Russisches Museum Berlin-Karlshorst. Katalog zur Dauerausstellung / Каталог постоянной экспозиции
  •     Clarissa Schnabel "The life and times of Marta Dietschy-Hillers"
  •     Alliance for Human Research Protection "Breaking the Silence about sexual violence against women during the Holocaust"
  •     Еврейский музей и центр толерантности. Группа по работе с архивными документами"
  •     Эхо Москвы "ЦЕНА ПОБЕДЫ: Военный дневник лейтенанта Владимира Гельфанда"
  •     Bok / eBok: Anders Bergman & Emelie Perland "365 dagar: Utdrag ur kända och okända dagböcker"
  •     РИА Новости "Освободители Германии"
  •     Das Buch von Miriam Gebhardt "Als die Soldaten kamen: Die Vergewaltigung deutscher Frauen am Ende des Zweiten Weltkriegs"
  •     Petra Tabarelli "Vladimir Gelfand"
  •     Das Buch von Martin Stein "Die sowjetische Kriegspropaganda 1941 - 1945 in Ego-Dokumenten"
  •     Książka Beata Halicka "Polski Dziki Zachód. Przymusowe migracje i kulturowe oswajanie Nadodrza 1945-1948"
  •     The German Quarterly "Philomela’s Legacy: Rape, the Second World War, and the Ethics of Reading"
  •     MAZ LOKAL "Archäologische Spuren der Roten Armee in Brandenburg"
  •     Tenona "Как фашисты издевались над детьми в концлагере Саласпилс. Чудовищные исторические факты о концлагерях"
  •     Deutsches Historisches Museum "1945 – Niederlage. Befreiung. Neuanfang. Zwölf Länder Europas nach dem Zweiten Weltkrieg"
  •     День за днем "Дневник лейтенанта Гельфанда"
  •     BBC News "The rape of Berlin" / BBC Mundo / BBC O`zbek  / BBC Brasil / BBC فارْسِى "تجاوز در برلین"
  •     Echo24.cz "Z deníku rudoarmějce: Probodneme je skrz genitálie"
  •     The Telegraph "The truth behind The Rape of Berlin"
  •     BBC World Service "The Rape of Berlin"
  •     ParlamentniListy.cz "Mrzačení, znásilňování, to všechno jsme dělali. Český server připomíná drsné paměti sovětského vojáka"
  •     WordPress.com "Termina a Batalha de Berlim"
  •     Dnevnik.hr "Podignula je suknju i kazala mi: 'Spavaj sa mnom. Čini što želiš! Ali samo ti"                  
  •     ilPOST "Gli stupri in Germania, 70 anni fa"
  •     上 海东方报业有限公司 70年前苏军强奸了十万柏林妇女?很多人仍在寻找真相
  •     연 합뉴스 "BBC: 러시아군, 2차대전때 독일에서 대규모 강간"
  •     세계 일보 "러시아군, 2차대전때 독일에서 대규모 강간"
  •     Telegraf "SPOMENIK RUSKOM SILOVATELJU: Nemci bi da preimenuju istorijsko zdanje u Berlinu?"
  •     Múlt-kor "A berlini asszonyok küzdelme a szovjet erőszaktevők ellen"
  •     Noticiasbit.com "El drama oculto de las violaciones masivas durante la caída de Berlín"
  •     Museumsportal Berlin "Landsberger Allee 563, 21. April 1945"
  •     Caldeirão Político "70 anos após fim da guerra, estupro coletivo de alemãs ainda é episódio pouco conhecido"
  •     Nuestras Charlas Nocturnas "70 aniversario del fin de la II Guerra Mundial: del horror nazi al terror rojo en Alemania"
  •     W Radio "El drama oculto de las violaciones masivas durante la caída de Berlín"
  •     La Tercera "BBC: El drama oculto de las violaciones masivas durante la caída de Berlín"
  •     Noticias de Paraguay "El drama de las alemanas violadas por tropas soviéticas hacia el final de la Segunda Guerra Mundial"
  •     Cnn Hit New "The drama hidden mass rape during the fall of Berlin"
  •     Dân Luận "Trần Lê - Hồng quân, nỗi kinh hoàng của phụ nữ Berlin 1945"
  •     Český rozhlas "Temná stránka sovětského vítězství: znásilňování Němek"
  •     Historia "Cerita Kelam Perempuan Jerman Setelah Nazi Kalah Perang"
  •     G'Le Monde "Nỗi kinh hoàng của phụ nữ Berlin năm 1945 mang tên Hồng Quân"
  •     BBC News 코리아 "베를린에서 벌어진 대규모 강간"
  •     Эхо Москвы "Дилетанты. Красная армия в Европе"
  •     Der Freitag "Eine Schnappschussidee"
  •     باز آفريني واقعيت ها  "تجاوز در برلین"
  •     Quadriculado "O Fim da Guerra e o início do Pesadelo. Duas narrativas sobre o inferno"
  •     Majano Gossip "PER NON DIMENTICARE... LE PORCHERIE COMUNISTE!!!"
  •     非 中国日报网 "柏林的强奸"
  •     Constantin Film "Anonyma - Eine Frau in Berlin. Materialien zum Film"
  •     Русская Германия "Я прижал бедную маму к своему сердцу и долго утешал"
  •     De Gruyter Oldenbourg "Erinnerung an Diktatur und Krieg. Brennpunkte des kulturellen Gedächtnisses zwischen Russland und Deutschland seit 1945"
  •     Memuarist.com "Гельфанд Владимир Натанович"
  •     Πανεπιστημίου Ιωαννίνων "Οι νόμοι του Πλάτωνα για την υβριστική κακολογία και την κατάχρηση του δημοσίου"
  •     Das Buch von Nicholas Stargardt "Der deutsche Krieg: 1939 - 1945"Николас Старгардт "Мобилизованная нация. Германия 1939–1945"
  •     FAKEOFF "Оглянуться в прошлое"
  •     The book of Nicholas Stargardt "The German War: A Nation Under Arms, 1939–45"
  •     The book of Nicholas Stargardt "The German War: A Nation Under Arms, 1939–45"
  •     Das Buch "Владимир Гельфанд. Дневник 1941 - 1946"
  •     BBC Русская служба "Изнасилование Берлина: неизвестная история войны" / BBC Україна "Зґвалтування Берліна: невідома історія війни"
  •     Virtual Azərbaycan "Berlinin zorlanması"
  •     Гефтер. "Олег Будницкий: «Дневник, приятель дорогой!» Военный дневник Владимира Гельфанда"
  •     Гефтер "Владимир Гельфанд. Дневник 1942 года"
  •     BBC Tiếng Việt "Lính Liên Xô 'hãm hiếp phụ nữ Đức'"
  •     Nicolas Bernard "La Guerre germano-soviétique, 1941-1943" Tome 1
  •     Nicolas Bernard "La Guerre germano-soviétique, 1943-1945" Tome 2
  •     Эхо Москвы "ЦЕНА ПОБЕДЫ: Дневники лейтенанта Гельфанда"
  •     Renato Furtado "Soviéticos estupraram 2 milhões de mulheres alemãs, durante a Guerra Mundial"
  •     Вера Дубина "«Обыкновенная история» Второй мировой войны: дискурсы сексуального насилия над женщинами оккупированных территорий"
  •     Еврейский музей и центр толерантности "Презентация книги Владимира Гельфанда «Дневник 1941-1946»"
  •     Еврейский музей и центр толерантности "Евреи в Великой Отечественной войне"
  •     Сидякин & Би-Би-Си. Драма в трех действиях. "Атака"
  •     Сидякин & Би-Би-Си. Драма в трех действиях. "Бой"
  •     Сидякин & Би-Би-Си. Драма в трех действиях. "Победа"
  •     Сидякин & Би-Би-Си. Драма в трех действиях. Эпилог
  •     Труд "Покорность и отвага: кто кого?"
  •     Издательский Дом «Новый Взгляд» "Выставка подвига"
  •     Katalog NT "Выставка "Евреи в Великой Отечественной войне " - собрание уникальных документов"
  •     Вести "Выставка "Евреи в Великой Отечественной войне" - собрание уникальных документов"
  •     Радио Свобода "Бесценный графоман"
  •     Вечерняя Москва "Еще раз о войне"
  •     РИА Новости "Выставка про евреев во время ВОВ открывается в Еврейском музее"
  •     Телеканал «Культура» Выставка "Евреи в Великой Отечественной войне" проходит в Москве
  •     Россия HD "Вести в 20.00"
  •     GORSKIE "В Москве открылась выставка "Евреи в Великой Отечественной войне"
  •     Aгентство еврейских новостей "Евреи – герои войны"
  •     STMEGI TV "Открытие выставки "Евреи в Великой Отечественной войне"
  •     Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики "Открытие выставки "Евреи в Великой Отечественной войне"
  •     Независимая газета "Война Абрама"
  •     Revista de Historia "El lado oscuro de la victoria aliada en la Segunda Guerra Mundial"
  •     עיתון סינאתלה  גביש הסמל ולדימיר גלפנד מספר על חיי היומיום במלחמה , על אורח חיים בחזית ובעורף
  •     Лехаим "Война Абрама"
  •     Elhallgatva "A front emlékezete. A Vörös Hadsereg kötelékében tömegesen és fiatalkorúakon elkövetett nemi erőszak kérdése a Dél-Vértesben"
  •     Libertad USA "El drama de las alemanas: violadas por tropas soviéticas en 1945 y violadas por inmigrantes musulmanes en 2016"
  •     НГ Ex Libris "Пять книг недели"
  •     Брестский Курьер "Фамильное древо Бреста. На перекрестках тех дорог"
  •     Полит.Ру "ProScience: Олег Будницкий о народной истории войны"
  •     Олена Проскура "Запiзнiла сповiдь"
  •     Полит.Ру "ProScience: Возможна ли научная история Великой Отечественной войны?"
  •     Das Buch "Владимир Гельфанд. Дневник 1941 - 1946"
  •     Ahlul Bait Nabi Saw "Kisah Kelam Perempuan Jerman Setelah Nazi Kalah Perang"
  •     北 京北晚新视觉传媒有限公司 "70年前苏军强奸了十万柏林妇女?"
  •     Преподавание истории в школе "«О том, что происходило…» Дневник Владимира Гельфанда"
  •     Вестник НГПУ "О «НЕУБЕДИТЕЛЬНЕЙШЕЙ» ИЗ ПОМЕТ: (Высокая лексика в толковых словарях русского языка XX-XXI вв.)"
  •     Fotografias da História "Memórias esquecidas: o estupro coletivo das mulheres alemãs"
  •     Archäologisches Landesmuseum Brandenburg "Zwischen Krieg und Frieden" / "Между войной и миром"
  •     Российская газета "Там, где кончается война"
  •     Народный Корреспондент "Женщины освобождённой Европы глазами советских солдат: правда про "2 миллиона изнасилованых немок"
  •     Fiona "Военные изнасилования — преступления против жизни и личности"
  •     军 情观察室 "苏军攻克柏林后暴行妇女遭殃,战争中的强奸现象为什么频发?"
  •     Независимая газета "Дневник минометчика"
  •     Независимая газета "ИСПОДЛОБЬЯ: Кризис концепции"
  •     East European Jewish Affairs "Jewish response to the non-Jewish question: “Where were the Jews during the fighting?” 1941–5"
  •     Niels Bo Poulsen "Skæbnekamp: Den tysk-sovjetiske krig 1941-1945"
  •     Olhar Atual "A Esquerda a história e o estupro"
  •     The book of Stefan-Ludwig Hoffmann, Sandrine Kott, Peter Romijn, Olivier Wieviorka "Seeking Peace in the Wake of War: Europe, 1943-1947"
  •     Walter de Gruyter "Germans into Allies: Writing a Diary in 1945"
  •     Blog in Berlin "22. Juni – da war doch was?"
  •     Steemit "Berlin Rape: The Hidden History of War"
  •     Estudo Prático "Crimes de estupro na Segunda Guerra Mundial e dentro do exército americano"
  •     Громадське радіо "Насильство над жінками під час бойових дій — табу для України"
  •     InfoRadio RBB "Geschichte in den Wäldern Brandenburgs"
  •     "شگفتی های تاریخ است "پشت پرده تجاوز به زنان برلینی در پایان جنگ جهانی دوم
  •     Hans-Jürgen Beier gewidmet "Lehren – Sammeln – Publizieren"
  •     The book of Miriam Gebhardt "Crimes Unspoken: The Rape of German Women at the End of the Second World War"
  •     Русский вестник "Искажение истории: «Изнасилованная Германия»"
  •     凯 迪 "推荐《柏林女人》与《五月四日》影片"
  •     Vix "Estupro de guerra: o que acontece com mulheres em zonas de conflito, como Aleppo?"
  •     Universidad del Bío-Bío "CRÍMENES DE GUERRA RUSOS EN LA SEGUNDA GUERRA MUNDIAL (1940-1945)"
  •     "المنصة  "العنف ضد المرأة.. المسكوت عنه في الحرب العالمية الثانية
  •     Книга. Олег Шеин "От Астраханского кремля до Рейхсканцелярии. Боевой путь 248-й стрелковой дивизии"
  •     Sodaz Ot "Освободительная миссия Красной Армии и кривое зеркало вражеской пропаганды"
  •     Sodaz Ot "Советский воин — освободитель Европы: психология и поведение на завершающем этапе войны"
  •     企 业头条 "柏林战役后的女人"
  •     Sántha István "A front emlékezete"
  •     腾 讯公司& nbsp; "二战时期欧洲, 战胜国对战败国的十万妇女是怎么处理的!"
  •     El Nuevo Accion "QUE LE PREGUNTEN A LAS ALEMANAS VIOLADAS POR RUSOS, NORTEAMERICANOS, INGLESES Y FRANCESES"
  •     Periodismo Libre "QUE LE PREGUNTEN A LAS ALEMANAS VIOLADAS POR RUSOS, NORTEAMERICANOS, INGLESES Y FRANCESES"
  •     DE Y.OBIDIN "Какими видели европейских женщин советские солдаты и офицеры (1944-1945 годы)?"
  •     Magyar Tudományos Akadémia "Váltóállítás: Diktatúrák a vidéki Magyarországon 1945-ben"
  •     歷 史錄 "近1萬女性被強姦致死,女孩撩開裙子說:不下20個男人戳我這兒"
  •     Cyberpedia "Проблема возмездия и «границы ненависти» у советского солдата-освободителя"
  •     NewConcepts Society "Можно ли ставить знак равенства между зверствами гитлеровцев и зверствами советских солдат?"
  •     搜 狐 "二战时期欧洲,战胜国对战败国的妇女是怎么处理的"
  •     Ranker "14 Shocking Atrocities Committed By 20th Century Communist Dictatorships"
  •     Эхо Москвы "Дилетанты. Начало войны. Личные источники"
  •     Журнал "Огонёк" "Эго прошедшей войны"
  •     이 창남 외 공저 "폭력과 소통 :트랜스내셔널한 정의를 위하여"
  •     Уроки истории. XX век "Книжный дайджест «Уроков истории»: советский антисемитизм"
  •     Свободная Пресса "Кто кого насиловал в Германии"
  •     EPrints "Взаємовідносини червоноармійців з цивільним населенням під час перебування радянських військ на території Польщі (кінець 1944 - початок 1945 рр.)"
  •     Pikabu "Обратная сторона медали"
  •     Озёрск.Ru "Война и немцы"
  •     Імекс-ЛТД "Історичний календар Кіровоградщини на 2018 рік. Люди. Події. Факти"
  •     יד ושם - רשות הזיכרון לשואה ולגבורה "Vladimir Gelfand"
  •     Atchuup! "Soviet soldiers openly sexually harass German woman in Leipzig after WWII victory, 1945"
  •     Книга Мириам Гебхардт "Когда пришли солдаты. Изнасилование немецких женщин в конце Второй мировой войны"
  •     Coffe Time "Женщины освобождённой"
  •     Дилетант "Цена победы. Военный дневник лейтенанта Владимира Гельфанда"
  •     Feldgrau.Info - Bоенная история "Подборка"
  •     Вечерний Брест "В поисках утраченного времени. Солдат Победы Аркадий Бляхер. Часть 9. Нелюбовь"
  •     Геннадий Красухин "Круглый год с литературой. Квартал четвёртый"
  •     Аргументы недели "Всю правду знает только народ. Почему фронтовые дневники совсем не похожи на кино о войне"
  •     Fanfics.me "Вспомним подвиги ветеранов!"
  •     VietInfo "Hồng quân, Nỗi kinh hoàng của phụ nữ Berlin năm 1945"
  •     Книга: Виталий Дымарский, Владимир Рыжков "Лица войны"
  •     Dozor "Про День Перемоги в Кіровограді, фейкових ветеранів і "липове" примирення"
  •     East European Jewish Affairs "Review of Dnevnik 1941-1946, by Vladimir Gel’fand"
  •     The book of Harriet Murav, Gennady Estraikh "Soviet Jews in World War II: Fighting, Witnessing, Remembering"
  •     TARINGA! "Las violaciones masivas durante la caída de Berlín"
  •     ВолиньPost "Еротика та війна: спогади про Любомль 1944 року"
  •     Anews "Молодые воспринимают войну в конфетном обличии"
  •     RTVi "«Война эта будет дикая». Что писали 22 июня 1941 года в дневниках"
  •     Tribun Manado "Nasib Kelam Perempuan Jerman Usai Nazi Kalah, Gadis Muda, Wanita Tua dan Hamil Diperkosa Bergantian"
  •     The book of Elisabeth Krimmer "German Women's Life Writing and the Holocaust: Complicity and Gender in the Second World War"
  •     ViewsBros  "WARTIME VIOLENCE AGAINST WOMEN"
  •     Xosé Manuel Núñez Seixas "El frente del Este : historia y memoria de la guerra germano-soviética, 1941-1945"
  •     اخبار المقطم و الخليفه " إغتصاب برلين الكبير"
  •     Русская семерка "В чьем плену хуже всего содержались женщины-военные на Второй мировой"
  •     Mail Online "Mass grave containing 1,800 German soldiers who perished at the Battle of Stalingrad is uncovered in Russia - 75 years after WWII's largest confrontation claimed 2 mln lives"
  •     PT. Kompas Cyber Media "Kuburan Massal 1.800 Tentara Jerman Ditemukan di Kota Volgograd"
  •     Công ty Cổ phần Quảng cáo Trực tuyến 24H "Nga: Sửa ống nước, phát hiện 1.800 hài cốt của trận đánh đẫm máu nhất lịch sử"
  •     LGMI News "Pasang Pipa Air, Tukang Temukan Kuburan Masal 1.837 Tentara Jerman"
  •     Quora "¿Cuál es un hecho sobre la Segunda Guerra Mundial que la mayoría de las personas no saben y probablemente no quieren saber?"
  •     "مجله مهاجرت  "آنچه روس‌ها در برلین انجام دادند!
  •     Музейний простiр  "Музей на Дніпрі отримав новорічні подарунки під ялинку"
  •     Bella Gelfand. Wie in Berlin Frau eines Rotarmisten Wladimir Gelfand getötet wurde  .. ..
  •     The book of Paul Roland "Life After the Third Reich: The Struggle to Rise from the Nazi Ruins"
  •     O Sentinela "Dois Milhões de Alemãs: O Maior Estupro em Massa da História foi um Crime Aliado-Soviético
  •     Stratejik Güvenlik "SAVAŞ DOSYASI : TARİHTEN BİR KARE – 2. DÜNYA SAVAŞI BİTİMİNDE ALMANYA’DA KADINLARA TOPLU TECAVÜZLER"
  •     Агентство новостей «Хакасия-Информ» "Кто остановит шоу Коновалова?"
  •     Isralike.org "Цена победы. Военный дневник лейтенанта Владимира Гельфанда"
  •     Robert Dale “For what and for whom were we fighting?”: Red Army Soldiers, Combat Motivation and Survival Strategies on the Eastern Front in the Second World War
  •     "طرفداری "پایان رویای نازیسم / سقوط امپراطوری آدولف هیتلر
  •     Das Buch von Kerstin Bischl "Frontbeziehungen: Geschlechterverhältnisse und Gewaltdynamiken in der Roten Armee 1941-1945"
  •     Русская семерка "Красноармейцы или солдаты союзников: кто вызывал у немок больший страх"
  •     Kibalchish "Фрагменты дневников поэта-фронтовика В. Н. Гельфанда"
  •     History Magazine "Sõjapäevik leitnant Vladimir Gelfand"
  •     Magazine online "Vojnový denník poručíka Vladimíra Gelfanda"
  •     theБабель "Український лейтенант Володимир Гельфанд пройшов Другу світову війну від Сталінграда до Берліна"
  •     Znaj.UA "Жорстокі знущання та масові вбивства: злочини Другої світової показали в моторошних кадрах"
  •     Gazeta.ua "Масові вбивства і зґвалтування: жорстокі злочини Другої світової війни у фотографіях"
  •     PikTag "Знали вы о том, что советские солдаты ИЗНАСИЛОВАЛИ бессчетное число женщин по пути к Берлину?"
  •     Kerstin Bischl  "Sammelrezension: Alltagserfahrungen von Rotarmisten und ihr Verhältnis zum Staat"
  •     Конт "Несколько слов о фронтовом дневнике"
  •     Sherstinka "Német megszállók és nők. Trófeák Németországból - mi volt és hogyan"
  •     Олег Сдвижков "Красная Армия в Европе. По страницам дневника Захара Аграненко"
  •     X-True.Info "«Русские варвары» и «цивилизованные англосаксы»: кто был более гуманным с немками в 1945 году"
  •     Veröffentlichungen zur brandenburgischen Landesarchäologie "Zwischen Krieg und und Frieden: Waldlager der Roten Armee 1945"
  •     Sherstinka "Szovjet lányok megerőszakolása a németek által a megszállás alatt. Német fogságba esett nők"
  •     Dünya Haqqinda "Berlin zorlanmasi: İkinci Dünya Müharibəsi"
  •     Dioxland "NEMŠKIM VOJAKOM JE BILO ŽAL RUSKIH ŽENSK. VSE KNJIGE SO O: "VOJAŠKIH SPOMINIH NEMŠKEGA..."
  •     Actionvideo "Gewalt gegen deutsche Frauen durch Soldaten der Roten Armee. Entsetzliche Folter und Hinrichtungen durch japanische Faschisten während des Zweiten Weltkriegs!"
  •     Maktime "Was machten die Nazis mit den gefangenen sowjetischen Mädchen? Wer hat deutsche Frauen vergewaltigt und wie sie im besetzten Deutschland gelebt haben"
  •     Музей «Пам’ять єврейського народу та Голокост в Україні» отримав у дар унікальні експонати
  •     Sherstinka "Что творили с пленными женщинами фашисты. Жестокие пытки женщин фашистами"
  •     Bidinvest "Brutalitäten der Sowjetarmee - Über die Gräueltaten der sowjetischen "Befreier" in Europa. Was haben deutsche Soldaten mit russischen Frauen gemacht?"
  •     Русский сборник XXVII "Советские потребительские практики в «маленьком СССР», 1945-1949"
  •     Academic Studies Press. Oleg Budnitskii: "Jews at War: Diaries from the Front"
  •     Gazeta Chojeńska "Wojna to straszna trauma, a nie fajna przygoda"
  •     Historiadel.net "Crímenes de violación de la Segunda Guerra Mundial y el Ejército de EE. UU."
  •     화 요지식살롱 "2차세계대전 말, 소련에게 베를린을 점령당한 '독일 여자들'이 당한 치욕의 역사"
  •     The Global Domain News "As the soldiers did to captured German women"
  •     Quora "Você sabe de algum fato da Segunda Guerra Mundial que a maioria das pessoas não conhece e que, provavelmente, não querem saber?"
  •     MOZ.de "Als der Krieg an die Oder kam – Flucht aus der Festung Frankfurt"
  •     Музей "Пам'ять єврейського народу та Голокост в Україні". "1 березня 1923 р. – народився Володимир Гельфанд"
  •     Wyborcza.pl "Ryk gwałconych kobiet idzie przez pokolenia. Mało kto się nim przejmuje"
  •     Cноб "Женщина — военный трофей. Польский историк о изнасилованиях в Европе во время Второй мировой"
  •     Refugo "O estupro da Alemanha"
  •     Historia National Geographic "la batalla de berlín durante la segunda guerra mundial"
  •     Politeka "Росіянам напередодні 9 травня нагадали про злочини в Німеччині: «Заплямували себе...»"
  •     Акценты "Советский офицер раскрыл тайны Второй мировой: рассказал без прикрас"
  •     БелПресса "Цена Победы. Какой была военная экономика"
  •     Lucidez "75 años de la rendición nazi: Los matices del “heroísmo” soviético"
  •     UM CANCERIANO SEM LAR "8 de Maio de 1945"
  •     Lasteles.com "La Caída de la Alemania Nazi: aniversario de la rendición de Berlin"
  •     Cloud Mind "Violence Against Women: The Rape Of Berlin WW2"
  •     Музей "Пам'ять єврейського народу та Голокост в Україні" "8 ТРАВНЯ – ДЕНЬ ПАМ’ЯТІ І ПРИМИРЕННЯ"
  •     Lunaturaoficial "LIBROS QUE NO HICIERON HISTORIA: EL DIARIO DE LOS HORRORES"
  •     CUERVOPRESS "El drama oculto de las violaciones masivas durante la caída de Berlín"
  •     EU Today "The Rape of Berlin: Red Army atrocities in 1945"
  •     Издательство Яндекс + История будущего "Настоящий 1945"
  •     Вне строк "Похищение Берлина: зверства Красной армии в 1945 году"
  •     Frankfurter Allgemeine Zeitung "Erlebt Russland eine neue Archivrevolution?"
  •     The book of Beata Halicka "The Polish Wild West: Forced Migration and Cultural Appropriation in the Polish-german Borderlands, 1945-1948"
  •     Twentieth-Century Literature “A World of Tomorrow”: Trauma, Urbicide, and Documentation in A Woman in Berlin: Eight Weeks in the Conquered City
  •     Märkische Onlinezeitung "Sowjetische Spuren in Brandenburgs Wäldern"
  •     Revue Belge de Philologie et d’Histoire "Soviet Diaries of the Great Patriotic War"
  •     Der Spiegel "Rotarmisten und deutsche Frauen: "Ich gehe nur mit anständigen Russen"
  •     ReadSector "Mass grave of WWII Nazi paratroopers found in Poland contains 18 skeletons and tools with swastikas"
  •     ИноСМИ "Der Spiegel (Германия): «Я гуляю только с порядочными русскими"
  •     Actionvideo "Jak naziści szydzili z rosyjskich kobiet. Gwałt w Berlinie: nieznana historia wojny"
  •     Graf Orlov 33 "ДНЕВНИК В. ГЕЛЬФАНДА советского офицера РККА"
  •     Deutsche Welle  "Послевоенная Германия в дневниках и фотографиях"
  •     Deutsche Welle  "За что немки любили в 1945 году лейтенанта Красной армии?"
  •     Elke Scherstjanoi "Sieger leben in Deutschland: Fragmente einer ungeübten Rückschau. Zum Alltag sowjetischer Besatzer in Ostdeutschland 1945-1949"
  •     SHR32 "Rus əsgərləri alman qadınlarına necə istehza etdilər. Alman qadınlarını kim zorlayıb və onlar işğal olunmuş Almaniyada necə yaşayıblar"
  •     Детектор медіа "«Гра тіней»: є сенс продовжувати далі"
  •     Historia provinciae "Повседневная жизнь победителей в советской зоне оккупации Германии в воспоминаниях участников событий"
  •     Portal de Prefeitura "Artigo: “FRAU, KOMM!” O maior estupro coletivo da história
  •     Pikabu "Извращение или традиция, потерявшая смысл?"
  •     Русская Семерка "Владимир Гельфанд: от каких слов отказался «отец» мифа об изнасиловании немок советскими солдатами"
  •     Институт российской истории РАН "Вторая мировая и Великая Отечественная: к 75-летию окончания"
  •     Kozak UA "Як "діди" німкень паплюжили в 1945 році"
  •     Dandm "Cómo los nazis se burlaron de las mujeres rusas. Mujeres rusas violadas y asesinadas por los alemanes"
  •     Permnew.Ru "«Диван» Федора Вострикова. Литобъединение"
  •     Neurologystatus "Violence women in the Second World War. Shoot vagas: why soldiers rape women"
  •     Brunilda Ternova "Mass rapes by Soviet troops in Germany at the end of World War II"
  •     The book Stewart Binns "Barbarossa: And the Bloodiest War in History"
  •     Книга. Новое литературное обозрение: Будницкий Олег "Люди на войне"
  •     Леонід Мацієвський "9 травня – День перемоги над здоровим глуздом. Про згвалтовану Європу та Берлін"
  •     Полит.Ру "Люди на войне"
  •     #CОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ #ПАМЯТЬ "Владимир Гельфанд: месяц в послевоенном Берлине"
  •     Новое литературное обозрение "Ирина Прохорова, Олег Будницкий, Иван Толстой: Люди на войне"
  •     Georgetown University "Explorations in Russian and Eurasian History": "Emotions and Psychological Survival in the Red Army, 1941–42"
  •     Forum24 "Co se dělo se zajatými rudoarmějkami? Jaký byl osud zajatých žen z Wehrmachtu?"
  •     Радио Свобода "Война и народная память"
  •     Лехаим "Двадцать второго июня..."
  •     Русская семёрка "Как изменилось отношение немок к красноармейцам в 1945 году"
  •     Исторический курьер "Героизм, герои и награды: «героическая сторона» Великой Отечественной войны в воспоминаниях современников"
  •     Коммерсантъ "Фронт и афронты"
  •     Русская семёрка "Владимир Гельфанд: что не так в дневниках автора мифа об «изнасилованной» Германии"
  •     Medium "The Brutal Rapes of Every German Female from Eight to Eighty"
  •     One News Box "How German women suffered largest mass rape in history by foreign solders"
  •     "نیمرخ "نقش زنان در جنگها - قسمت اول: زنان به مثابه قربانی جنگ
  •     Bolcheknig "Що німці робили з жінками. Уривок з щоденника дівчини, яку німці використовували як безкоштовну робочу силу. Життя в таборі"
  •     Nrgaudit "Рассказы немецких солдат о войне с русскими. Мнения немцев о русских солдатах во время Второй мировой войны"
  •     Музей "Пам'ять єврейського народу та Голокост в Україні "На звороті знайомого фото"
  •     Новое литературное обозрение. Книга: Козлов, Козлова "«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества"
  •     Sattarov "Mga babaeng sundalo sa pagkabihag ng Aleman. Kabanata limang mula sa librong "Pagkabihag. Ito ang ginawa ng mga Nazi sa mga nahuling kababaihan ng Soviet"
  •     Política Obrera "Sobre “José Pablo Feinmann y la violación en manada"
  •     Эхо Москвы "Цена победы. Люди на войне"
  •     SHR32 "How Russian soldiers mocked German women. Trophies from Germany - what it was and how. Who raped German women and how they lived in occupied Germany"
  •     Олег Сдвижков: "«Советских порядков не вводить!»  Красная армия в Европе 1944—1945 гг."
  •     Livejournal "Чья бы мычала"
  •     Newton Compton Editori. Stewart Binns "Operazione Barbarossa. Come Hitler ha perso la Seconda guerra mondiale"
  •     Kingvape "Rosa Kuleshovs Belichtung. Rosa Kuleshov ist die mysteriöseste Hellseherin der Sowjetzeit. Zwischen rot und grün"
  •     Kfdvgtu الجوائز من ألمانيا - ما كان عليه وكيف. الذين اغتصبوا الألمانية وكيف عاش في ألمانيا المحتلة
  •     nc1 "Αναμνήσεις στρατιωτών πρώτης γραμμής για Γερμανίδες. Οι απόψεις των Γερμανών για τους Ρώσους στρατιώτες κατά τον Β' Παγκόσμιο Πόλεμο"
  •     ik-ptz "Was haben deutsche Soldaten mit russischen Mädchen gemacht? Das haben die Nazis mit gefangenen sowjetischen Frauen gemacht"
  •     مراجعة عسكرية  نساء أوروبا المحررات من خلال عيون الجنود والضباط السوفيت (1944-1945)
  •     nc1 "Scrisori de soldați ruși despre germani. Cum au șocat femeile sovietice pe ocupanții germani"
  •     中 新健康娱乐网 "柏林战役德国女人 70年前苏军强奸了十万柏林妇女?"
  •     "پورتال برای دانش آموز. خودآموزی،  "نازی ها با زنان اسیر چه کردند؟ نحوه آزار نازی ها از کودکان در اردوگاه کار اجباری سالاسپیلس
  •     Русская Семерка "Каких штрафников в Красной Армии называли «эсэсовцами»"
  •     Голос Народу "Саша Корпанюк: Кто и кого изнасиловал в Германии?"
  •     Gorskie "Новые источники по истории Второй мировой войны: дневники"
  •     TransQafqaz.com "Fedai.az Araşdırma Qrupu"
  •     Ik-ptz "What did the Nazis do with the captured women. How the Nazis abused children in the Salaspils concentration camp"
  •     Евгений Матонин "22 июня 1941 года. День, когда обрушился мир"
  •     Ulisse Online "Per non dimenticare: orrori contro i bambini"
  •     Наука. Общество. Оборона "«Изнасилованная Германия»: из истории современных ментальных войн"
  •     Quora "Por que muitos soldados estupram mulheres durante guerras?"
  •     Stefan Creuzberger "Das deutsch-russische Jahrhundert: Geschichte einer besonderen Beziehung"
  •     პორტალი სტუდენტისთვის "როგორ დასცინოდნენ რუსი ჯარისკაცები გერმანელებს"
  •     Зеркало "Где и когда русское воинство ЧЕСТЬ потеряло?"
  •     WordPress.com Historywithatwist "How Russia has used rape as a weapon of war"
  •     Mai Khôi Info "Lính Liên Xô 'hãm hiếp phụ nữ Đức'"
  •     EU Political Report "Russia is a Country of Marauders and Murderers"
  •     "بالاترین  "روایت ستوان روس «ولادیمیر گلفاند» از «تجاوز جنسی» وحشیانه‌ی ارتش سرخ شوروی به «زنان آلمانی»/عکس
  •     TCH "Можемо повторити": як радянські солдати по-звірячому і безкарно ґвалтували німецьких жінок
  •     인사 이트 "2차 세계 대전 때에도 독일 점령한 뒤 여성 200만명 성폭행했던 러시아군"
  •     Pravda.Ru "Fake news about fake rapes in Ukraine to ruin Russian solder's image"
  •     Alexey Tikhomirov "The Stalin Cult in East Germany and the Making of the Postwar Soviet Empire, 1945-1961"
  •     Дилетант "Олег Будницкий / Человек на фоне эпох / Книжное казино. Истории"
  •     The Sault Star "OPINION: Suffering of children an especially ugly element of war"
  •     El Español "Por qué la Brutalidad del Ejército Ruso se Parece más a una Novela de Stephen King que de Orwell"
  •     Ratnik.tv "Одесса. Еврейский вопрос. Дорогами смерти"
  •     Алексей Митрофанов "Коммунальная квартира"
  •     Militaergeschichtliche Zeitschrift "Evakuierungs‑ und Kriegsschauplatz Mark Brandenburg"
  •     Raovatmaytinh "Phim cấp 3 tội ác tra tấn tình dục và hiếp dâm của phát xít đức phần 1"
  •     Apollo.lv "Kā Otrais pasaules karš noslēdzās ar PSRS armijas veiktu masveida izvarošanas kampaņu Vācijā"
  •     Как ў Беларусі "Who raped whom in Germany" / "Кто кого насиловал в Германии"
  •     Konkretyka "Діди-ґвалтівники, або міф про «воїнів-освободітєлєй»"війни"
  •     LinkedIn "Grandfathers-rapists, or the myth of "warriors-liberators"​. Typical Russian imperial character"
  •     Danielleranucci "Lit in the Time of War: Gelfand, Márquez, and Ung"
  •     Смоленская газета "Истинная правда и её фальшивые интерпретации"
  •     Дзен "Я влюбился в портрет Богоматери..." Из фронтовых дневников лейтенанта Владимира Гельфанда
  •     Дзен "Праздник Победы отчасти горек для меня..." Зарубежные впечатления офицера Красной армии Гельфанда
  •     UkrLineInfo "Жiноча смикалка: способи самозахисту від сексуального насилля в роки Другої світової війни"
  •     Memo Club. Владимир Червинский: "Одесские истории без хэппи энда"
  •     Thomas Kersting, Christoph Meißner, Elke Scherstjanoi "Die Waldlager der Roten Armee 1945/46: Archäologie und Geschichte"
  •     Goldenfront "Самосуд над полицаями в Одессе в 1944 году: что это было"
  •     Gedenkstätten Buchenwald "Nach dem Krieg. Spuren der sowjetischen Besatzungszeit in Weimar 1945-50: Ein Stadtrundgang"
  •     Historia National Geographic "la segunda guerra mundial al completo, historia del conflicto que cambió el mundo"
  •     સ્વર્ગારોહણ  "કેવી રીતે રશિયન સૈનિકોએ જર્મન લોકોની મજાક ઉડાવી"
  •     Absorbwell "Causas Y Consecuencias De La Segunda Guerra Mundial Resumen"
  •     לחימה יהודית  א. יהודים בצבא האדום
  •     Український світ "«Можем повторіть» — про звірства російських солдат під час Другої світової війни"
  •     Oleg Budnitskii, David Engel, Gennady Estraikh, Anna Shternshis: "Jews in the Soviet Union: A History: War, Conquest, and Catastrophe, 1939–1945"
  •     Andrii Portnov "Dnipro: An Entangled History of a European City"
  •     Татьяна Шишкова "Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом"
  •     The Chilean "Roto". "VIOLADA"
  •     Дзен "Немок сажайте на мохнатые мотороллеры". Что сделали с пленными немками в Советском Союзе"
  •     ProNews "Σιλεσία 1945: Με εθνοκάθαρση η πρώτη τιμωρία των Γερμανών για τα εγκλήματα τους στο Β΄ ΠΠ"
  •     Livejournal "Одесситы - единственные в СССР - устроили самосуд в 1944 году"
  •     Scribd "Estupro em Massa de Alemãs"
  •     Музей «Пам’ять єврейського народу та Голокост в Україні» ЦЬОГО ДНЯ – 100-РІЧЧЯ ВІД ДНЯ НАРОДЖЕННЯ ВОЛОДИМИРА ГЕЛЬФАНДА
  •     Davidzon Radio "Владимир Гельфанд. Шокирующий дневник войны". Валерия Коренная в программе "Крылья с чердака"
  •     Quora "Open to the weather, lacking even primitive sanitary facilities, underfed, the prisoners soon began dying of starvation and disease"
  •     Infobae "El calvario de las mujeres tras la caída de Berlín: violaciones masivas del Ejército Rojo y ola de suicidios"
  •     Научная электронная библиотека "Военные и блокадные дневники в издательском репертуаре современной России (1941–1945)"
  •     Historywithatwist "How Russia has used rape as a weapon of war"
  •     Periodista Digital "Las terribles violaciones ocultas tras la caída de Berlín"
  •     Tạp chí Nước Đức "Hồng quân Liên Xô, nỗi kinh hoàng của phụ nữ Berlin năm 1945"
  •     "زیتون | سایت خبری‌ تحلیلی زیتون "بدن زن؛ سرزمینی که باید فتح شود!
  •     Enciclopedia Kiddle Español "Evacuación de Prusia Oriental para niños"
  •     Ukraine History "Діди-ґвалтівники, або міф про «воїнів-визволителів». Типовий російський імперський характер"
  •     Локальна  Історiя "Жаске дежавю: досвід зустрічі з "визволителями"
  •     Tamás Kende "Class War or Race War The Inner Fronts of Soviet Society during and after the Second World War"
  •     museum-digital berlin "Vladimir Natanovič Gel'fand"
  •     知乎 "苏联红军在二战中的邪恶暴行"





  •